— Вероятно, была у него какая-то причина... — пожал я плечами.
— А когтищи-то!.. Что у медведя. — Осмелевший Митяй потрогал барсука за лапу. — О! Смотрите, одна лапа толще другой!
Я нагнулся. Действительно, подошва левой передней лапы по сравнению с правой была толще и сильно раздулась. Щупая мягкую вспухшую подошву, я наткнулся пальцем на какой-то твердый бугорок.
— Вроде заноза... — сказал я ребятам неуверенно и достал складной нож. — Ну-ка, Сеня, сними с Митяя телогрейку н набрось ее барсуку на голову. Да покрепче держи, а то как бы не цапнул. Видишь? Он уже шевелиться начинает, скоро совсем очухается...
На землю вместе с гноем выскочил здоровенный обломок иглы акации.
— Вот так зано-о-о-зища! — ахнули ребята.
— Как же ему было больно... — рассматривая крепкую, как кость, длинную колючку, с чувством проговорил Митяй: — Правда, Сеня?
— Надо думать... — стаскивая с барсучьей головы телогрейку, пробасил Сеня.
— Поэтому он и бегал за нами, хотел, наверно, чтоб Мы занозу помогли ему вытащить, а мы-то, дураки, его боялись, — заулыбался Митяй.
Станица Бесленеевская, 1962
НА ОСТРОВЕ СТАРОЙ ИВЫ
ЗЕЛЕНЫЕ ВОРОВКИ
В нижнем течении Волге помогает нести светлые воды к Каспию Ахтуба. Бесчисленные протоки, соединяя между собой эти два потока, образовали множество островов, испещренных заливами, заливчиками, озерами и озерками.
В начале августа к берегу одного такого острова причалили две большие резиновые лодки. Из лодок сошли на берег мой брат Михаил, я и наши семьи. Под старой тенистой ивой мы быстро натянули брезентовые палатки, натаскали сушняка, развели костер и зажили неторопливой спокойной жизнью.
Слева от палаток сквозь редкие просветы листьев виднелась Волга. Справа, заигрывая с солнцем, плескалась Ахтуба, а впереди, за прибрежными кустами, по всему берегу острова ровным слоем лежал промытый до белизны речной песок. В этот просторный естественный пляж врезался светлый залив протоки. Острый клин его почти вплотную подступал к торчащим около ивы кустам, и мы прямо из палаток могли свободно наблюдать за обитателями песчаного дна залива. За протокой кудрявой шапкой вздымался соседний остров.
Выбором места все остались довольны, особенно дети: там, где кончалась мель и начиналась глубина, Михаил навтыкал веток, и ребятишкам было одно удовольствие целыми днями резвиться на мелководье.
В центре острова, лениво изгибаясь, тянулось длинное, заросшее камышом и затянутое ряской заболоченное озеро. В камыше и между кочек нашли себе приют тысячные стаи уток, косяки гусей, лысухи, болотные курочки, кулички, серые и белые цапли.
Но охотились мы очень мало: при таком обилии непуганой птицы добыть дичь для котла не составляло никаких трудностей, а лишнее все равно бы пропало. Зато рыбалка была интересной: главное, не знаешь, что клюнет — колючий судак, ротастый сом, полосатый окунь или зубастая щука? А зачастую вместо ожидаемой здоровенной рыбины цеплялась за крючок мелкая, лупоглазая таранка. Раз попались полупудовый сазан и широченный лещище, но для такой благородной рыбы нужны были черви, а на острове их почти не было, и мы в основном ловили хищную рыбу.
Рыбалкой увлекались все, даже жены и дети не отставали от нас с Михаилом. Но чтобы изловить хотя бы бёршика — нужен малек, или живец, как называют мелкую рыбешку, и мы заготавливали ее так. После весеннего паводка на острове оставалось много озерушек, которые повысыхали от жары и превратились в небольшие, поросшие осокой, камышом и остролистом лужи. Почти каждая такая лужа кишмя кишела разнокалиберной рыбешкой. После обеда, чтобы не упустить на следующий день утренней зорьки, мы брали с собой ведра и всей гурьбой черпали задыхающуюся мелюзгу фуражками, банками, панамами или просто ловили руками. У залива сортировали: величиной больше мизинца — пускали в залив, меньше — в найденную ребятами почерневшую от времени вершу. Обычно из принесенных двух-трех ведер рыбешки пригодной для ловли набиралось с полкотелка, не больше. За неимением мелкоячейного садка нам пришлось пользоваться ребячьей находкой. В эту простую и мудрую рыболовную спасть, сплетенную из прутьев если попадет рыба, то назад ни за что не выберется. Но, несмотря на такое надежное хранилище, мы первое время оставались без живцов: за ночь они все как один исчезали из верши. Долго выясняли мы причину, но так и не могли выяснить. В конце концов стали подозревать чаек, которые ютились на песке у залива. На следующий день, когда дети еще крепко спали, мы с Михаилом наловили мальков и оставили их в верше на день, а сами залезли в палатку и стали наблюдать. Легкий утренний ветерок доносил с озера кряканье, гогот, свист и бульканье проснувшихся пернатых обитателей и ласково перебирал зеленовато-белесые листочки ивы. А сверкающий диск солнца, высунувшийся из-за кудрявых верб соседнего острова, огромной, начищенной до блеска латунной тарелкой отразился в заливе и неудержимо покатился по мелкой ряби реки вниз, к Каспию.
Долго ждать не пришлось. Вскоре после нашего ухода белой бабочкой над вершой повисла чайка. Увидев за прутьями мечущихся мальков, удивленно и радостно вскрикнула. К ней подлетела другая и тоже не замедлила поделиться со всем чаечьим миром вестью о лакомой находке. Через какую-нибудь минуту слетелась вся колония и так раскричалась, хоть уши затыкай.
Заглядевшись на чаек, мы не сразу заметили, как у самой воды, словно из песка, зелеными кочками выросли здоровенные лягушки. Они молча сидели на берегу и тупо таращили выпуклые глаза на раскричавшихся чаек. Но вот одна из лягушек повернулась к своей соседке и, как бы посоветовавшись о чем-то с ней, неожиданно подпрыгнула и плюхнулась в воду. Резко отталкиваясь длинными задними ногами, с растопыренными перепончатыми лапками, она подплыла к верше и, свободно миновав входное отверстие, оказалась внутри ее. Мальки стайкой метнулись в противоположный конец верши, но лягушка все же успела сцапать одного самого крупного малька. Немного понадобилось ей усилий, чтобы через то же входное отверстие с мальком во рту выбраться наружу. Всплыв на поверхность, лягушка проглотила трепещущую рыбешку и, раздув пузыри, радостно заквакала. Ее пучеглазая соседка, казалось, только и ждала этого сигнала. Она тут же подпрыгнула, проделав такую же операцию, как и первая, Раздула пузыри. В воду плюхнулась третья...
Чайки, увидев, что у них на глазах исчезает их «законная» добыча, подняли переполох. Но напрасно они кричали н комьями сваливались на всплывающих с рыбешками лягушек. Проворные нахалки успевали проглотить рыбешек прежде, чем чайки подлетали к лягушкам на опасное расстояние.
Нам стало ясно, по чьей вине мы оставались каждое утро без живцов, и мы уже хотели встать и разогнать бесстыжих зеленых воровок, как вдруг все сидевшие на берегу лягушки разом прыгнули в воду. Они с такой быстротой зашлепали по воде, что мы поразились. Не ныряли и не плыли, а как бы прыгали по поверхности воды, и получался звук, похожий на шлепки или отдаленно напоминающий аплодисменты.
— Кто их так напугал? — шепотом спросил я у Михаила. — Не цапля?
Брат пожал плечами.
И тут из-за прибрежных кустов выполз черный столбик со змеиной головкой. Вначале мы подумали, что это гадюка, но по ярким красновато-оранжевым пятнышкам узнали безобидного ужа. Уж внимательно, как нам показалось, осмотрел берег и пополз по песку. У коряги, за которую была привязана верша, остановился, прислушался к чему-то и, выбрав удобное место меж сухими спутанными корнями, затаился.
Весь день, чтобы не потревожить ужа, мы не подходили к верше, а вечером Михаил поставил рядом с корягой консервную банку с остатками недопитого порошкового молока. Утром банка оказалась пустой, а уцелевшие мальки спокойно плавали в верше.
КУРОПАТИЧ
Невдалеке от палаток распласталась густая, начинающая выгорать, перестоявшая луговая трава.
Как-то, бродя по траве, Михаил чуть было не наступил на куропатку. Серенькая курочка с шумом вылетела из-под ног и, пролетев несколько метров по прямой, опустилась в траву. Михаил вначале опешил от неожиданности, но когда успокоился, то увидел небольшой тальниковый кустик, а под ним гнездо. В гнезде лежали бледно-оливковые яички. Михаил не стал их трогать, а поскорее увел от гнезда наших ребят.
С этого дня только и было разговоров, что о гнезде и ожидаемом выводке. Ребятам очень хотелось увидеть цыплят, и они боялись пропустить тот торжественный момент, когда куропатка-мать выведет своих малышей на первую прогулку. Рыбалка была забыта, и, чтобы находиться ближе к гнезду, дети полностью переключились на ловлю мальков. Метрах в тридцати от куста, под которым сидела куропатка, блестела небольшая лужа, и они с утра до вечера черпали из нее банками мелюзгу и поочередно носили в залив или пускали в протоку.
В то утро все были заняты делом: дети возились с мальками, женщины варили уху, Михаил носил дрова, а я готовился к чистке ружья. Собрал шомпол, разложил тряпки и только хотел было отделить стволы, как вдруг услышал крики детей. Поняв, что произошло что-то неладное, я машинально схватил ружье, патроны и побежал.
Ребята с перепуганными лицами стояли в черной взбаламученной луже и, глядя на куст, орали во весь голос. Под кустом сидел седоголовый болотный лунь. Длинные костлявые лапы его намертво приковали куропатку к земле, а острый крючковатый клюв яростно терзал трепыхающуюся жертву. Во все стороны, как из-под ударов по вспоротой подушке, разлетались перья. Лунь так был занят куропаткой, что не заметил появления взрослого, а на вопли детей не обращал никакого внимания. Только когда сухо щелкнули взводимые курки, пернатый хищник взмахнул крыльями и взлетел. Но грохнула моя «тулка», и разбойник распластался на ветках. С убитым лунем и растерзанной куропаткой мы молча поплелись к палаткам.
После гибели куропатки ребят словно подменили. Не слышно стало веселых игр, прекратилась ловля мальков, и купаться-то стали они с неохотой. Больше всех переживал самый маленький, Витюшка. И куда только девалась его подвижность. Он то и дело хныкал и, размазывая по щекам слезы, приставал к матери: «Мам, а цыплятки без курочки не выведутся?.. И мы их не увидим?.. Да? Они все, все теперь ум-ум-умрут...»
Глядя на детей, приуныли и взрослые. Все ходили какие-то хмурые, подавленные, как больные: жаль было и куропатку, и сникших ребят, и обреченных на гибель, готовых вот-вот проклюнуться птенцов.
«Чем и как помочь будущему куропаточьему выводку?» — раздумывали мы с Михаилом. Так мы ничего и не придумали, но, чтобы яйца не остыли, решили прикрыть их на ночь теплой курткой. Прихватив с собой куртку, на заходе солнца мы подошли к кусту. В порыжевшей траве всюду перекликались несмолкаемым стрекотом кузнечики. Чуя приближение вечера, на озере дружно квакали лягушки. Вдруг среди этого разноголосого вечернего концерта мы ясно расслышали тонкое и нежное попискивание.
— Слышишь? Цыпленок пищит!.. Вылупился, сирота... — вздохнул Михаил и осторожно раздвинул ветки тальника.
Над гнездом, словно грозная и драчливая наседка, взъерошив перья и растопырив крылья, приподнялся куропатич-отец. Мы обрадовались, что у цыплят появился такой бесстрашный, ревностный защитник семейства, и, забыв куртку, подобно озорным мальчишкам, наперегонки побежали к палаткам: хотелось поде литься этой радостью с остальными.
ОБИДА ЛЕСНИКА
Целыми днями мы купались, рыбачили, загорали, и ничто, казалось, не могло больше нарушить нашего спокойного отдыха, но... За неделю до отъезда, загорая на горячем песке у залива, кто-то из нас увидел прибитую к отмели громадную мертвую рыбину. Вздувшаяся бочонком, почти двухметровая рыбина оказалась самкой осетра. Начиная с хребта, до самого брюха у нее зияла глубокая кривая рана. Из раны черным просмоленным канатом тянулась протухшая икра.
— Не перевелись, видать, еще у нас браконьеры чтоб им ни дна ни покрышки! — выругался Михаил. — Ну куда ее теперь? Ни себе, ни людям, вода и та отказалась. Одно остается — закопать, иначе весь остров тухлятиной пропахнет...
Мы выкопали глубокую яму и только хотели столкнуть туда рыбу, как вдруг увидели отвалившую от соседнего острова лодку-плоскодонку. В ней сидел какой-то мужчина и, ловко работая веслами, быстро приближался к нашему берегу. Когда нос лодки мягко ткнулся в песок, незнакомец крикнул:
— Помогите, пожалуйста, кулас[3] вытянуть! Одному тяжеловато!
Мы помогли.
— Вот спасибо! Ну а теперь будем знакомиться, — проговорил он, внимательно рассматривая нас голубыми-голубыми глазами, и протянул шершавую ладонь. — Борис Георгиевич Кротов, лесник...
Это был первый человек, которого мы увидели на острове. Невысокого роста, щуплый, с коричневым, обветренным худощавым лицом, он по сравнению с рослой, атлетической фигурой брата выглядел подростком, и если бы не седые кольца волос, выползшие из-под выгоревшей форменной фуражки, да мозолистые, с вздувшимися венами натруженные руки, то ему можно было бы дать не больше семнадцати.
— Ну, как вам здесь живется-можется? Комары еще не заели? — ласково улыбнулся наш новый знакомый. — Давненько я сюда не заезжал... Вот саженцы решил попроведать. Этой весной льдиной тут все деревья перекорежило, одна только вон та ива и осталась, да и она, видать, скоро уж отживет свое. Да... понаделала льдина хлопот: я, почитай, всю весну здесь с посадкой молодняка провозился... Ну а вы чего такие все квелые? Иль приключилось что?
Мы молча подошли к яме, и он увидел рыбу. Лоб его сразу как-то взбугрился морщинами, и он на глазах постарел.
— Надо же, опять икрянка попала... Эх, когда это только все кончится... — тяжело вздохнул лесник. — На прошлой неделе к моему острову такую же прибило, месяцем раньше белужонка закопать пришлось...
— Борис Георгиевич, неужели нет никакого сладу с браконьерами? — спросил Михаил. — Ведь и законы у Нас сейчас строгие, да и рыбнадзор не дремлет. Не пойму, в чем дело?..
— Если бы только одни браконьеры... — задумчиво и тихо произнес Борис Георгиевич. — С ними-то проще, а вот попробуй-ка конструкторов наших урезонить, вот ведь где загвоздка...
— А конструктора-то здесь при чем? — не понял Михаил.
— Как при чем?! — чуть не вскрикнул Борис Георгиевич. — Мало рыбы перетравлено сточными водами, так нет, на их рыбьи головы еще всякие быстроходные посудины попридумывали. Ты придумывать-то придумывай, да и о другом не забывай! Как пронесется эта самая посудина по Волге-матушке, так и жди после нее вот такого тухлого гостинца,— он толкнул в яму начинающую разлагаться икрянку. — Косая рана у нее от чего, думаешь? Нет, не от багра и не от остроги. Винтом ее так полосануло, понятно?! А чего бы тот винт-мясорубку вовнутрь корабля не спрятать? Так нет, наружу выставили. Вот так-то, а ты говоришь, при чем... Я не против новой техники, но ежели доверил народ тебе мозгами ворочать, так ты ворочай, все предусмотри. А то вначале сделают, наломают дров, а потом одни ахи да охи получаются... Много повидал я на своем веку всяких кордебалетов, ко всему попривык, да к одному не могу привыкнуть: как увижу загубленную рыбу или порубанное дерево, так, поверите, ночи не сплю, и сердце щемить начинает...
Быстро пролетела последняя неделя августа, и как-то незаметно подошел тот день, когда нужно было возвращаться домой, в далекий город. Очень не хотелось покидать чудесный, пригретый жарким солнцем остров, но кончился отдых: одним пора было садиться за парты, другим — браться за работу.
Отплывали мы рано утром, когда солнце только что начинало показываться из-за верб соседнего острова. Его первые лучи лизнули макушку ивы и крохотными искорками поползли вниз по влажным от росы темно-зеленым продолговатым листкам. И когда мы, миновав залив, выплывали на протоку, то вся ива словно вспыхнула крохотными бенгальскими огоньками. А наши надутые резиновые лодки, равнодушно покачиваясь на волнах, все дальше и дальше уносили нас от этой позолоченной старушки ивы и гостеприимного острова.