— Все ясно! Что там за стройка, если не секрет?
— Могу рассказать. В бухте Тихой обнаружено крупное месторождение полиметаллических руд. О нем знали и раньше, но оно почему-то считалось очаговым, не имеющим промышленного значения, добыча руды велась полукустарным способом. В период оккупации немцы развернули было здесь работы, но партизаны разрушили все сооружения, взорвали вход в штольни. После этого в бухте Тихой все замерло, поселок опустел. Сейчас там начато строительство обогатительного комбината, расширяется шоссейная, подводится железная дорога и, возможно, будет углубляться вход в бухту, чтобы сделать ее доступной для кораблей. Ну и, вполне понятно, нужно обеспечить безопасность работы строителей…
…Катер вышел из порта поздно вечером. Вышел и словно потонул в непроницаемой темноте: не было видно ни берегов, ни горизонта, а огни города скрылись за горбатым мысом. Казалось, в море больше ничего не осталось, кроме приглушенного рокота моторов да голубоватого сияния звезд.
Шорохов стоял на самом носу катера, навстречу ему неслась темнота, ветер от быстрого хода корабля упруго давил в лицо, грудь. И вдруг у него возникло такое ощущение, словно он летит между морем и небом и трудно понять, где верх, где низ: звездная глубина отражалась в неподвижно застывшем море. Было немного жутко и радостно, будто в хорошем, счастливом сне, после которого долго ходишь улыбаясь.
— Курс — триста! — донеслось с мостика.
Катер стал медленно поворачивать вправо. Ощущение полета исчезло, но очарование сказочно красивой ночи осталось. Все так же мерцали в вышине бесконечно далекие огоньки, и быстро мчащийся катер перемешивал их отражения.
Вот уже и ручка ковша Большой Медведицы поднялась высоко, протянувшись почти до зенита, а Шорохов не уходил в кубрик. Он стоял и смотрел в темноту ночи, в отрывочных мыслях его мелькали воспоминания детства, юности, учебы, и часто-часто вставало перед ним бесконечно дорогое, обрамленное пушистыми белокурыми волосами, Олино лицо с немного полными, словно чуть припухлыми губами и голубыми, точно степные дали, глазами.
В каюту Шорохов спустился на несколько часов. Проснулся он оттого, что прекратился уже ставший привычным шум мотора. Виктор оделся и поднялся на палубу.
Наступило утро, но было сумрачно, все заволокло серой влажной пеленой тумана. Складки его казались ощутимо тяжелыми, они стлались по воде, наползали на нос и корму катера, каплями оседали на рубке.
— При такой видимости разве найдешь вход в эту чертову щель, — проворчал командир катера. — Придется отстаиваться…
Шорохов промолчал, глядя на серую, потерявшую все краски воду. Незаметно для глаз картина начала меняться: море все больше и больше светлело, туман наливался молочной белизной, становился каким-то матово-прозрачным. Поднялся ветер; он разрывал на куски тяжелые складки тумана; и вот вверху появилось окно в прозрачную синеву неба, оно медленно ширилось, все дальше и дальше отгоняя полупрозрачную волнующуюся стену. И море вдруг ожило — засверкало, заискрилось солнечными бликами. Неожиданно из туманного облака вынырнула темная гряда скал, скрылась, снова показалась, уже освещенная косыми лучами солнца. Скоро туман растаял совсем, и только кое-где еще плыли его призрачные струйки.
Зарокотал мотор, и катер двинулся прямо к берегу на, казалось, сплошную каменную стену.
«Куда же он идет?» — подумал Шорохов.
Но скалы словно немного раздвинулись, катер вошел в образовавшийся просвет, а через несколько минут он очутился в небольшой бухте, со всех сторон огражденной скалами.
И такая тишина стояла вокруг, таким покоем веяло от воды, покрытой легким туманом, от озаренных косыми лучами солнца скал, так успокаивающе пофыркивал экскаватор на стройке, что даже не верилось, что когда-то здесь гремели взрывы. Но именно здесь вчера был найден неразорвавшийся снаряд и, возможно, он не один.
Бондарук, Коваль и Кузьмин встречали Шорохова. Они были в одинаковых темно-синих комбинезонах, одинаковых беретах, только у Бондарука к берету прикреплена офицерская эмблема. Поздоровались, а затем Бондарук сказал:
— Если вы, товарищ лейтенант, не очень устали, приступим к делу…
…Снаряд еще вчера был обезврежен, отвезен на безопасное расстояние, а сейчас моряки проверяли каждый сантиметр почвы. Переодевшись в такой же, как и у всех, комбинезон, Шорохов взял в руки прибор.
…Не один километр прошагал Виктор, и только однажды стрелки дернулись вправо, но оказалось, что это старая, изъеденная ржавчиной, вдавленная в землю и заросшая травой консервная банка.
— Какой-то случайный снаряд попался, — сказал Шорохов, когда все четверо уселись на гранитный обломок скалы.
— Нет, не случайный, — покачал головой Бондарук. — Рассказывают, что за эту бухту фашисты здорово держались, двое суток здесь шли бои…
«Вот как! — подумал Шорохов. — Удивительно, почему здесь шли бои?..»
Бухта пустынная. Серые, с синеватым отливом скалы отвесно падают в черную глянцевую воду. Только на севере стена скал разрывается узкой и глубокой тесниной, да на западе скалы несколько отступают, образуя неширокую полоску земли, покрытую обломками скал и заросшую редким кустарником. На этой полоске, частично вгрызаясь в скалы, и строится обогатительный комбинат, а по ущелью прокладывается железная дорога. Вход в бухту узкий, сдавленный скалами; катера да разве еще рыбацкие сейнеры могут здесь пройти. Если бы не строительство…
— Вроде в бухте нет ничего, — словно в ответ на мысли лейтенанта задумчиво говорил Бондарук, — а вот, поди ж ты, только к концу вторых суток отряд морской пехоты ворвался сюда. Пленных захватить не удалось, оставшиеся в живых фашисты пытались уйти на катере, но он затонул от прямого попадания снаряда…
— И что странно, — после недолгого раздумья продолжал Бондарук, — по гребням скал бухта была окружена несколькими рядами колючей проволоки…
— Может, у фашистов что-нибудь здесь было? — спросил матрос Коваль.
— Жаль, ты тогда отсутствовал, а то разгадал бы, — насмешливо сказал Кузьмин.
— А может, и разгадал бы!
— Где уж тебе! Ты…
— Да прекратите вы!.. — приказал матросам Бондарук. — Вот друзья, — мягче добавил он, — друг без друга жить не могут, а как сойдутся, начинают один над другим подшучивать.
Это уже успел заметить и лейтенант Шорохов. Причем Кузьмин всегда первым задирал молчаливого, несколько флегматичного богатыря Коваля.
— Мне хочется вон там побывать, видите, где скалы светлее, словно они обрушились от чего-то, от взрыва, например, — показал Бондарук в дальний угол бухты. — Ну, да ладно, об этом после, давайте-ка, пока солнце высоко, еще один участок проверим.
И только они снова начали обследование, как Коваль крикнул:
— Есть!..
— Как это «есть» под тобой не взорвалось! — удивленно-шутливо спросил Кузьмин и направился к Ковалю. Туда же пошел и Шорохов, но Бондарук остановил их:
— Не подходите!..
Он сам тщательно проверил указанное Ковалем место, затем отметил подозрительный участок колышками и только после этого сказал:
— Круглый, даже немного овальный металлический предмет. Может быть и крупнокалиберной миной, и снарядом…
— Откопать его надо и разрядить, — предложил Шорохов.
— Правильно, но как это сделать? Ведь там от времени все проржавело. Дотронешься — и взрыв!.. Уже поздно, идемте отдыхать, завтра утром решим. А вы, товарищ Кузьмин, скажите охраннику, чтобы он сюда никого не пропускал, — распорядился Бондарук.
Морякам в общежитии строителей отвели отдельную комнату, в которой они поставили четыре кровати, сложили приборы, инструменты. После ужина матросы пошли играть в домино, старший техник-лейтенант — в красный уголок, куда его пригласили строители с просьбой рассказать о работе минеров, а Шорохов решил отдохнуть. Он прилег на кровать, а мысль его все время возвращалась к обнаруженному сегодня предмету. Что там такое, удастся ли извлечь этот предмет и обезопасить его?
— …Никакой в тебе политической сознательности нет, — послышался за окном голос Кузьмина, и Шорохов живо представил себе всегда улыбающееся лицо этого матроса с насмешливыми искорками в глазах. — Нет, чтобы послушать беседу, самому что-нибудь умное сказать, а ты — за баян и ходу…
— Ты же сам сказал, чтобы я баян принес. Разрешения я спросил…
— Конечно, тебе, такому, не откажут. Наверное, посмотрели на тебя и подумали: не дай ему, так он общежитие кверху фундаментом поставит.
— Ну, началось… — пробасил Коваль. — Человек ты, вроде, неплохой, а язык у тебя!.. Ради красного словца не пощадишь ни матери, ни отца. Уж лучше сыграй что-нибудь.
— Сыграть? Это можно, только аудитории я что-то не вижу. Есть один слушатель, да и тому слон на ухо наступил. Если бы девушки были!..
— Играй! Кончится беседа — они сами придут.
— Так и быть, слушай свою любимую, — и Кузьмин заиграл что-то маловразумительное.
— Да брось ты эти буги-вуги, — остановил его Коваль. — Если бы я умел — такое бы сыграл!..
— «Турецкий марш» Моцарта, соло на барабане? — насмешливо спросил Кузьмин и снова заиграл на этот раз украинскую народную песню. Звуки росли, переплетаясь, нежная и немного грустная мелодия звучала в тишине ночи.
негромко запел Коваль.
Песня лилась и лилась, и как-то радостно, хорошо становилось на душе у Шорохова. Вот закончился последний аккорд, но мотив, казалось, еще звучал. Кузьмин снова заиграл какую-то очень знакомую мелодию, но, где, когда ее слышал, Виктор вспомнить не мог.
Неподалеку раздались голоса, смех.
— Ну, пошли!.. — сказал Кузьмин, обрывая игру.
— Они же сейчас сюда придут!..
— Сколько раз я тебе говорил, что иногда думать надо, — в голосе Кузьмина по-прежнему звучали насмешливые нотки. — Ведь они здесь такой трам-тарарам поднимут, хоть святых выноси, а людям отдыхать нужно…
Тихонько наигрывая, матросы ушли. Вскоре и голос баяна, и девичий смех замерли в отдалении. А сон все не шел. Шорохов повернулся на бок, затем опять лег навзничь, несколько раз поправлял подушку, но заснуть так и не мог: думы о завтрашнем дне не давали покоя.
«Но ведь я же не один буду! — мелькнула мысль. — Бондарук умелый минер, да и Коваль с Кузьминым опытные матросы… Вчетвером что-нибудь придумаем…»
Эти мысли успокаивающе подействовали на лейтенанта. Ему вспомнилась одобрительная и дружеская улыбка Рыбакова перед выходом в море, ночь на катере, потом возникло ощущение невесомости, полета. И как пришли Бондарук, Кузьмин и Коваль — Виктор не слышал.
— Просто сверху снимать землю опасно, может быть, мина с «усиками», — задумчиво говорил Бондарук, когда утром моряки подошли к месту, отмеченному колышками. — Надо поблизости вырыть яму и затем выбирать землю…
За лопату взялся Коваль. Под его могучими руками твердый грунт поддавался легко, и скоро траншея достигла полуметровой глубины. Его сменил Кузьмин и стал осторожно выбирать почву, расширяя траншею в сторону неизвестного предмета. Всегда улыбчивое лицо его на этот раз было серьезным, сосредоточенным, и только черный вьющийся чубчик задорно торчал из-под берета.
Постепенно траншея становилась шире.
— Показался бок металлического предмета! — доложил Кузьмин. — Похоже на крупнокалиберный снаряд…
— Выйдите из траншеи! — приказал Бондарук и сам заменил матроса.
— Будь я на месте товарища старшего техника-лейтенанта, приказал бы тебе выдернуть этот снаряд из земли да забросить его подальше, — сказал Кузьмин, ложась на траву около своего друга.
— А если взорвется? — спросил Коваль.
— Ну так что ж, мы далеко, а тебе что сделается? Ты бронированный, — и постучал согнутым пальцем по лбу Коваля.
Тот и обидеться не успел, как донесся голос Бондарука.
— Авиабомба! Показался стабилизатор…
— Двести пятьдесят килограммов, — определил Кузьмин, заглянув в траншею.
— Разряжать опасно… Одному или двоим с ней не справиться, да и четырем трудно. Нужно ее взрывать на месте, — решил Бондарук. — Пойду посоветуюсь с руководителями стройки, затем доложу командованию.
— Разрешат! — уверенно сказал Коваль. — До стройки более ста метров, склон к бухте, вся сила взрыва туда пойдет, — махнул он рукой в сторону моря.
Так же думал и Шорохов.
Командование разрешило взорвать авиабомбу на месте. И в поселок словно вернулись годы войны: на окнах общежития строителей появились бумажные кресты, большую витрину в только что отстроенном магазине заложили мешками с песком.
Когда все было готово, работа прекратилась, над стройкой прозвучал тревожный гудок, а через несколько минут тяжелый грохот прокатился над горами, и почти вся бухта покрылась всплесками от падающих осколков металла, камней, комков выброшенной кверху земли.
Скоро облако пыли и дыма рассеялось, поселок снова ожил. Загудели машины на стройке, моряки продолжали проверять берег бухты.
— Здесь нам могут встретиться только случайные снаряды или бомбы, бои шли в той лощине, видите, где памятник, — показал Бондарук.
На месте строительства обогатительного комбината за неширокой прибрежной полосой круто вздымались синие скалы. Ближе к морю, почти у самого выхода из бухты, скалы понижались, образуя нечто вроде естественного спуска. На этом спуске, над водой, возвышался небольшой, грубо сложенный обелиск. Серый, он сливался с окружающей местностью, поэтому Шорохов его раньше и не заметил.
— Пойдемте посмотрим, кто там похоронен, — предложил он.
— Сейчас не следует, — возразил Бондарук. — Вот проверим эту местность, подойдем ближе, тогда выясним.
Чем ближе подходили моряки к спуску, тем больше встречалось «находок». Попались немецкая ручная граната, полдюжины артиллерийских мин среднего калибра, снаряд. Все эти «находки» были перенесены в небольшое углубление под скалой и взорваны.
Однажды морякам пришлось выехать в ущелье, по которому прокладывалась железная дорога: там было обнаружено несколько снарядов. Минеры подорвали их.
Крутой склон в нескольких местах пересекался неглубокими рвами — следами полузасыпанных, заросших травой и кустарником окопов. Почти на самом берегу бухты, неподалеку от одного из таких окопов, и стоял памятник. Тщательно обследовав почву, моряки подошли к нему. Невысокий, по грудь человеку, обелиск был сложен из камней и облицован цементом. Облицовка от времени осыпалась, и углы камней выступали наружу.
На стороне, обращенной к морю, укреплена темная, местами позеленевшая от времени медная пластинка, сделанная, по-видимому, из артиллерийской гильзы.
В верхней части пластинки был выгравирован якорь, а ниже морякам удалось разобрать надпись:
«Моряк отряда морской пехоты Н. Соколов, погибший при выполнении боевого задания» — и дата.
— Один из тех, кто выбивал отсюда немцев, — негромко сказал Бондарук. — Нужно будет памятник в порядок привести…
Постояв еще несколько минут около обелиска, моряки продолжали проверять местность. Шорохов стал обследовать ближайший окоп. Едва Виктор сделал несколько шагов, как внимание его привлек какой-то странного вида темный предмет. Отложив прибор, Шорохов начал осторожно откапывать его. Каково же было удивление лейтенанта, когда у него в руках очутился полуистлевший от времени обыкновенный матросский ботинок. Продолжая раскапывать, он нашел второй ботинок, затем несколько темно-желтых костей, а рядом обрывки черного сукна — остатки брюк.
«Моряк погиб», — решил Шорохов.
Мягкий, еще не успевший слежаться грунт поддавался легко, да и лежали кости неглубоко, по-видимому, труп моряка был присыпан взрывом: около самого окопа виднелась широкая воронка.
Подошел Коваль и начал помогать.
— А моряк был, примерно, с меня, — сказал он, показывая на массивную берцовую кость.