— Как я только выжил? До сих пор удивляюсь. Помню, попал я на Брянщине в какую-то сожженную дотла деревушку. Сижу, ковыряю палкой в куче пепла, картошку горелую ищу. Пепел еще теплый был, заодно и грелся. Жрать хотелось, аж кишки щемило. Собака, помню, серая такая неподалеку от меня сидела — видно, от всей деревушки одна в живых и осталась. Сидит, морду кверху задрала и воет. Я ковыряюсь, а она воет. Мне ее жалко стало. Позвал, не идет. Тогда я сам пошел к ней. Смотрю, а около нее пять обгоревших трупов лежат. Черные, скрюченные, на одном еще подметка от ботинка тлела, не успела сгореть. Та собака, я понял, своих хозяев оплакивала. Мне как-то жутко стало, и я побежал. В этот момент сзади очередь из автомата полыхнула. Я оглянулся: собака вскинулась и упала, а из-за трубы два фрица поднялись. Поднялись, заорали по-своему и выше моей головы тоже очередь пустили, чтоб остановился. До леса я бы не добежал, ухлопали. Я остановился, жду, что будет. Они что-то промеж себя залопотали и ко мне направились. Идут пошатываются, видать, подвыпившие были, а автоматы наперевес держат. Ну, думаю, конец пришел, да что делать? Подошли. Один длинный такой, другой пониже, мордастые, рыжие оба! глаза ледяные. Длинный, ни слова не говоря, пнул меня ногой. Я аж раза три перекувырнулся. Потом вскочил и, то ли от страха, то ли от боли, плакать начал. Длинный как заорет: «Молчайт! Руссиш пшшенно! Где партизан ейст?» Я стою, всхлипываю да грязным рукавом по лицу слезы с сажей размазываю. Они еще что-то спрашивали, да видят, что от меня толку мало, на лес стали показывать. «Бежайт! Руссиш пшшенно» Я не понял, чего они от меня хотят, но длинный поставил меня лицом к лесу, заорал и так поддал под зал ботинком, что я метра три пролетел по воздуху и закувыркался. Я кувыркаюсь, а они гогочут: «Шнель! Шнель, руссиш пшшенно!»
Серега тяжело вздохнул. Глаза его подернулись какой-то мутной пленкой, видно, тяжело ему было вспоминать пережитое. Потом он достал папироску, закурил и, немного успокоившись, спросил:
— С чего, ты думаешь, я психанул в тот раз на работе, когда меня пшеном обозвали? Тех проклятых фрицев вспомнил. Они мне, гады, на всю жизнь в память врезались! — Серега скрипнул зубами. Потом, помолчав немного, продолжил: — Когда до леса оставалось метров сто, фрицы по очереди начали поливать по мне из автоматов. Им, оказывается, нужна была живая мишень для тренировки, поэтому-то и дали мне отойти, а то бы сразу ухлопали, как ту собаку... — и Серега, погрузившись в свои грустные воспоминания, замолчал.
— Как же удалось тебе спастись? — через некоторое время спросил я.
— Что? — не понял Серега.
Я переспросил.
— Аа-а, да там, на счастье, канава глубокая попались. Я упал в нее и выскочил около леса. Пока фрицы подошли к ней, я уже был в лесу.
— Ну, а потом что было? — не удержался я от вопроса.
— Не слаще...— вздохнул Серега и поднес спичку к погасшей папироске.— До самой зимы питался я чем придется. То на брошенных огородах картошки раздобуду, то ягодой какой перебьюсь. Раз даже сороку подбитую поймал и сырую съел: спичек-то не было, да и костер не разведешь, кругом немцы. Ээ-э, да что там вспоминать! Если бы партизаны не подобрали, наверняка бы окочурился. Вот с тех пор на меня как затмение какое находит, особенно когда «дармовые харчи» попадаются. Руки сами начинают хватать. И хватают без разбору, лишь бы съестное было, как тогда, будто вот-вот с голоду сдохну. Потом, когда нахватаюсь, устану, мучиться начинаю: зачем, думаю, хватал, столько своего же добра испортил?! Понимаю вот все, Я поделать с собой в такие моменты ничего не могу. Иной раз даже за себя стыдно бывает: сын ведь у меня растет! Перед сыном совестно...— вздохнул Серега и потонул в облаке папиросного дыма.
Я сидел, потрясенный услышанным, и, глядя на замолкшего Серегу, думал: «Больше полутора десятков лет прошло после войны, а не у всех еще зажили раны. Сколько же еще понадобится времени, чтоб оттаяли вот такие, как Серега, ушибленные войной люди?!»
После разговора в лесу долго я не видел Серегу, но потом мы как-то с ним встретились. Идет, рот до ушей, улыбается.
— Ты чего так сияешь? — спросил я.
— Крякуху поймал! — радостно сообщил Серега.
— Где?
— Да был с сыном на рыбалке, а она неподалеку в траву опустилась. Подранок чей-то. Я ее пиджаком накрыл. Хотел было голову свернуть, да вдруг наш с тобой разговор вспомнил, а тут еще сын как крикнет: «Не трожь, папка!» Ну, у меня сразу и руки опустились.
— И что ты теперь с ней будешь делать?
— Как что? Пусть живет. Все равно она пока летать не может, а я ее на осенней охоте к чучелам буду подсаживать.
— Ест? — спросил я.
— В первый день ничего. Во второй тоже. А потом меня сосед надоумил: лягушат наловить. Я наловил и в корыто с водой их вместе с уткой пустил. Вот уж она за ними гонялась. Всех переловила! А сейчас и хлеб моченый глотает! — захлебываясь от восторга, рассказывал Серега.
— Раз ест, значит, жить будет! Корми только чаще,— посоветовал я ему на прощанье, а про себя подумал; «Оттаивает Серега. Пройдет еще некоторое время, и может, излечится он от своего страшного горя. Первый шаг к этому сделан...»
Подмосковье, 1959—1961
НЕПОНЯТНЫЙ ЗВЕРЬ
Давно уже мерцали звезды, и стояла такая темень, что казалось, все залито тушью. Где-то должна была находиться колхозная ферма, Но я ее, по-видимому, прошел, так как вместо телефонных столбов начали попадаться огромные дубы. Потом я вернулся назад и столбов не нашел, а когда повернул влево, то чуть не свалился в овраг и, застряв в кустах шиповника, окончательно запутался.
«Надо же мне было прямо с поезда на ночь глядя разыскивать ферму!» — ругал я сам себя, освобождаясь от цепких веток.
В этих местах я был впервые и искал ферму со слов приятеля. Он рассказывал, что рядом с фермой есть болото, на котором «дупелей и бекасов — хоть отбавляй!».
Давно я не охотился по бекасам и, услыхав от него о таком болоте, взяв на воскресенье путевку, отправился на охоту.
Вышел я со станции ночью и часа за три-четыре хотел добраться до фермы, отдохнуть там до утра, а утром со свежими силами побродить по болоту. Но не всегда бывает так, как задумаешь...
«Вот и барахтайся теперь в этих кустах до утра. А утром вместо охоты занозы выковыривать придется... Хотя бы встретить кого... спросить...» — думал я, высасывая из уколотого пальца очередной обломок шипа. Кое-как выбравшись из кустов шиповника, через несколько шагов я попал в «нежные» объятия боярышника. Проклиная темноту и все колючие растения на свете, мне с большим трудом все же удалось продраться через «ежовую» преграду. И когда я очутился на чистом месте, то в изнеможении упал на какую-то сухую, на редкость колкую траву... Сразу откуда-то налетели комары, но я на них почти не обращал внимания: что значили их укусы по сравнению с саднящими занозами шиповника и жгучими уколами игл боярышника?!
Долго пролежал я тогда на сухой траве, и все мне казалось острым и колючим, даже ясные звезды выглядели какими-то игластыми и колкими, а выплывающий из-за холма тонкий серп месяца так и норовил кольнуть меня с высоты острием своей кривой сабли.
Вдруг в ночной тиши, за холмом, послышался лай собаки.
«Значит, ферма там», — я поднялся с травы.
То ли я отдохнул, то ли кусты поредели, а может, светлее стало или глаза к темноте привыкли, но дошел я до холма и взобрался на него почему-то легко и быстро.
С противоположной стороны холма, у самой его подошвы, горел небольшой костер. У костра сидели двое. Когда я подошел ближе, то эти двое оказались подростками. Свет от костра падал на их худощавые лица, оголенные руки и здоровенную, лежащую рядом, черную собаку. Один из подростков был светловолосый и на целую голову выше другого, второй темноволосый, с растрепанным вихрастым чубом.
До костра оставалось немного, как вдруг правее меня что-то фыркнуло и метнулось в кусты. «Наверное, собака...» — подумал я и пошел дальше. Черный пес вскочил и залился злобным лаем. Ребята тоже повскакивали и, увидев приближающегося человека, прикрикнули на собаку.
— Здравствуйте! — поздоровался я с ними, как со взрослыми, с каждым за руку. — Чего до сих пор но спите? Спать ведь давно пора.
— Нельзя нам спать, — ответил меньший. — Правда, Сеня? — он повернулся к своему высокому, совсем еще по-детски угловатому напарнику.
— Нельзя, — согласился Сеня. — Мы овец стережем.
— Вон что... А где овцы-то? — вглядываясь и темноту, спросил я.
— Да рядом тут, в загоне. От костра сейчас не увидите, — ломающимся баском объяснил Сеня и, ловко отбросив ногой выпрыгнувший из костра уголек, указал: — Митяй, принеси-ка сушняка, а то погаснет скоро.
Митяй потоптался на месте, видно, ему не очень хотелось уходить от огня, но все же пошел. Пес почему-то злобно оскалился и вслед за Митяем тоже нырнул в темноту. Через некоторое время послышался быстрый топот босых ног, и с огромной охапкой хвороста у костра появился запыхавшийся Митяй. Бросив свою ношу на землю, он подошел к Сене и, наклонившись к нему, зашептал на ухо:
— Опять видел... Полкан за ним погнался.
— Ничего, теперь не страшно: вон у дяденьки ружье какое... — так же шепотом ответил ему Сеня.
— Кого это вы боитесь? — присаживаясь к костру, поинтересовался я.
— Да так, никого... — ответил Митяй и, поеживаясь, словно от холода, начал подбрасывать в костер хворост.
Вспыхнули тонкие сухие ветки, осветив ребят, вырвали из темноты часть загона. Овцы зашевелились и тупо уставились на огонь.
— А вы надолго к нам? — пристраиваясь около меня и с завистью поглядывая на мою видавшую вилы «тулку», спросил Митяй.
— Нет, ненадолго. Если не прогоните раньше времени, то дождусь рассвета и утром уйду на болото, — перехватив взгляд Митяя, улыбнулся я.
— На какое болото? — удивленно переглянулись ребята. — У нас, кроме оврагов да ключей, нет ничего...
— А около фермы?
— Фью... — присвистнул Митяй. — Так до нее отсюда километров двенадцать будет. Правда, Сеня?
— Угу, а может, и больше, — прогудел Сеня.
— Ну что ж, тогда придется мне завтра прошагать часа два-три лишних, — вздохнул я.
— А как же вы на ферму-то не попали? Туда ведь к ней со станции дорога прямехонькая проложена,— спросил Митяй и хитро взглянул на Сеню.
— Я не по дороге, а вдоль телефонных столбов шел. Потом потерял их и вот к вам угодил, — объяснил я.
— Ну, тогда все верно... — с облегчением вздохнул Митяй. — Правда, Сеня?
— Похоже, правда, — сдержанно ответил Сеня.
А когда я рассказал ребятам, как, сойдя с поезда, перепутал в темноте столбы с деревьями и как потом чуть не свалился в овраг и продирался через шиповник и боярышник, то ребята повеселели.
— Только вы нам болото помянули, мы с Сеней сразу уши навострили: подумали, здесь чего-то не так, — улыбнулся Митяй. — Ведь всякие люди бывают, а у нас овцы... Вот и решил я вас насчет дороги испытать. На самом-то деле там никакой дороги и нет, тропинка только, которую не все знают, а дорога совсем с другой стороны проходит...
— Ну и хитрец! А ведь я и вправду похож на подозрительную личность. Вон в какого оборванца шиповник с боярышником меня превратили! — рассмеялся я, оглядывая свою изодранную одежду. — А о чем это вы шептались, если не секрет?
— Зверь нас преследует! — выпалил Митяй. — Правда, Сеня?
— Ага, — кивнул Сеня. — Только и его издали видел, а Митяй — совсем близко.
— А какой он из себя? — спросил я,
— Большой такой. Вроде белый, вроде черный, стра-а-ашный и непонятный какой-то. Куда мы со стадом туда и он. Все в кустах хоронится и хромает, — скороговоркой объяснил Митяй.
— Да... действительно непонятный,— улыбнулся я. — На кого он хоть похож-то?
— Ни на кого, — развел Митяй руками. — Увязался вчера и не отстает.
— Интересно... А может, ты Полкана не узнал? — пошутил я.
— Что я, маленький, что ли? — обиделся Митяй. — Вон когда за хворостом бегал, опять его видел: в кусты прыгнул, а за ним Полкан погнался.
— Ну ладно, не обижайся, Митяй, я просто пошутил, лучше расскажи все подробнее, — попросил я.
— Когда Сеня за водой уходил, Полкан за ним убежал, я один остался, — смягчился Митяй. — Смотрю, из кустов какое-то чудо-юдо вылезло и ко мне направилось. Идет хромает. Я испугался и сижу не шелохнусь. А оно все ближе и ближе. Потом стонать начало. Тут уж я совсем испугался, да хорошо, Сеня с Полканом показались, оно и убежало...
— Потом мы все кусты обшарили, да так ничего и не нашли, — закончил за Митяя Сеня.
«А ведь я, кажется, тоже вспугнул того зверя», — я вспомнил, как что-то кинулось в кусты, когда я подходил к костру.
«Не пойду завтра ни по каким бекасам, а останусь лучше с ребятами и узнаю, что это за зверь», — решил я и объявил об этом ребятам.
— Вот хорошо! — радостно воскликнул Митяй. — Мы тогда тоже останемся, а Василя домой отправим. Правда, Сеня?
— Ладно, — согласился Сеня.
— А разве вы не все время пасете? — удивился я.
— Нет. Мы с Митяем только помогаем. А Василь с дедушкой, то настоящие пастухи. Они между собой через сутки меняются, — ответил Сеня.
— А почему же вы на ночь остались?
— Так получилось. Дедушка приболел, а у Василя сестра замуж выходит, он и упросил нас остаться: на свадьбе захотел погулять...
— А как со школой? — я вспомнил, что уже кончается август и через неделю ребятам нужно браться за учебники.
— Учиться начнем — пастушничать больше не придется... — с сожалением вздохнул Митяй. — Это мы так. Как мамка моя окажет: «Чтоб не лоботрясничали». Правда, Сеня?
— Правда, — подтвердил Сеня.
Прибежал уставший, весь выпачканный в земле Полкан и, растянувшись около ребят, положил свою большую голову на передние лапы.
— Что, Полканчик, не догнал, да? — Митяй погладил его по голове. — А в земле зачем вывозился? Кротов опять выкапывал, а? — Пес виновато вильнул хвостом и закрыл глаза.
Долго еще в ту ночь я говорил с ребятами: и картошку с ними пек, и чай в ведерке кипятил, а рассвета все не было. Наконец на востоке появилась тонкая, с розовато-алой каемкой внизу, светлая полоска. Она все ширилась, росла и постепенно расплывалась по небу. Небо бледнело и из темно-синего медленно превращалось в светло-голубое. Звезды заметно тускнели, меркли и гасли одна за другой. За холмом, первыми вестниками наступающего дня, вспыхнули красновато-оранжевые блики солнца.
— А ружье у вас заряжено?
— Заряжено, Митяй, заряжено... — солгал я ему для успокоения. — Ты бы прикорнул немного, а мы с Сеней покараулим.
— Нельзя... овцы... Пра-а-а-вда, Сеня?
Сеня ничего ему не ответил, только, сняв свою телогрейку, набросил ее на Митяя и придвинулся ближе к огню.
Вдруг Полкан приподнял голову и, вскочив на ноги, грозно зарычал. Я, инстинктивно схватив «тулку», обернулся: по траве к кустам шиповника, прихрамывая, бежало какое-то небольшое приземистое животное.
— Он! Он самый! — испуганно закричал Митяй.
Быстро переломив ружье и вогнав в патронник заряд картечи, я, однако, с выстрелом не торопился.
Полкан оказался расторопнее. В несколько прыжков пес настиг зверя и вцепился ему в горло. Мы всей гурьбой бросились к рычащему, хрипящему и катающемуся по земле клубку.
С большим трудом нам удалось отогнать разъяренную собаку от полупридушенного зверя.
Нижняя часть шеи, брюхо и лапы зверя были черные, с постепенным переходом на плечах в серый цвет, Спина и бока серые с рыжим оттенком. А по белой головке от щек через глаза и уши проходили две черные полосы.
— А клыки-то какие! Клыки! — опасливо посматривая на раскрытую пасть, удивлялся Митяй. — Как цапнет — будь здоров! Правда, Сеня!
— Да-а, большущие... — подтвердил Сеня.
— А как называется эта зверюга? — спросил Митяй.
— Барсук, — ответил я.
— Барсук? — удивились ребята.
— Сколько я про них слышал, даже норы где барсучьи, знаю, а ни разу не видел. Барсуки ведь только ночью выходят, а почему этот днем бродил? — спросил Сеня.