Шорохов любил слушать мичмана, но сегодня он лежал, подперев голову руками, на нагретой солнцем скале в стороне ото всех. Вот так же несколько дней назад тени скрывали скалы, блестели звезды в темной воде… Все было так же, но тогда рядом с ним сидел Бондарук. И перед Шороховым ясно встал весь облик друга, как будто бы он снова находился здесь, рядом. Вот его худощавое, тронутое веснушками и едва заметными оспинками лицо, русые, почти совсем белые волосы с непокорной прядью, всегда падающей на лоб… Даже звонкий голос его услышал Шорохов так ясно, что обернулся. Но он был один. Никогда больше не присядет с ним Василий Николаевич, не поделится своими мечтами, своими замыслами. Никогда… И Шорохов невольно взглянул туда, где нависала над входом в бухту скала. Там теперь три обелиска… Могилы трех моряков, совершивших подвиг при выполнении боевого задания. И пусть их гибель разделена большим промежутком времени — подвиг остается подвигом.
Почему все-таки взорвалась мина? Ведь старший техник-лейтенант был не новичок, он на несколько лет старше Шорохова, и все эти годы занимался обезвреживанием снарядов, артиллерийских и пехотных мин. Значит, там был такой «сюрприз», что даже он не смог разгадать.
А если его вообще нельзя разгадать?
«Не может быть! — Шорохов, оттолкнувшись руками от скалы, вскочил на ноги. — Не может быть!.. „Сюрприз“ нужно разгадать!»
Он решительно застегнул пуговицы кителя, но тут же в душу закралось сомнение:
«Ты разгадаешь?.. — казалось спрашивал какой-то внутренний голос. — Ведь Бондарук насколько опытнее тебя и то не смог…»
«Ну и что ж, что не смог! — спорил сам с собой Шорохов. — Значит, что-то не предусмотрел».
«Ведь сказали же, что командование смогло бы разрешить разоружение мины только капитану третьего ранга Рыбакову, только ему», — снова подсказал внутренний голос.
«Но ведь и Рыбаков когда-то брался за первую мину! — опять подумал про себя Шорохов. — И тогда он знал о ней в сотни раз меньше, чем знаю о минах я. Причем, Бондарук не предполагал, на каком приборе его ожидает „сюрприз“, а я это теперь знаю… Ведь именно о „сюрпризе“ он хотел предупредить, крикнув свое последнее „Здесь!..“ Я докажу, что мину необходимо разоружить, и я ее разоружу… Разоружу!..» — уверенно подумал Шорохов.
И сразу пропали все сомнения, исчез страх, таившийся где-то в глубине души. Виктор глубоко вздохнул, как человек, сбросивший тяжелую ношу, улыбнулся и пошел к костру.
Сегодня все были в сборе. Даже Коваль и Кузьмин, вечерами частенько уходившие на стройку, «до дивчат», как говорил Иван Матвеевич, сидели у костра. Моряки, увидев лейтенанта, замолчали, капитан второго ранга Крестич немного подвинулся, освободил Виктору место. Шорохов лег на теплый брезент, положил голову на ладони рук и стал глядеть на огонь. Шипела расплавленная смола, вымоченные в воде, пропитанные солями доски горели ярким оранжевым пламенем, пронизанным голубыми, зелеными, ярко-красными струями.
— Нашли все-таки золото? — спросил матрос Кузьмин.
— Як же его могли розшукать, коли его, мабуть, и не было. Добрые люди кажуть, что золото было выгружено в Константинополе…
— О чем это он? — спросил Шорохов капитана второго ранга.
— О «Черном принце», — ответил тот.
Шорохов вспомнил историю английского корабля «Принца», позже почему-то названного «Черным Принцем». В период Крымской войны этот корабль вышел из Англии с ценным грузом и огромной суммой денег золотом. 14 ноября 1854 года этот корабль погиб во время сильного шторма около Балаклавы.
— Да и то подумать, — продолжал Довбыш, — шукали этот корабль с золотом водолазы почти всех стран света, кроме английских. А уж англичане своего не упустили бы…
— Вы участвовали в поисках «Черного Принца»? — спросил Шорохов.
— Ни, я в Эпрон пришел позже, мы тогда стали корабли в Севастопольской бухте поднимать. В поисках «Русалки» я участвовал…
— Какой русалки? — спросил Коваль.
— Темный ты человек, как я посмотрю, — с обычной издевочкой в голосе заговорил Кузьмин, положив своему другу руку на плечо. — Нет, все-таки прав был великий комбинатор Остап Бендер, вносивший предложение морально убивать людей, не читающих газет, а заодно и тех, кто не читает художественную литературу…
Коваль посмотрел на друга и отвернулся.
— Хиба об том броненосце шо-нибудь написано? — поинтересовался мичман.
— А как же! В повести «Черное море» Ка Ге (он так и сказал — «ка», «ге») Паустовского.
— Це писатель такой? Как же, читал, читал!.. Только я ще до цього места не дошел. Та хиба ж все успеешь прочитать? Работы ж по горло!..
Обуховский взглянул на Шорохова, и оба понимающе улыбнулись. Старший лейтенант всего несколько дней назад по-дружески рассказал Виктору, что мичман никогда ничего не читает, кроме флотской газеты и наставлений по водолазному делу. Но стесняется признаться в этом, и когда речь заходит о книгах, он всегда говорит:
«Добрая книга, та я ее только начав читать», или же: «Я ще до цього места не дошел», и неизменно добавляет: «Та хиба ж их все прочитаешь? Работы ж по горло!..»
— Расскажите о «Русалке», — попросил Крестич.
— Та я, мабуть, не сумею так рассказать, как писатель, — начал мичман и подробно рассказал о трагической гибели в Финском заливе броненосца «Русалка», о поисках его советскими водолазами спустя почти сорок лет после гибели.
— Цьому кораблю памятник в Таллине е, — сказал Довбыш. — Зараз я фотографию принесу, — и ушел в палатку.
Обуховский подбросил в костер несколько досок, сноп искр взвился вверх, почти к самым звездам; огонь немного ослабел, а затем разгорелся с новой силой.
Мичман принес фотографию. На высоком, в форме утеса, пьедестале высилась фигура ангела с венком славы в руке. У подножья пьедестала — группа моряков. Приглядевшись, можно найти и мичмана. Был он и тогда такой же — плотно сбитый, плечистый, только усы не опускались вниз, как сейчас, а торчали в стороны, да талия была значительно тоньше.
Подождав, пока все рассмотрят фотографию, мичман вынул из кармана старинные массивные часы фирмы Павел Буре, которым, кстати, он доверял больше, чем сигналам точного времени по московскому радио, и голосом, в котором вдруг послышались боцманские хрипловатые нотки, предложил:
— Спать пора, товарищи, спать! Завтра работа…
…Комбинезон после стирки так сел, что в нем было неудобно работать, и Шорохов снял его, оставшись в одних трусах.
— Наденьте тельняшку! — посоветовал Крестич.
— Не надо, — отмахнулся Шорохов.
Он поправил ремешки ларингофона, берет и, перепрыгивая через камни, пошел к мине. Теперь он остался один на один с сигарой трехметровой длины и более чем полуметровой толщины, начиненной почти тонной сильнейшего взрывчатого вещества; и только красная ниточка провода связывала его с оставшимися за скалой товарищами.
Как все было просто, когда он разряжал собранную Бондаруком и уже обезвреженную капитаном третьего ранга мину. Тогда стукнул нечаянно по корпусу ключом и вслед за этим услышал спокойный голос Рыбакова:
— От такого удара может сработать акустический взрыватель…
И все. А сейчас перед ним сложный механизм, устройство которого он знает весьма и весьма приблизительно. Что нового применил в этой мине конструктор, что скрывалось за возгласом Бондарука «Здесь!..»?
«Чтобы победить, выиграть схватку с конструктором — одного желания мало. Нужно верить в победу, добиваться ее знаниями, выдержкой, умением, настойчивостью», — вспомнились слова Рыбакова.
— Да, не легко придется. Маловато у него еще умения, опыта. Остается выдержка, настойчивость и, самое главное, — вера в победу.
Когда Шорохов шел к мине по гладкой, нагретой солнцем гальке, мелькнула мысль:
«Может быть, на скале появится еще один обелиск…»
Усилием воли он прогнал эту мысль, заставил себя думать о другом, а сейчас он об этом и не вспоминал. Да и вообще он ничего не помнил, не видел, не замечал, во всем мире остались только он да мина.
— Ну что ж, надо начинать! — сказал сам себе Шорохов и улыбнулся: ведь эти слова сейчас запишут в журнал.
«В какой горловине установлен гидростатический взрыватель? В правой, левой или в центре?», — думал Шорохов. Об этом мог сказать только конструктор, да тот, кто собирал эту мину. «А если придется, как Бондаруку, открывать все три?»
Каждое лишнее движение увеличивает опасность взрыва. Может сорваться ключ, да и вообще, кто знает, от чего готова взорваться мина?
— Начинаю со средней горловины! — сказал Шорохов и, положив на корпус мины войлок, установил ключ, затем стал нажимать на него. Или туго зажата резьба, или заржавела от времени, но горловина не поддается. Шорохов выбрал получше опору для ноги и навалился на бронзовую ручку ключа всем телом. И вот сдвинулась крышка горловины с места сначала на миллиметр, затем больше и больше.
Перед ним открылась внутренность отделения, где расположена боевая аппаратура мины. Приборы, витки индукционных катушек, черные нити проводов… Поди разберись во всем этом! А ведь каждый из них в боевом положении, одно неверное, даже неощутимое для глаза движение, включится запальная батарея и — взрыв.
В том же порядке, как это делал Рыбаков, Шорохов начал разоружать мину. Нервы напряжены до предела, весь организм подчинен одному — выиграть схватку с конструктором мины, не допустить ошибки, и от этого глаза, кажется, видят зорче, руки, словно получившие дополнительную способность ощущать, действуют с точностью хорошо выверенного механизма.
К этому прибору приступил Бондарук и только успел крикнуть: «Здесь!..». Что же тут такое, почему взорвалась мина?
Жарко, душно, немного дрожат руки, в голове почему-то крутятся слова глуповатой песни: «Курил в Стамбуле злые табаки». И как мешает пот! Шорохов проводит рукой по лицу, но рука тоже влажная.
«Надо было тельняшку надеть», — вспомнил он совет Крестича. Затем снял берет, вытер им лицо и, отбросив его в сторону, снова склонился над горловиной.
«Что же здесь такое?» — мучительно думал Шорохов, глядя на прибор, принесший смерть Бондаруку.
«Главное — не торопитесь, — вспомнил он утренний разговор с Рыбаковым. — Хотя говорят, что известное выражение „На ошибках учимся“ к нам неприменимо, однако и нам приходится учиться на чужих ошибках. И мои, да и ваши знания во многом оплачены ошибками других. Бондарук тоже где-то ошибся… Теперь поставьте себя на его место, подумайте, что бы сделали вы на его месте, и постарайтесь, если это, конечно, возможно, сделать по-другому. Обратите внимание на резьбу…»
Виктор начал восстанавливать в памяти все, что говорил Бондарук при разоружении мины. Вот он наложил ключ на головку прибора, начал его откручивать…
Виктор еще — уже в который раз! — осмотрел прибор, но ничего подозрительного в нем не было. Вытерев руки о трусы, ощупал его. Тоже все нормально, только вот почему-то завернут не до конца: между головкой прибора и панельной доской, небольшой, примерно полумиллиметровый зазор.
«Для чего?» — подумал Шорохов.
«Обратите внимание на резьбу», — снова вспомнились слова Рыбакова.
«Что если здесь левая резьба? — вдруг мелькнула мысль. — Тогда Бондарук вместо того, чтобы вывернуть прибор, зажал его до отказа, контакты замкнулись и… Так вот что он хотел сказать: „Здесь левая резьба!“, а успел сказать только первое слово».
— Предполагаю, что на приборе левая резьба, начинаю откручивать, — четко сказал лейтенант.
Так и есть, левая резьба. Виток… Еще один… Вот прибор у него в руках, поставлен на предохранитель и положен на гальку. «Вот тебе и „злые табаки“», — радостно думает Шорохов, затем еще раз осматривает отделение боевой аппаратуры и облегченно вздыхает. Вскрыть зарядное отделение и вывернуть запальный стакан с патроном — несложно.
— Дальше проезд закрыт, — сказал шофер, останавливая машину.
«Наверное, дорогу ремонтируют», — подумала Оля, увидев на шоссе много работающих людей.
— Тут недалеко, — ободрил шофер. — Пешком дойдете!..
Нет, Ольга не могла ждать эти три-четыре дня, не могла и не хотела. К чему, зачем? Там Виктор, там могила Федора… И, еле дождавшись утра, она побежала на автобусную станцию. Автобус должен был отходить через полтора часа, и Ольга села в попутную машину.
Как медленно тянулась дорога! Ей казалось, что шофер нарочно не спешит, хотя стрелка на спидометре все время стояла правее цифры «50».
Начались горы. Дорога петляла по ущелью, то взбираясь к вершинам, то спускаясь вниз. Казалось, конца этому не будет.
— Далеко еще? — не выдержала, наконец, Оля.
— Сейчас приедем!.. — ответил шофер.
Но возникла непредвиденная задержка — ремонтировалась дорога. Оля минула работающих людей, постояла немного и пошла вперед. За поворотом показались строения поселка, и Оля ускорила шаги.
«Сейчас кого-нибудь спрошу, где здесь помещаются моряки», — думала она. Но, странное дело, поселок казался вымершим — и на улицах, и около строящихся зданий не было ни одного человека.
«Неужели все на ремонте дороги?» — мелькнула у Оли мысль. Вот и последний дом остался позади, и она невольно остановилась: прямо у ее ног в темном кольце скал лежала небольшая бухта, а дальше, за каменными вершинами, голубело море. В бухте стояли два катера, а на берегу — палатки.
«Наверное, они там», — подумала девушка и стала быстро спускаться по склону, не обращая больше ни на что внимания.
— Стойте! Куда вы идете?! — послышался окрик.
От палаток навстречу ей бежал старший лейтенант Обуховский.
— Как вы сюда попали?! — крикнул Обуховский, подбежав ближе.
— Разве нельзя? — удивленно спросила Оля.
— Нельзя! Ведь об этом все знают…
— Я только что приехала…
— Идемте отсюда, — и Обуховский быстро пошел к домикам поселка. Оля невольно последовала за ним.
— Простите, вы знаете лейтенанта Шорохова?
Обуховский остановился.
— Знаю… А что?
— Как его можно увидеть?
— Он… Он сейчас занят. Зачем он вам?
— Так… Ну, мне нужно его видеть!..
— Обождите, обождите, а вас не Ольгой зовут?
— Да.
— Тогда ясно!.. Все ясно!.. Что ж, будем знакомы, — и Обуховский представился.
— Так где же сейчас Виктор?
— Он выполняет задание…
— Ушел в море?
— Нет, здесь. То есть… Ну, в общем, недалеко. Да вы не волнуйтесь!.. Смотрите, какая прелестная бухта! Словно клочок неба. Но это только в ясный день, а вечерами или в ненастную погоду, прямо скажу, жутковато. Скалы темнеют, словно вырастают вверх и, кажется, вот-вот сомкнутся…
— Скажите, а это очень опасно?
— Что? — не понял Обуховский. — Когда скалы сомкнутся? Но ведь это только так кажется!..
— Да нет! Задание, которое выполняет Виктор.
— Откуда вы взяли? Ничего там опасного нет, — и Обуховский невольно посмотрел на скалу, около которой находился «полигон» и где на высоком месте трепетал по ветру красный флаг.
Оля проследила за его взглядом, но увидела совсем другое — белые обелиски на вершине.
— Он тоже погиб! — побледнев, воскликнула она.
— Ну нет, что вы! Жив-живехонек, — ответил Обуховский и безо всякого перехода продолжал: — Планируется углубить вход в эту бухту, и тогда сюда смогут заходить большие корабли. Пройдет год-два, и здесь вырастет целый городок…
— Не мучайте меня, — прервала его Оля. — Скажите, что с Виктором, где он? Ведь я знаю, он минер…
Обуховский опять посмотрел в сторону «полигона»: красный флаг на шесте пополз вниз.
— Идемте, сейчас вы его увидите, — и первым стал спускаться по склону. Оля едва поспевала за ним.
Вот и палатки. Им встретился полный моряк в тельняшке и в офицерской фуражке. Он по привычке в молчаливом приветствии приложил к козырьку руку. Оля оглядывалась, ища Виктора, и вдруг увидела его. Он шел, поддерживаемый под руку высоким офицером. Она хотела броситься ему навстречу и не могла: что-то странное, пугающее было во всем его облике — спутанные волосы падают на лоб, китель накинут прямо на голые плечи, босой. Да и шел он, слегка пошатываясь.