Большой Уг рванулся с опушки вниз, к озеру, подруга бежала рядом, а волки уже мчались наперерез… И здесь решающим оказалось то, что бык обнаружил волков раньше, чем они заметили лосей. В тот момент, когда лоси подбегали к самой воде, стая отставала на десяток прыжков.
Это была знакомая Угу семья старого Воя. Стремительно и бесшумно неслись все шестеро по мшистому отлогому склону, старый вожак, как всегда, был впереди, и запах стаи, грозный и едкий запах смерти, неслышной быстрой волной накатывался сзади на двух лосей, придавая их бегу резкую, паническую стремительность. Лосиха не могла так быстро и долго бежать, как ее бык, от частых скачков и прыжков она задыхалась, ей не хватало воздуха. Но спасительное озеро уже было рядом, лоси уже бежали по мелководью, высоко подпрыгивая, чтобы вода не связывала ноги, мчались, окутанные радужным облаком мелких брызг…
Волки сразу от берега вынуждены были плыть. При первых же прыжках они не достали дна и поплыли. А лоси еще некоторое время бежали, расстояние между ними и стаей увеличилось, и, когда они поплыли, размашисто, сильно и плавно загребая воду и врезаясь в тугую гладь озера крупными своими мордами, преследовать их стало бессмысленно.
Старый вожак повернул к берегу. Когда волчья семья выбралась на обомшелый скалистый склон, лоси были едва видны и только вода у берега чуть волновалась, потревоженная шумными, быстрыми и сильными лесными великанами.
Вой постоял немного, повернув большую свою голову к озеру. С каким-то грустным сожалением смотрел он вслед уплывающим лосям. Он смотрел на озеро, но его большие — с человеческую ладонь — уши, обросшие густой шерстью, внимательно и чутко улавливали все, что происходило вокруг. Когда вожак наблюдал или вслушивался, никто из стаи не смел шевельнуться. Помешать старому Вою не решался никто и никогда.
Потом вожак повернулся к стае, широко разинув пасть, нервно и длинно зевнул, издав высокий, чуть хрипловатый, протяжный и лениво-досадливый звук…
Лоси плыли долго, постепенно замедляя движение, наслаждаясь прохладой озера, запахом осенней воды, тишиной, покоем, освобождением от грозных преследователей. Уже скрылся берег, на котором остались волки, а лоси все плыли, приближаясь к другому берегу и вдоль него уходя все дальше от опасного места.
Через две недели выпал снег. Белый, пушистый, обильный, он казался еще белей на фоне желто-оранжево-серого сухо шелестящего леса. Листья, сухие и звонкие от первых заморозков, теперь уже не шуршали под ногами зверей. Едва снег покрыл лес белым мягким слоем, как звонкие звуки в лесу исчезли, сменились едва слышимым глуховатым хрустом первого снега.
Было похоже, что этот поздний снег, хотя он и первый, уже не сойдет, останется, обрастая новыми слоями, вмерзая в почву.
Лосиха радовалась появлению снега. Она брала его губами, нюхала, глотала, даже повалялась на снегу, приятно охлаждавшем спину, наслаждаясь его мягкой, нежной упругостью.
Большой Уг более сдержанно принял первый снег. Он тоже пробовал его губами, глотал, однако не валялся на снегу и восторгов не выражал. Умудренный опытом бык знал, что не только приятную тишину и прохладу несет с собой первый снег. Он хорошо помнил прошедшие зимы и понимал, что с появлением снега его станут преследовать люди с ружьями. Тревогой, острым беспокойством наполнилось чуткое сердце Уга.
Крупные хлопья снега бесшумно опускались с неба, робко скользя по его спине, бокам. На земле они мгновенно сливались с пушистым, слепяще-белым снежным покровом, с безмерной, всюду лежащей массой снега, вмиг переставая быть снежинками, становясь незаметными частицами этой массы. Как и сам Большой Уг, едва родившись, едва войдя в мир, в жизнь, стал неотъемлемой частицей этой жизни, ее великого круговорота на земле…
Для ночлега Уг облюбовал островок сосняка на вершине невысокого холма. Он углубился в этот лесок, лосиха шла следом, — наступало время ночного отдыха. Всю ночь Большого Уга не покидало ощущение близкой опасности, острое беспокойство. И оно было не напрасным. Зимой лес уже не прятал зверей от самого сильного, умного и вооруженного противника — от человека. Если до появления снега человек находил след зверя только благодаря своим помощникам — собакам, то теперь следы на снегу отчетливо говорили: вот здесь прошел волк. Или лось. Прошел туда-то. Остался там, потому что обратного следа нет… Лесок, в котором залегли лоси, был невелик, его легко можно было обойти вокруг и проследить, кто вошел в эти сосновые заросли и кто вышел оттуда. По следам было видно: вошли два лося, судя по твердости корки на следах — вечером. И обратно не выходили…
Ночь выдалась тихой, морозной, сквозь ветви сосен проглядывали крупные звезды, луна, желтая, круглая, озаряла снег, и он светился голубовато и тревожно. В тишине слышался каждый звук. Это, казалось бы, должно было успокоить Большого Уга, но какое-то скрытое тяжкое предчувствие томило его. Он то и дело поднимал голову, вслушивался в ночь, но никаких звуков, ничего опасного уловить не смог.
Поздний зимний рассвет, как и ночь, был безветренным. Багровое мерзлое солнце, едва показавшись ярким краем из-за горизонта, окровавило и снег, и голые ветви, и стволы деревьев своим холодным пронзительным светом.
И сразу же с первыми лучами солнца над лесом взметнулись пугающие звуки. Это был какой-то металлический стук, звяканье, четко слышался лай собак… Лоси были уже на ногах. Подруга Большого Уга нервничала, переступала ногами, но оставалась на месте и смотрела внимательно на быка, ожидая его решения. Уг понимал: в лес пришли люди. Они стучали, гремели толчем металлическим специально, чтобы испугать лосей, выгнать их на опушку, туда, где их уже поджидали… Большой Уг знал, что сейчас бежать сломя голову опасно — можно напороться опять же на человека, да еще притаившегося с ружьем в руках.
И бык, сопровождаемый лосихой, не бегом, а быстрым шагом стал уходить от этого шума, через каждые несколько шагов глубоко втягивая воздух ноздрями, тщательно внюхиваясь в слабые утренние запахи — нет ли в них едкого духа пороха и запаха человека.
Громкие пугающие звуки подгоняли лосей. Лай охотничьей собаки, злобный и звонкий, врывался в чащобу, эхо металось между соснами. Временами Угу казалось, что преследующая его гончая вот-вот выскочит из-за деревьев, чтобы схватить за задние ноги его или лосиху своими острыми цепкими зубами. А лес все больше заполнялся заполошным, торопливым собачьим лаем и необычным для леса резким, металлическим стуком.
Большой Уг понимал, что человек с собакой преследует именно его и его лосиху. Лоси быстро шли. Уг выводил лосиху из сосновой рощи, где они ночевали. И вдруг уже у опушки бык учуял тот самый запах, которого ждал и которого так опасался: едкий, чуть кисловатый, отталкивающий запах горелого пороха, которым всегда хоть немного, но пахнут и ружье, пожалуй даже чищенное и смазанное, и одежда охотника…
Не останавливаясь, Уг и за ним лосиха повернули в сторону, прочь из соснового перелеска. Но едва они сделали несколько шагов, как грозный запах снова преградил им дорогу. Большой Уг уже знал, где находится человек, от которого пахнет порохом. Бык еще не видел его, но чутьем, своим острым обонянием определил: там, неподалеку, в низких густых кустах ивняка притаился охотник. Лось шарахнулся в сторону, пытаясь найти хоть кусочек пространства, свободного от этого горького и жуткого запаха. Лосиха тоже повернулась, собираясь двинуться за быком, но на мгновение замешкалась…
Резкий выстрел словно выплеснулся в лес облаком страха, дыма, грохота. Большой Уг видел, как его подруга, его лосиха, в первое мгновение после выстрела замерла, потом зашаталась, повернув голову в сторону своего быка, и рухнула на свежий снег, издав тяжкий и жалобный вздох. Уг не стоял на месте, он двигался, но не уходил, не мог так сразу уйти без нее, он словно обходил ее, лежавшую на снегу, и видел, как она дернулась задними ногами, судорожно вздохнула, захрипела и вдруг, уронив голову в снег, замерла.
Она лежала на боку, и ее открытый спокойный глаз смотрел в огромное светлое утреннее небо, такой же безразличный, как это небо, и медленно подергивался белой мутью, стекленея. Но бык этого уже не видел…
Он бежал, резко вскидывая ноги, бежал напролом, уже не выискивая спасительного прохода. Страх, совсем недавно целиком заполнявший все его существо, уже уходил, вытеснялся, уступая место свирепости, буйству… На пути быка были кусты. Уг несся к этим кустам вниз по отлогому склону, зная, что там таится человек, пахнущий порохом, человек, у которого было ружье. Это он стрелял в подругу Большого Уга. Но теперь бык уже не боялся вооруженного человека — он его ненавидел.
Человек дважды выстрелил — и не попал. Да и непросто было попасть в стремительно несущегося лося. Кусты окутались едким вонючим дымом, и это еще больше разозлило быка. Он мчался уже не с тем, чтобы убежать, он несся к охотнику, чтобы победить его, растоптать, уничтожить. За этот грохот и лай в лесу, за отравленный лесной воздух, за гибель лосихи, за страх — за все. Человек почувствовал, понял, что лось не просто убегает, что бык несется к нему, возбужденный и свирепый…
Наступил декабрь с обильными снегопадами. Снег укрыл толстым теплым покровом и мхи, и травы, и грибницы, чтобы они сохранились, выжили, несмотря на морозы, чтобы весной снова задышали, забурлили соками жизни…
Большой Уг одиноко бродил по родному лесу, сжевывая тонкие древесные побеги, изредка добывая вкусные стебли черничника.
С тех пор как Уг ушел от охотников, он больше не встречал людей. Не попадал в засады.
То страшное утро бык забыть не мог. В его памяти то и дело всплывало дымное облако над голыми ивовыми кустами, за которыми прятался человек, стрелявший в него. Искаженное страхом лицо человека, его неуклюжая фигура. Охотник бежал, опасливо оглядываясь, на ходу заряжая ружье.
Словно падающая сосна, неотвратимо и тяжело пронесся бык через эти ненавистные кусты, насквозь пропахшие пороховым дымом. Они трещали, клонились и ломались, давая ему дорогу.
Человек не успел добежать до деревьев, не успел зарядить ружье… Большой Уг догнал своего врага и на ходу зло и сильно ударил его передней ногой в спину. Человек упал лицом в снег, ружье отлетело далеко в сторону, черное, блестящее, незаряженное и ненужное…
Бык перемахнул через неглубокую яму и помчался, всхрапывая на ходу от злости.
Он уходил все дальше от опасной рощи, от людей, от запаха пороха и от своей подруги, потерянной навсегда.
Теперь он снова был один, за день проходил совсем немного и стал еще более внимателен и осторожен. Медленно вышагивал он по знакомым тропам, подолгу простаивал в молодых осинниках — настороженный, угрюмый, усталый от тяжести лет и испытаний.
Декабрьские метели неутомимо метались по лесу. Хлесткие снежные вихри крутились, вращались со свистом и воем, похожим на вой волков. Зима набирала силу, заметая звериные тропы, заваливая снегом овраги, отяжеляя белыми навесами кусты и деревья. После сильных снегопадов лес словно вымирал. Но едва появлялось солнце, как снова раздавались птичьи голоса, солнечные лучи высвечивали на снегу длинную строчку следов горностая, торопливый четкий след зайца, парные отпечатки куньих лап, глубокие вмятины от копыт лося — следы зверей и птиц, живущих в этом лесу в метельные и в морозные, добрые и злые для лесных обитателей времена.
11. Краюха хлеба
Большой Уг медленно шел по широкой просеке. Высокие редкие сосны слегка шумели, раскачиваясь под холодным северным ветром. И вдруг резкий и неожиданно близкий лай собаки расколол утреннюю тишину. Набычившись, готовый к бою, Уг обернулся. И тотчас в тридцати — сорока шагах от него из чащи на поляну выскочили две лайки и, злобно ощетинившись, закружились вокруг толстой, не очень высокой, кривой сосны. Задирая головы, они лаяли звонко и призывно, подавая сигнал человеку, охотнику. Того, кто сидел на дереве и на кого лаяли собаки, Уг не видел. Его оцепенение длилось миг. Но за этот миг произошло многое…
Собаки заметили лося — учуяли или увидели — и обе обернулись в его сторону. Видимо, крупный зверь на земле был для них более желанной добычей, чем мелкий — на дереве. Они уже готовы были броситься к нему. И Уг, встревоженный и суровый, уже согнул задние ноги, чтобы сделать первый прыжок, чтобы уйти от этих, хорошо знакомых ему, злых и упорных врагов — слуг человека. Но мгновение словно остановилось. Произошло нечто неожиданное…
Зверь на этом дереве был не мелкий. Крупная и сильная рысь молниеносно рухнула с кривой сосны на одну из собак, сбила ее, перевернулась вместе с ней, зарываясь в высокий сугроб. В момент, когда собаки хотели броситься за сохатым, они показались рыси ускользающей от нее добычей. Такого допустить она не могла.
Рисса — это была она — со всей своей быстротой и ловкостью бросилась на собаку. Ведь у нее с собаками были давние счеты… Оглушенная и раненая лайка взвизгнула и осталась лежать в сугробе, другой пес бросился на помощь товарищу, но, ощущая жестокую неотвратимость прыжка огромной рыси, попятился, заливаясь злобным лаем. Рисса, чуть выгнув спину и подобравшись, искала момент для нападения.
В это время Большой Уг уже несся по просеке, рассекая рогами морозный утренний воздух, быстро уходя от места опасной встречи с собаками и с рысью, которая ненароком выручила его.
К полудню небо затянулось, пошел крупный снег, мороз отпустил. Уг немного полежал в пушистом уютном сугробе и теперь, отдохнувший и спокойный, спустился к озеру, чтобы по льду перейти на другой берег, где рос густой осиновый молодняк. Лед был прочным, даже не слышалось слабого потрескивания, которое лось всегда улавливал, едва только лед становился тоньше. Такой лед никогда не проламывался под Угом, но предупреждал его о близости промоин. Снег скрадывал звуки, копыта мягко ступали и не скользили по мерзлой поверхности озера.
Бык уже подходил к берегу, когда внезапно с треском и шумом лед проломился под его ногами… Спрятанный подо льдом и снегом ручей, впадавший в озеро, промыл свой твердый зимний панцирь, и лед стал тонким, но только в одном месте, у берега, поэтому бык и не услышал знакомого потрескивания, подходя к опасному месту от середины озера, где лед был толстый и прочный.
Загребая задними ногами, лось пытался выбраться на лед, но едва копыта его передних ног находили опору, как лед под ними снова подламывался и зверь оказывался в ледяной воде. Но бык не сдавался. Он снова делал рывок, выбрасывая на лед ноги и грудь, и вновь с глухим треском опора проламывалась под ним.
Густой пар шел от его тела. Борьба — упорная, трудная, долгая — продолжалась до тех пор, пока наконец его путь к близкому берегу не разошелся с подледным устьем, и при первом же рывке лось оказался наверху.
Он тотчас резко отряхнулся, взбежал на берег, снова отряхнул свое сильное тело. Замерзающие на лету брызги разлетались в стороны, окружали зверя ярким искрящимся облаком. Он словно стряхивал с себя холодное коварство лесного озера, такого ласкового, спасительного летом и такого сурового, жестокого зимой.
Большой Уг, продолжая отряхиваться и разминаться, сделал два прыжка. И вдруг под его правой задней ногой что-то звякнуло, неприятный металлический звук, очень негромкий, глуховатый и чуждый, встревожил зверя, и он почувствовал мягкое цепкое сжатие на своем копыте. Это была досадная случайность, порожденная нашим небрежным иногда отношением к лесу, — бык наступил на старую консервную банку. Копыто попало в эту банку, вдавленное тяжестью лосиного шага, и она туго обняла его ржавыми своими стенками.
Сначала Уг резко встряхнул ногой, как обычно встряхивал, сбрасывая налипшую глину, встряхнул сильно и несколько раз — банка оставалась на ноге. Лось пытался сбросить незнакомый предмет, волоча ногу по земле, пробовал сдернуть железку другой задней ногой — все было напрасно. Банка сидела на месте прочно. Два дня бык ходил с банкой, потеряв надежду избавиться от нее. Ходить было неудобно, железка мешала ступать, скользила по снегу, нога казалась Угу слишком тяжелой и неуклюжей. Хотя боли и не было, но этот чужой человеческий предмет все время, с каждым шагом, напоминал о себе и отравлял лосю существование, раздражая его, тревожа и пугая постоянно.