Постепенно разбирался завал. И вот, когда была отодвинута огромная каменная глыба, открылась темная нора, уходившая в толщу горы. Отвалили еще несколько обломков скал — показалось начало широкого туннеля. Из него пахнуло сыростью и тленом.
— Пробили-таки, сволочи, штольню, — проговорил Буранов. Остальные молчали.
Шорохов и еще один старший лейтенант в пехотном обмундировании с приборами и сильными фонарями на груди первыми вошли в туннель. За ними следовали полковник Земляков, Буранов, капитан второго ранга Крестич. Рыбакову стало хуже, и он лежал в медпункте.
Проход тянулся метров пятнадцать, а затем путь перегородила бетонная стена с толстой металлической дверью. Дверь была полуоткрыта.
— Торопились и закрыть не успели, — опять сказал Буранов. И снова все промолчали, только Земляков приказал:
— Тщательно обследовать!
Ничего подозрительного здесь не оказалось. Резко взвизгнули заржавленные петли, дверь открылась, и офицеры очутились в большом прямоугольном коридоре, из которого вели несколько таких же массивных металлических дверей. Одна из них оказалась открытой. Сосед Шорохова направил туда луч света. Все увидели обугленные канцелярские столы, высокие стеллажи, кипы обгорелых бумаг.
— Не заходить туда! — распорядился полковник. — Закрыть дверь!
Следующая дверь долго не поддавалась; когда, наконец, удалось сдвинуть с места штурвального типа засовы, она открылась, Шорохов невольно отшатнулся: на всем видимом пространстве, тесно прижавшись друг к другу, лежали белые кости скелетов. Пристально глядели пустые провалы глазниц, в жутком оскале блестели зубы.
— Сволочи! Здесь же живые люди были, когда они штольни взорвали, — сдавленным голосом проговорил Буранов.
— Закрыть! — приказал полковник.
Оставалась еще одна дверь. Когда открыли и ее, за ней оказалась другая. Она привела в большой квадратный, совершенно пустой зал. Массивный свод, двухметровые бетонные стены — все говорило о необычайной прочности сооружения. Пол зала был весь исщерблен, в каких-то темных пятнах, стены и потолок закопчены, в выбоинах.
— Да ведь здесь испытывались действия взрывчатых веществ на людей! — воскликнул Александр Александрович. — Я уже однажды видел такую, с позволения сказать, «лабораторию»…
— Выйдемте отсюда, — предложил Крестич.
И когда все очутились снаружи, полковник Земляков сказал:
— Есть предположение, что мы открыли таинственную лабораторию «Зет». В ней, по-видимому, проводились чудовищные испытания действия взрывов на организм людей. О том, что такая лаборатория существовала, было известно: из лагерей военнопленных в нее часто увозили людей, из порта доставлялась взрывчатка, но где она находилась, установить не удавалось. Во время боев за бухту ни один пленный не был захвачен, все оставшиеся в живых погибли в море, когда катер накрыли прямым попаданием снаряда. В ближайшее время будет создана специальная комиссия, она все выяснит. А пока мы вынуждены поставить здесь охрану.
— Да, оказывается тот боннский политик не такой уж мирный барашек, каким прикидывается, — заметил Буранов. — Ну что ж, вскоре весь мир еще раз убедится, на кого опирается федеральное правительство.
Шорохов с Олей остановились у края невысокой скалы. Редкие фонари на стройке боролись и не могли побороть бархатный сумрак ночи. Внизу, под ногами, лежал овальный клочок звездного неба — бухта. В дальнем углу ее стоял катер; освещенные иллюминаторы, отражаясь в воде, дрожали: казалось с катера стекают ручейки огней. Такая тишина стояла вокруг, что даже говорить было неудобно. И они стояли, прижавшись друг к другу, и молчали.
Работа закончена. И бухта, и берега ее очищены от всего, что могло бы угрожать жизни людей. Правда, еще немало придется потрудиться, чтобы выяснить все, связанное с лабораторией «Зет», но там минеры не нужны, этим занимаются другие люди, другой, хотя и несколько сходной специальности.
Нелегко далась победа. Сколько раз за эти немногие дни моряки находились на волоске от смерти, а Бондарук… И Шорохов взглянул туда, где похоронены старший техник-лейтенант, брат Оли и еще один моряк. Но виднелся только тяжелый массив скалы, темнеющей на фоне светловатого неба.
Трудно пришлось, но Шорохов не чувствовал усталости — в душе его было радостно. И не только потому, что успешно выполнено сложное и опасное задание и что он сам работал неплохо, он здесь приобрел опыт и… Олю. Эти дни она всегда была рядом с ним, он постоянно видел перед собой ее глаза, его постоянно сопровождали ее ласка, ее любовная забота. Как все это помогало ему! Теперь они уже никогда не расстанутся, и в порыве любви и благодарности он крепко-крепко прижал ее к себе.
— Ты что? — ласково спросила она.
— Да вот вспомнил — мы однажды с Бондаруком мечтали: пройдет несколько лет и здесь вырастет большой поселок. На берегу, где мы гранаты и снаряды откапывали, будут сады, парк возникнет. А там — музыка, танцы. И это будет! Тогда, смотришь, и поселок переименуют, назовут его «Рудничный».
— Ну, нет! — возразила Оля. — Сколько уже Рудничных в стране есть!.. Назовут как-нибудь поэтически, например, поселок Бухты синих струй.
— Было уже такое название.
— Где?
— В рассказе Ефремова.
— Так там «Бухта радужных струй».
— Ничего, — снова обнял ее Виктор. — Народ придумает хорошее название! Только, чтобы в ней больше никогда не было мин…
— И не только в ней — нигде!..
И снова они замолчали. Оля смотрела на своего Виктора и удивленно-радостно думала:
«Вот он какой!..»
Много хорошего она видела в нем, за это и полюбила, но никогда не предполагала, что он способен на такое. Разрядить две мины! Может быть, когда-нибудь после, когда накопится достаточный опыт, знания!.. Нет, такого от него даже она не ожидала.
И оттого, что они друг в друге открывали все новые и новые хорошие качества, любовь их все более крепла. И вот они стоят молча на берегу бухты, и любовь их так велика, что не нуждается во внешних проявлениях. Не нужны здесь и слова. Когда о любви говорит все — глаза, губы, каждый мускул, каждая клеточка тела, — что может сказать язык!
А завтра домой, и впереди их ждет счастье…
Катер уходил все дальше и дальше в море, вот уже и вход в бухту нельзя различить среди нагромождения темных скал, а моряки стояли у борта и смотрели на удаляющийся берег. Немного времени пробыли они в бухте Тихой, а как-то привязались к ней: ведь и побережье бухты, и каждый метр ее дна обследован их руками. А Бондарук… И каждый не раз вздохнул, глядя на белые обелиски на вершине скалы.
…Вечером капитан третьего ранга Рыбаков лично докладывал командиру соединения о выполнении задания.
— Весь личный состав работал хорошо, особенно отличился лейтенант Шорохов.
— Хороший офицер? — спросил капитан первого ранга.
— Отличный! — подтвердил Рыбаков. — Правда, сначала прорывалась этакая юношеская самоуверенность, нам, мол, все нипочем. А когда столкнулся по-настоящему с ратным трудом минера да сам чуть не подорвался, повзрослел. Особенно на него повлияла гибель старшего техника-лейтенанта Бондарука. Ведь они дружили. А сейчас Шорохов, пожалуй, справится с любым заданием. И я уже подумываю — не пора ли мне в отставку уходить.
— Ну, об этом еще пока разговор вести не стоит, но нам нужен надежный человек для выполнения серьезного задания. Вы больны…
— Я готов выполнить приказ!
Командир соединения помолчал.
— Недалеко от фарватера, — негромко начал он, — обнаружена затопленная баржа с боеприпасами. Не исключена возможность, что она заминирована. Может быть, придется опускаться под воду. Я советовался с врачами, они не рекомендуют посылать вас. Если выполнение этого задания возложить на лейтенанта Шорохова?
Рыбаков немного подумал и ответил несколько смущенно:
— Он на днях женится…
— Да ну?! Поздравьте его и от моего имени. А кто невеста?
— Оля Иванченко. Хорошая девушка, студентка, последний курс института заканчивает.
— Так как же с заданием? Кого посоветуете порекомендовать?
— Его и нужно рекомендовать. Справится, товарищ капитан первого ранга.
— Значит, так тому и быть. Да, могу вам по секрету сообщить приятную новость: всю вашу группу мы представляем к награждению. Командующий флотом уже подписал наградные листы. Думаю, что Президиум Верховного Совета согласится с нашим мнением. Ну, а чем наградят — это вы уже узнаете из Указа.
— Спасибо, товарищ капитан первого ранга. Разрешите идти?
— Идите! И пришлите ко мне Шорохова. Хочу с ним познакомиться да заодно и о новом задании расскажу…
— Есть! — ответил Рыбаков и вышел из кабинета.
Море поет
Вот и приборка в рубке закончена. Старший матрос Павел Рябинников выплеснул грязную воду за борт, вымыл руки и заглянул в машинное отделение.
— Коль, так ты подежуришь за меня? — окликнул он матроса Лиходеева.
— Об чем разговор?! Сказано — сделано, — ответил Лиходеев и отложил книгу. «Двигатели внутреннего сгорания», — прочитал Павел надпись на обложке и улыбнулся, вспомнив шутку моряков катера: «Изо всех книг Лиходеев признает только те, в которых говорится о технике».
— Тогда пойдем, доложим боцману.
— Есть!
Миг — и Лиходеев выскочил на палубу.
Боцмана погранкатера мичмана Корбута они нашли на корме. Негромко насвистывая какую-то песенку, он проверял стопоры бомбосбрасывателя. На матросов он не обратил никакого внимания — взглянул мельком и продолжал заниматься своим делом.
— Разрешите обратиться, товарищ мичман? — спросил Рябинников.
— Слушаю, — не поворачивая головы, ответил мичман.
— Разрешите мне пойти на концерт.
Мичман отложил инструмент, вытер паклей руки, расправил согнутым пальцем усы.
— На концерт, значит. А дежурить кто будет, дядя?
— Матрос Лиходеев меня подменит.
— Подменю, товарищ мичман, — подтвердил матрос.
— А самого что, концерт не интересует?
— Сегодня концерт симфонический музыки, а вы же знаете, что я в ней разбираюсь, как баран в апельсинах, — полушутя-полусерьезно ответил Лиходеев. — Да и дружка надо выручить. Я уж лучше сейчас репортаж из Москвы о футбольном состязании послушаю.
Боцман снова тронул пальцем усы, упрекнул шутливо:
— Репортаж!.. Сами-то когда играть научитесь?
Больное место затронул мичман. Лиходеев считал себя прирожденным футболистом, в команде отряда он был центром нападения. А вот вчера пограничники проиграли морякам-подводникам.
— Понимаете, товарищ мичман, нужно было бы нам…
Рябинников по опыту знал, что разговор о футболе может длиться без конца, а так как до начала концерта оставались считанные минуты, он снова спросил:
— Так разрешите, товарищ мичман?
— Что с вами сделаешь? Идите!
— Есть! — радостно ответил Рябинников и бросился к трапу.
— Постойте! — окликнул его мичман. — Билет есть?
— Как-нибудь достану!..
— Где вы там его достанете, когда концерт вот-вот начнется, — ворчливо проговорил мичман, роясь в нагрудном кармане кителя. — Нате! — протянул он билет. — Все равно мне сегодня идти некогда.
У Рябинникова от радости даже глаза заблестели.
— Спасибо, товарищ мичман! — гаркнул он.
— Ладно, ладно… Опоздаешь, тогда будет «спасибо»…
— Успею!
Моряк, минуя трап, соскочил с катера на причал, вскоре его белая форменка уже мелькала около проходной.
И все-таки Рябинников опоздал. Когда он пробрался на балкон и тихонько устроился в задних рядах, концерт уже шел. Симфонический оркестр исполнял что-то незнакомое, и как Павел ни вслушивался, никак не мог уловить мелодии: музыкальные фразы то и дело прерывались, нагромождались одна на другую. Когда оркестр кончил, Павел похлопал больше из вежливости, чем от души. По-видимому, вещь не понравилась большинству присутствующих: аплодисменты были жиденькими.
Вторым номером исполнялась последняя часть Второй, Богатырской симфонии Бородина. Первые же могучие звуки захватили Рябинникова. Он сидел, ничего не видя, казалось, что музыка как-то приподнимает его, он словно куда-то идет, даже не идет, а летит, и ему хочется сделать что-то хорошее, большое…
Рябинников очень любил музыку, неплохо играл на нескольких инструментах. И с первых же дней службы гидроакустиком на катерах морпогранохраны он стал одним из самых активных участников художественной самодеятельности. Ни один концерт не проходил без старшего матроса Рябинникова: он исполнял русские народные песни на балалайке и мандолине, аккомпанировал на баяне своим товарищам-солистам, выступал в составе оркестра народных инструментов.
В гарнизонном клубе было пианино. Сначала Павел с опаской подходил к этому инструменту, но вскоре овладел и им. Стоило ему услышать по радио какой-нибудь новый мотив, смотришь — и уже разучил его на рояле.
— Тебе нужно сразу же после службы в консерваторию идти, — говорили Павлу его друзья. — С таким слухом будешь знаменитейшим музыкантом!..
По правде сказать, о консерватории Павел раньше не думал. Мало ли на свете людей, умеющих играть на музыкальных инструментах! Только в селе, где Павел родился и жил до службы, есть с десяток хороших баянистов, да и у его отца, Ивана Рябинникова, на любом инструменте любая мелодия получается — хоть песня, хоть плясовая. Однако он о консерватории и не мечтал: работал в колхозе и неплохо. Несколько лет назад Правительство наградило его орденом Ленина.
И у Павла такой же путь в жизнь намечался. А вот сейчас вспомнились советы товарищей, и ему так захотелось учиться, а потом написать такую же могучую музыку, только чтобы в ней слышалось, жило величественное, грозное, ласковое, вечно волнующееся и вечно что-то обещающее море…
— Личный состав ноль шестнадцатого на корабль! — прозвучало в зале.
Рябинников поднялся и бросился к выходу. Через несколько минут он был уже на катере.
— Не удалось концерт дослушать? — встретил его у трапа Лиходеев.
Павел только рукой махнул.
Уже и сигнал боевой тревоги отзвучал, уже и катер вышел в море, а Павел Рябинников все еще находился под впечатлением концерта, в ушах его все еще звенели звуки Богатырской симфонии. Павлу давно хотелось с кем-нибудь посоветоваться: стоит ли ему стремиться стать музыкантом, есть ли у него для этого способности. Сегодня, после концерта, он думал поговорить с дирижером, да вот как получилось. Что же поделаешь — служба.
«Ничего, жизнь еще только начинается, мое от меня не уйдет!» — подумал Рябинников, внимательно осматривая свое заведование — гидроакустическую аппаратуру, способную «видеть» и «слышать» морские глубины. Вот шумопеленгатор. В подводной части корабля установлен специальный прибор для улавливания подводных шумов, затем звуковые колебания превращаются в электрические, усиливаются и уже прослушиваются гидроакустиком. Старший матрос Рябинников наизусть знал шумы почти всех видов кораблей.
Павел переводит взгляд на станцию ультразвукового подводного наблюдения. Эта станция посылает импульсы ультразвуковых волн, которые, отражаясь от встречных предметов, многое рассказывают опытному наблюдателю. Сейчас станция не работает, экран электронного индикатора серый, безжизненный.
Когда Павел Рябинников вместе со старшиной I статьи Новосельским впервые спустился в рубку, где расположена гидроакустическая аппаратура, то растерялся. Так много здесь разных механизмов, приборов, ручек настройки, индикаторов, что, казалось, жизни не хватит, чтобы изучить все это. А много ли времени прошло, и уже моряк чувствует себя здесь как дома. Он отлично знает назначение каждого прибора, безошибочно, не глядя, находит нужную ручку управления, понятен ему и язык светящихся индикаторных «глазков».