Хозяин не отвечал на это. На дереве никакой кошки не было. Там вообще ничего, по-видимому, не было. Надежда на морде Лэда сменилась унынием. С извиняющимся видом он уставился на Хозяина. Потом опять стал обнюхивать кусок ткани, валяющийся на траве.
Хозяин подобрал обрывок и с ним подошел к дереву. На выступе коры болтался еще один клок той же ткани. Рука Хозяина опустилась на макушку Лэда, чтобы одобрительно погладить его.
— Это был не кот, — произнес он. — Это был человек. Видите обрывки одежды…
— Э, вздор! — фыркнул гость. — Еще чуть-чуть, и по коре дерева вы узнаете имя этого человека и его любимый одеколон. Вечно вы рассказываете мне о чудесных свойствах Лэда. И обычно кроме ваших слов никаких свидетельств у вас нет.
— Нет, мистер Глюр, — возразил Хозяин, из последних сил сдерживая гнев. — Нет. Наши слова — далеко не единственное свидетельство, которое мы можем привести в подтверждение качеств Лэда. Например, когда он собрал для вас разбежавшееся стадо призовых овец, доказательства были у вас перед глазами. И вы собственными глазами видели, как он выиграл Золотую шляпу на собачьей выставке в День Труда. Нет, есть масса доказательств того, что Лэд не зря ест свой хлеб. И давайте оставим эту тему. Не вернуться ли нам в дом? На веранде относительно прохладно. Кстати, зачем вы попросили меня позвать Лэда? Вы хотели видеть его. И…
— Ах да, вот какая возникла идея, — пустился в объяснения Глюр, когда они под палящим солнцем пошли обратно в тень крыльца. — Вот с каким разговором приехал я сюда. Сейчас я объезжаю весь наш регион. И кстати, видеть Лэда я вовсе не хотел. Я спросил, все ли вы еще держите его, а спросил это потому…
— О, — извинился Хозяин. — Я подумал, что вы хотели увидеть его. Очень часто люди просят его позвать, если он сам не прибегает при их появлении. Мы…
— Я спрашивал, у вас ли он еще, — продолжал мистер Глюр, — потому что надеялся, что уже нет. Надеялся, что вы в большей степени патриот.
— Патриот? — эхом отозвался недоумевающий Хозяин.
— Да. Вот почему я езжу по округу: чтобы воззвать к чувству долга владельцев собак. Я только что основал местное отделение Лиги экономии провизии…
— Прекрасная организация, — горячо одобрил эту инициативу Хозяин, — но какое отношение имеют владельцы собак…
— Какое отношение они имеют к Лиге? — закончил за него Глюр. — Никакого, в этом-то и жалость. Но им следует изменить ситуацию. Вот почему я вызвался сделать объезд по соседям. Это была исключительно моя идея. Кое-кто оказался настолько туп, что пробовал возражать, но так как именно я основал и профинансировал Хэмптонское отделение Лиги…
— О каком объезде соседей вы говорите? — спросил Хозяин, достаточно хорошо знавший Глюра, чтобы вовремя остановить его хвалебную песнь самому себе. — Вы сказали, что хотите воззвать к чувству долга собаководов. О чем именно речь? Мы, собачники, за прошедший год собрали не одну тысячу долларов на выставках под эгидой Красного Креста и взносов в различные военные фонды. А еще в фонд «Синий Крест» и Фонд скорой помощи для колли…
— Это кое-что получше, чем просто отдать лишнюю монету, — перебил его Глюр. — Это кое-что, связанное с жертвой. Необходимой жертвой во имя страны. Жертвой, которая может выиграть войну.
— Тогда рассчитывайте на меня! — от всего сердца воскликнул Хозяин. — Рассчитывайте на всех настоящих собачников. В чем состоит эта «жертва»?
— Это я сам придумал, — скромно похвастался Глюр и добавил: — То есть, конечно, мысль уже возникала и у других людей, они об этом писали в газеты и все такое, но я первый, кто вышел вперед и предпринял конкретные шаги.
— Ну, выкладывайте, — с некоторой настороженностью предложил Хозяин.
— Стрелять! — воскликнул Глюр. — Вот что я предлагаю сделать собачникам: стрелять!
— Ч-что? Что делать?
— Стрелять. Или травить. Или душить, — предлагал вариант за вариантом Глюр на волне вдохновения. — В общем, я предлагаю избавиться от всех до единой собаки.
Хозяин так и остолбенел. А потом стал медленно багроветь. Глюр же разливался соловьем:
— Видите ли, сосед, народ против этого. Когда в прошлом месяце объявили войну, страна оказалась не готовой к ней. Теперь нам приходится экономить. Сейчас еда на вес золота. Еда — это наше оружие против кайзера. Мы ограничиваем себя в сахаре, мясе, жире, но на каждый цент, сэкономленный таким образом, целый доллар выбрасывается на корм нашим собакам. Эти псы — бессмысленная, никчемная, дорогостоящая роскошь! От них ведь никакой практической пользы. Они съедают то, что должно было достаться солдатам. Я пытаюсь изменить это вопиющее положение дел хотя бы там, где живу, и убеждаю соседей избавиться от собак. Когда я докажу, что эта инициатива — настоящее спасение для нации, то возглавлю всеобщую кампанию от Калифорнии до Нью-Йорка, от…
— Стойте! — оборвал его Хозяин. Он вновь обрел голос, но при этом утратил всякое самообладание. — Что за чушь вы тут порете? Сколько владельцев собак, по-вашему, подпишется под этой безумной доктриной? Вы с кем-то уже говорили? Или я — ваша первая мишень?
— Жаль, что мою идею вы восприняли в штыки, — упрекнул его Глюр. — Я-то полагал, что вы человек более широких взглядов, но похоже, вы ничем не отличаетесь от остальных — такой же упертый.
— А, так значит, были и «остальные»? — подловил его на слове Хозяин. — «Остальные»! И я, значит, не первый? Рад, что у соседей хватило ума отправить вас ни с чем.
— Они просто слепо обожают собак, что один, что второй, — обиженно буркнул Глюр, — и вы, как оказалось, такой же. Один из них кричал мне вслед нечто совсем уж невообразимое, но я очень надеюсь, что просто ослышался, потому что в противном случае у меня есть все основания подать на него в суд за клевету. А другой болван и вовсе грозил взяться за оружие, если я не покину его владения.
— Эх, какая досада! — вздохнул Хозяин. — Кажется, те два человека сказали и сделали все, что только можно, и я уже ничего нового не придумаю. Хотя… послушайте меня всего две минуты. Я читал в газетах несколько статей против собак, но впервые лично сталкиваюсь с человеком, который поддерживает этот бред. И я собираюсь…
— Тут не о чем спорить, — высокомерно перебил его Глюр.
— Ничего подобного, — не сдавался Хозяин. — Спорить можно обо всем, кроме религии, любви и зубной боли. Вы говорите, что собак следует уничтожить, что это наш долг перед родиной, и основной ваш аргумент — это то, что они не приносят пользы. Только это неверно. Вы ошибаетесь с самого начала. Сейчас я не говорю об огромных питомниках, где один человек разводит сотни собак примерно так же, как разводят призовых свиней. Хотя вспомните, что сделали для страны владельцы таких питомников на прошлой нью-йоркской выставке в «Мэдисон-сквер-гарден»! Многотысячная прибыль от выставки, вся до последнего пенни, была отдана в Красный Крест! Но мы с вами говорим не о них, а о таких людях, которые держат одну, две или даже три собаки в качестве домашних животных. О таких, как я, например. Вы знаете, во что мне обходится содержание одной собаки?
— Меня не интересует статистика…
— Ну, разумеется. Когда это фанатиков интересовала статистика. В любом случае, я подсчитал это несколько недель назад, когда прочитал одну из тех антисобачьих статей. На всех моих собак у меня уходит меньше одного доллара в неделю. За год едва ли трачу полсотни долларов. Это факт. И…
— И эти пятьдесят долларов, — подхватил Глюр, — оплатили бы солдату…
— Не оплатили бы! — возразил Хозяин, из последних сил удерживаясь в рамках относительной вежливости. — Но могу сказать, на что их действительно придется потратить, если избавиться от собак. Часть этих денег уйдет на страховку от краж, которая сейчас мне не нужна, потому что ни один злоумышленник не рискует залезть в мой дом ночью. Еще мне придется тратить деньги на то, чтобы возместить украденное. Например, в моих конюшнях хранится пять комплектов первоклассной упряжи и две или три запасных автомобильных шины. Если я не очень заблуждаюсь, с большей половиной этих вещей я бы уже распрощался, если бы Лэд не загнал на дерево того человека, который нацеливался на них.
— Пфью, — взорвался презрением Глюр. — Никого мы на дереве не видели. Нет никаких доказательств того, что…
— Для меня там предостаточно доказательств, — продолжал Хозяин. — И если бы Лэд не учуял вора, его заметили бы другие мои собаки. Как я вам уже говорил, мой дом и моя конюшня — единственные на этом берегу озера, которые ни разу не были ограблены. Мой сад и мой огород — единственные, из которых не похищали урожай. И моя усадьба — единственная в округе, где собак круглый год держат не на привязи. Мои взносы за участие собак в выставках Красного Креста более чем оправдали их содержание, и все эти взносы были пущены на благотворительность…
— Но…
— Женщины моей семьи днем и ночью в такой безопасности, как будто их охраняет взвод автоматчиков. Здесь, в глуши Северного Джерси, подобное спокойствие дорогого стоит. Я не учитываю сейчас другие способы, которыми наши псы приносят нам прибыль. Мы даже не будем говорить о тех деньгах, которые Красный Крест получил благодаря Лэду — в тот раз, когда мы отправили на переплавку его награду — Золотую шляпу стоимостью тысяча шестьсот долларов. И также я не говорю о тех отношениях, которые существуют между нами и нашими собаками, и о том, как много они для нас значат. С какой стороны ни посмотри, от этих животных только польза, никакого вреда. И они вовсе не «безбилетники». Каждый год я плачу за них налог. Собаки — преданные, бескорыстные, дружелюбные существа, они не только непревзойденные сторожа Усадьбы, но и ее украшение. И все в обмен на объедки с нашего стола, снятое молоко, да еще покупаем сухого хлеба и мясных обрезков из лавки меньше чем на доллар в неделю. В чем, по-вашему, будет экономия для военных нужд, если я избавлюсь от собак?
— Как я уже сказал, — промолвил Глюр с холодной суровостью, — тут не о чем спорить. Я приехал сюда в надежде…
— Я не подвержен слащавой сентиментальности, — проговорил чуть смущенно Хозяин, — но в тот день, когда будет принят ваш идиотский закон об уничтожении собак, во всем мире раздастся жалобный плач маленьких детей — детей, скорбящих о ласковых защитниках и товарищах по играм, которых они любили всем сердцем. А еще будет миллион мужчин и женщин, чьи жизни разом станут пустыми, одинокими и безрадостными. Разве эта война приносит не достаточно слез и горя, чтобы вы приумножали их, убивая наших собак? И кстати говоря, разве служебные собаки не достаточно подвигов совершили в Европе, чтобы гарантировать справедливое отношение к их собратьям, оставшимся дома?
— Все это нагромождение сентиментальной чепухи, — провозгласил Глюр. — Все до последнего слова.
— Верно, — с готовностью признался Хозяин. — То же самое можно сказать обо всем, что по-настоящему ценно в нашей жизни.
— Помните, какие у меня были отменные собаки, — сказал Глюр, заходя с другой стороны. — Они стоили, в пересчете на штуку, дороже, чем собаки любого питомника в стране. Шикарные собаки у меня были. Вы наверняка помните того красавца мраморного колли и…
— И вашу редкостную прусскую овчарку? Или это была простофильская овчарка? Та, которую вам продал человек из Чикаго за тысячу сто долларов, — подсказал Хозяин, пряча усмешку. — Я помню. Я их всех помню. И что?
— А то, — возобновил свою речь Глюр, — что никто не сможет обвинить меня в том, будто я не делаю того, к чему призываю других. Свою важную кампанию я начал с того, что избавился от всех собак, которыми владел. Поэтому я…
— Ага, — согласился Хозяин. — Я читал об этом месяц назад в вашей местной газете. Среди ваших собак началась чума, и вы, вместо того чтобы позвать ветеринара, стали лечить их каким-то своим методом. И они все погибли. Какое невезение! Или вы специально так сделали? Ради своего важного дела? Мраморного колли особенно жаль. Он был…
— Ну, я вижу, с вами говорить бесполезно, — с раздражением выдохнул Глюр, тяжело поднялся и заковылял к машине. — Я весьма разочарован, потому что, честно признаюсь, считал вас менее тупоголовым и более патриотичным, чем эти мужланы.
— Ничуть не менее, — жизнерадостно согласился с оценкой Хозяин. — Ничуть, и страшно этому рад.
— Тогда, — подвел итог Глюр, залезая в автомобиль, — раз вы такого мнения об этом деле, нет смысла звать вас на маленькую скотоводческую ярмарку, которую я провожу через неделю. Средства от нее пойдут в том числе и в Лигу Экономии Провизии, знаете ли. А вы, как я понял, не поддерживаете…
— Лигу я поддерживаю всей душой, — заверил его Хозяин. — Карточка Лиги вывешена в нашем кухонном окне. Мы вступили в ее ряды и продвигаем ее идеи повсюду, где только можно, вот только собак ради нее не убиваем. Но в программе Лиги ничего такого нет, как вы и сами прекрасно знаете. Расскажите подробнее о ярмарке.
— Это мероприятие для соседей. — Глюр все еще дулся, но упустить возможного участника своей ярмарки он никак не мог. — Соберем сколько-то местной скотины. Будет кубок и розетка для лучшего представителя по породам и обычные ленты для второго и третьего мест. Взнос — три доллара за каждого животного. Всего один класс на породу. Допускаются только животные, выращенные самими участниками. Вход на ярмарку пятьдесят центов. Основной доход пойдет Красному Кресту. Я предложил для проведения южный луг в «Башнях» — тот самый, где проходила специальная выставка собак. И еще выделил сто долларов на организацию. Судить будет Микельсен.
— Крупным скотом я не занимаюсь, — сказал Хозяин. — Моя маленькая Буренка — единственная породистая телка, которую я вырастил. Сомневаюсь, что на ярмарке она займет хоть какое-то место, но готов привезти ее хотя бы ради того, чтобы список конкурсантов был подлиннее. Пришлите мне бланк заявки, пожалуйста.
Когда автомобиль Глюра запыхтел прочь, Лэд уныло поплелся к дому. Он был недоволен и несчастен. Отыскать запах человека, которого он загнал на дерево, не составило труда. Колли прошел по его следам через кустарник и лес, пока они не вывели его к шоссе.
И там он был вынужден остановиться. Еще будучи щенком, он выучил границы Усадьбы так же хорошо, как знали их Хозяйка и Хозяин, и твердо усвоил, что сфера его полномочий лежит внутри этих границ. За ними он не вправе преследовать даже самого опасного нарушителя. Шоссе для него было вне досягаемости.
Вот почему Лэд постоял-постоял у обочины и медленно повернул обратно. Погоня окончена, но гнев его не иссяк, и запах чужака навсегда остался в его памяти. Этот человек коварно проник на территорию Усадьбы, и ему удалось сбежать безнаказанно. Вот какие мысли крутились в собачьей голове…
Животноводческая ярмарка и в самом деле оказалась совсем немногочисленной, зато проводилась она среди чудесных пейзажей. По двум сторонам большого заливного луга на берегу реки Рамапо выросли временные загоны. Третья сторона ограничивалась чем-то вроде зрительной трибуны под навесом. Поросший деревьями берег реки служил границей с четвертой стороны. В центре луга веревками выгородили судейскую площадку, чтобы потом класс за классом заводить туда скотину.
Над пасторальной сценой нависало архитектурное безобразие, известное под именем «Башни» — цитадель Хамилькара К. Глюра, эсквайра.
Свой увесистый капитал Глюр сколотил на Уолл-стрит — кривой улочке, которая начинается от кладбища и заканчивается в реке. Став непристойно богатым, он возвел в горах Рамапо чудовищно дорогой особняк и со всем усердием принялся опекать соседних жителей. Себя он стал называть «Фермер с Уолл-стрит», и этот титул приводил в восторг не только его самого, но и обитателей всего региона.
В этой сельской глубинке среди коренного населения издавна шло нескончаемое дружеское соревнование во всем, что касалось разведения домашнего скота и птицы. Лошади, коровы, свиньи, куры, даже немного овец — все это выращивалось на протяжении многих поколений в соответствии с принципами, которые каждый животновод определял для себя сам и которые, как был уверен каждый такой животновод, однажды приведут его к совершенству.
Любой владелец скотины или птицы имел собственные представления о том, как надо добиваться наилучших результатов. И единственным способом выяснить, какая из разнообразных теорий истинна, были местные животноводческие ярмарки. Вот почему воспринимались такие ярмарки как верховный скотный суд.