— Стихи еще далеки от совершенства, но это, по-видимому, черновой набросок. А вот слушай дальше: «И чего они, гады, здесь держатся?! Бухта с заплату величиной, берега — голые, а такую оборону создали — впору тяжелую артиллерию подтягивать. Ну, да ничего. Утром их выковырнем». Затем опять стихи:
— Последнее слово не окончено, и тут же приписка: «Вызывают к командиру. Наконец-то, кажется, исполнят мою просьбу, пошлют в разведку», — Буранов положил снимок на стол.
— Та-ак! — неопределенно сказал Рыбаков.
— Что-то такое здесь было! — и Буранов снова встал, прошелся по палате. — Понимаешь, — остановился он около кровати Рыбакова, — почти двое суток немцы обороняют пустынную, никому не нужную бухту. Разведчики находят какие-то провода и перерезают их. Наутро фашисты бомбят бухту, причем почти все бомбы почему-то падают в воду…
Буранов опять прошелся по палате.
— Старший техник-лейтенант Бондарук тоже подозрительно относится к этой бухте, говорит и, по-видимому, не без основания: неспроста ее так заминировали, — задумчиво заметил Рыбаков.
— Вот именно — неспроста!
— В дальнем углу бухты скалы светлее, словно они обрушились недавно. Не исключена возможность, что там и произошел взрыв…
— Да?! — быстро обернулся Буранов, стоявший у окна. — Как туда попасть?
— Теперь туда можно будет добраться лишь после того, как проверят всю бухту. Только сегодня две мины обнаружены…
— Придется ждать, — с нотками неудовольствия в голосе сказал Буранов. — Не дает мне покоя эта лаборатория «Зет». Где-то в этих местах она должна быть!.. Груз из порта направлялся баржами, — значит она находилась на побережье. Баржи небольшие — значит, неподалеку… Нужно найти эту лабораторию и не только ради любопытства…
— Секрет?
— Да нет, не секрет. В Бонне выплыл на поверхность один политический деятель. Отъявленный нацист, бывший полковник войск СС, а прикидывается ягненком. Известно только, что он был начальником этой самой лаборатории «Зет», чем занимался — неясно. По его рассказам выходит, что чуть ли не пастеризацией молока… А опровергнуть — нечем. Лаборатория не найдена, никаких отчетов о ее деятельности обнаружить не удалось, почему-то нет в живых ни одного бывшего сотрудника…
— В общем, уравнение со многими неизвестными!
— Да, — согласился Буранов. — Но все равно, этот клубочек когда-нибудь будет распутан!.. Я схожу осмотрю бухту, побываю на стройке. Перед отъездом зайду…
— Хорошо… Ведь Барабаш пишет, что в бухте стояла баржа. Куда она делась?
— Дальше в письме о ней ничего не говорится.
— Надо сейчас же запросить Барабаша, может быть, он что помнит.
— Сразу же иду на почту, — и Александр Александрович вышел.
…Буранову, что называется, повезло. На стройке оказался мастер, который еще до войны работал на этом руднике, а затем находился в партизанском отряде.
— Что ж я вам могу рассказать? — начал невысокий, коренастый, средних лет мастер, когда они закончили осмотр стройки и уселись на высоком обрыве над бухтой. — Поселок здесь был небольшой, десятка два-три домишек, да и рудник — только одно название: руды добывали сотни полторы тонн в неделю. Я не металлург, точно не знаю, но шла наша руда в качестве каких-то добавок.
Да, так вот, перед самой войной решили этот рудник расширить. Старая штольня слишком длинной была, кое-где свод стал проседать, трещины появились. Решили тогда в новом месте к рудному телу штольни пробивать — не знали еще, что руды здесь подходят к самой поверхности. Построили около вот этих скал помост вроде большого причала, и вон там, — показал мастер в дальний угол бухты, — начали новые штольни прокладывать. Начали, да не успели, война помешала. Я со своими дружками-горняками ушел партизанить, а немцы, как только захватили это место, жителей выгнали, а поселок сожгли.
Потом нашему отряду дали задание — взорвать штольню, сжечь помост. Это мы сделали. Штольня села прочно, наверное, до самых выработок, да и помост сгорел без остатка. А больше я ничего не знаю. Наш отряд перебросили в другой район, потом я служил в армии. После войны заглянул сюда. Все пусто, заброшено, от поселка и следа нет, сохранились окопы, да и те уже зарастать начали. Дорога оказалась заваленной, ущелье — заминированным и опутанным колючей проволокой, вот там, по вершинам гор, тоже шли проволочные заграждения. Даже то место, где мы начали новые штольни, и то немец взорвал…
Первым простился Буранов: он торопился на автобус. Затем ушли Обуховский и Довбыш, а за ними — Крестич и Шорохов. Бондарук и Рыбаков остались одни. Капитан третьего ранга полулежал на постели, опершись на подушки, и чертил на листе бумаги.
— Гидростатический взрыватель может быть и в зарядном отделении, и в парашютном, и в отделении боевой аппаратуры. В первую очередь нужно обезвредить его. Затем лучше всего снять акустический взрыватель… — говорил он.
Бондарук смотрел, поддакивал, но мысли его были далеко. Он пытался заставить себя думать о мине, которую ему предстояло разоружить, но почему-то вспоминалось детство, работа на мотоциклетном заводе, и, уже совсем некстати, встало в памяти лицо его бывшей жены. Сейчас он спокойно вспоминал о ней, горечь обиды уже прошла, но ему вдруг стало жаль, до боли жаль своего чувства, прожитых с нею лет. Ведь ничего, буквально ничего не связывало их: разные вкусы, разные интересы, разные взгляды на жизнь…
— Надо было бы раньше разойтись, — не замечая, что говорит вслух, подумал он.
— Что — раньше? — переспросил Рыбаков.
— Да так, это я о своем, — смущенно ответил Бондарук и усилием воли отогнал воспоминания.
— Учтите, если даже вам и знакомо все в этой мине, прежде, чем что-либо сделать, осмотритесь хорошенько, подумайте, к чему это приведет, — говорил Рыбаков. — Мне много приходилось читать о том, что немцы, дескать, поступают по шаблонам. Может быть, это в какой-то мере и верно, но насчет ловушек, разного рода «сюрпризов» они очень изобретательны. Знаете пословицу: «Ставь врага не ягненком, а волком»? Так вот, всегда думайте, что эту мину конструировал очень хитрый и умный человек, и старайтесь быть умнее и хитрее его.
…Все готово. Шорохов поудобнее прилаживает на голове телефоны, раскрывает журнал, чтобы записать каждое слово своего друга. Рядом с ним лежат капитан второго ранга Крестич и мичман Довбыш. Довбыша старший лейтенант Обуховский попытался оставить на водолазном боте, но мичман отмахнулся:
— Хиба я можу чем-нибудь заняться, когда эта подлюка там лежит!
Бондарук знал, что через минуту он останется один на один с миной, знал, что ни капитан второго ранга, ни мичман, ни Виктор не смогут ему помочь, но все-таки приятно чувствовать: вот они рядом, внимательно следят за каждым движением, за каждым словом, за каждым вздохом его.
Бондарук одним прыжком вскочил на обломок скалы и невольно остановился: день был такой удивительно ясный, молодой; море, скалы, даже всегда мрачная бухта, искрились под солнечными лучами, и от этого простора, света хотелось петь или сделать что-то хорошее, радостное. Но неподалеку лежало черное тело мины — остаток войны, таящий в себе смерть. Бондарук вздохнул и спокойно направился к ней.
— Приступаю к разоружению, — донесся до Шорохова голос Бондарука, чистый и по-детски звонкий. — Вскрываю среднюю горловину.
Затем послышалось тяжелое дыхание, скрип… Отдана горловина, Бондарук начинает разоружать мину. Шорохов тщательно записывает каждое сказанное им слово, помечая в скобках: «тяжело дышит», «мурлычет песню», «свистит». Вдруг раздался удивленно-испуганный возглас Бондарука:
— Здесь!.. — и сразу же огромной силы взрыв смял повисшую над бухтой тишину, придавил людей к земле.
Шорохов вскочил первым, но еще долго из-за дыма и пыли ничего не было видно…
Александр Александрович обещал побывать у Оли в тот же день, но это ему не удалось. Он сразу же поспешил к своему другу, полковнику Леониду Константиновичу Землякову. Старая дружба связывала их, когда-то они даже работали вместе. И хотя сейчас Бурнов был в отставке, друзья часто встречались.
Без околичностей Буранов начал рассказывать все, что знал о лаборатории «Зет».
— Ну что ж, мне добавить нечего, — заметил Земляков. — Скажу только, что однажды в порту груз для этой лаборатории с одной баржи был перенесен на другую, так как у первой оказалась осадка несколько глубже.
— Значит, нужно искать в бухте Тихой!
— В бухте Тихой?! — переспросил Земляков. — Там сегодня несчастье произошло…
— Какое?
— При разоружении мины погиб старший техник-лейтенант Василий Николаевич Бондарук…
Буранов молча встал, машинально провел ладонью по лбу. Ведь всего несколько часов назад видел он этого невысокого, худощавого, застенчивого человека, говорил с ним. И вот его нет… Капитан первого ранга в отставке Александр Александрович Буранов всю свою жизнь посвятил борьбе с происками врага, борьбе за то, чтобы люди жили спокойно. И все-таки время от времени смерть вырывала людей из жизни. И тем обиднее, что происходит это в мирные дни…
— Лаборатория была в бухте Тихой! — еще увереннее сказал Буранов и тут же привел все свои соображения.
— Она была там. В штольнях рудника. Немцы закончили начатые перед войной новые выходы, а затем их взорвали…
— Пока это предположения, — сказал после недолгого раздумья Земляков. — Я доложу обо всем по команде и попрошу разрешения вскрыть взорванные штольни.
…На следующий день Буранов опять не смог повидать Олю: она была на работе. Встретились они только через день.
— За это время вы еще больше похорошели, — заметил Буранов.
Оля смутилась, покраснела.
— Вы уж простите старика за этот несколько неуместный комплимент. Просто я завидую лейтенанту Шорохову. Да я, собственно говоря, к вам по его поручению.
— По поручению Виктора?! А где он? — воскликнула Оля и глаза ее заблестели. — Что с ним?
— Да вы не волнуйтесь. Жив, здоров ваш лейтенант, передает вам привет и, наверное, скоро вы увидитесь.
Увидимся! Как измучилась за это время Оля. Вдруг куда-то исчез, прислав открытку. Ждала, думала вернется через день-два, но вот прошла неделя, другая, а его нет и нет. Может быть, обиделся за то, что тогда ничего не ответила? Но она же написала письмо, хотя и не знала, найдет ли оно его. Получила от Виктора весточку, и вот опять ни слуху ни духу. Но все-таки жив, помнит! И Оля готова была сейчас расцеловать этого пожилого седоусого человека…
— Виктор Иванович чувствует себя неплохо, и хотя об этом никому не говорит, сразу видно, что день и ночь думает о вас, и его можно понять…
Щеки Оли опять порозовели.
— Я к вам вот по какому делу. Лейтенант Шорохов просил меня выяснить судьбу вашего брата. Расскажите мне о нем все, что вы знаете.
— Да я о нем почти ничего не знаю. Когда он ушел служить, я была еще совсем маленькой… Фотография дома осталась, но неважная, любительская. Присылал письма домой. Обычные фронтовые письма. Жив, здоров… Он переписывался с Любой… Это наша соседка. Мама еще обижалась, что Федор письма Любе пишет чаще, чем домой. Люба все время его ждала, да и сейчас она не замужем. Она после войны закончила институт, работает учительницей.
— У вас не сохранились его письма?
— Сохранились. Правда, они сильно потерлись, но сейчас я их берегу и почти всегда вожу с собой. Вот они, — и Оля вынула из сумочки завернутые в целлофан пожелтевшие от времени фронтовые треугольнички.
Буранов взял одно из писем, разгладил на столе, и даже сердце сильнее забилось — почерк оказался схожим с тем, что был в записной книжке. Но нет, еще рано радоваться.
— Не знаете, ваш брат стихи не писал?
— Нет… Хотя… Любовь Васильевна прочитала мне однажды стихотворение, присланное ей Федей, переписать она его не дала. «Пусть это будет только мое», — сказала. Я лишь одну строчку запомнила:
Александр Александрович молча достал из кармана пакет, вытащил один из снимков и начал читать:
При первых же словах Оля побледнела, сжала ладонями щеки и смотрела на Буранова расширившимися глазами.
— Читайте дальше! — глухим голосом попросила она, когда Александр Александрович остановился.
— Читайте, пожалуйста!..
негромко, отделяя каждое слово, закончил Буранов.
— Как они к вам попали? — чуть слышно, прерывистым голосом спросила Оля.
— Нашелся ваш брат.
— Где он?! Что с ним?!
— Он погиб. Погиб в бою, как герой…
— Где, когда?!
В лице у нее не было ни кровинки, глаза блестели. Александр Александрович невольно потянулся за стаканом, чтобы налить воды.
— Не надо… Говорите!..
— Погиб он в бухте Тихой, — и Буранов подробно рассказал, как все произошло.
— Виктор Шорохов переслал мне записную книжку, мы ее прочитали, ну, и, как видите, удалось выяснить, кто этот неизвестный погибший моряк. Останки его похоронены там же, у моря, на высокой скале.
Ольге было и больно, и радостно. С новой силой нахлынула притупившаяся боль о пропавшем брате, но теперь уже кончилась гнетущая безвестность. Федор найден. Он погиб, его нет. Однако известна его могила, на ней стоит памятник. И все это сделал Виктор, ее Виктор, ее…
И Оле так захотелось увидеть и эту бухту Тихую, на берегах которой погиб ее брат, и обелиск на могиле, и Виктора, поговорить с ним, поделиться всем, что накопилось на сердце.
— Можно туда съездить?
Буранов подумал, прикинул в уме, когда примерно будет закончено обследование бухты, и ответил.
— Можно. Туда ходит автобус. Дня через три-четыре съездим. Я зайду за вами. Хорошо?
— Хорошо!..
На море опускалась ночь. Потемнела вода в бухте, стали расплываться, пропали во мраке скалы. Потухла полоска заката за вершинами гор, зажигались первые звезды, их становилось больше и больше, и вскоре все небо заискрилось холодным сверкающим светом, а бухта казалась случайно упавшим вниз клочком неба. Тишина стояла вокруг такая, что, казалось, было слышно, как звезды шепчутся с морем.
В поселке строителей, соперничая со звездами, горели редкие фонари, — они не рассеивали темноту; неподалеку, около палаток, трепетало пламя костра, там собрались моряки. Это уже стало традицией — после рабочего дня собираться у костра. Ярко горят просмоленные обломки, подобранные матросами на берегу, огонь от них голубовато-желтый, словно знойное марево южных морей, и, кажется, пронизан отблеском неведомых приключений. Невольно моряки начинают вспоминать о прошлом — а у кого из них в прошлом не было приключений?!
Больше всех рассказывал Иван Матвеевич Довбыш. За долгие годы службы он много видел, а еще больше слышал. И неторопливо, словно тщательно подгоняя слово к слову, мешая русскую и украинскую речь, он вспоминал события, отдаленные иногда многими годами, но оставшиеся для него яркими навсегда.