чтобы от нее избавляться. Вот скажите, что такое мода? Только честно.
Настя растерялась. Она не была готова к разговору о моде, да еще в такой
глуши. Когда все девчонки из ее класса приоделись в джинсы, ей пришлось
убеждать отца, что двести рублей - не такое уж страшное разорение для
таких классных штанов.
- Мода - это морковка перед кроликом, - веско произнес Алексей.
Улыбнувшись и как бы прочитав ее мысли, добавил:
- Джинсы - исключение. Ковбои были людьми практичными. Согласитесь,
глупо хулить штаны, которым сноса нет, тем более, что они из чистого
хлопка. Хотите, проведем эксперимент?
- Предлагаете прямо сейчас переодеться в вещи вашей сестры?
- Я не об этом, - улыбнулся Алексей. - Вы завтра начнете разбирать свои
пожитки. Когда разложите их по полочкам, потом откровенно расскажете,
сколько лишних предметов привезли с собой. Договорились?
***
Настя печально смотрела на кровать, заваленную вытряхнутыми из рюкзака
манатками: мозги явно кто-то околдовал. Спрашивается, на кой ляд
понадобились четыре блузки и две мини-юбки, но при этом не прихватила ни
одного свитера? Знала же, что уезжает надолго, а вот подишь ты, запихнула с
десяток пар обычных носков, а про шерстяные забыла. Взглянув на нарядное
платье, Настя горько усмехнулась. Ага. Отличная одежа для верховой езды.
Ходь, наверное, обомлеет, когда увидит ее в таком прикиде. А обувь!
Спрашивается, какого черта упаковала три пары босоножек? Кто помешал
прихватить вибры, которым все нипочем: и размякшая от дождей глина, и
разжиревший от воды чернозем, и мелкий щебень, и острозубый известняк.
Такой обувке на этом кордоне цены бы не было!
Алеша, наверное, специально завел разговор о содержимом ее рюкзака,
чтобы побольнее утереть ей нос. Обидно, конечно, но ведь утер! Прямо
наваждение какое-то. Можно, конечно, оправдываться пред собой: хоть и
понимала, что едет не к теще на блины, но свалившаяся на голову спешка
парализовала логику. Да и в самом деле, кто бы на ее месте не растерялся?
Жила себе чин чинарем и понятия не имела об уголовном кодексе. А тут бац
- и стала соучастницей. И еще один бац: нужно сматываться, чем скорее, тем
лучше. Если бы она была разведчицей, как Зорге или Кузнецов, хранила бы
про запас аварийный рюкзачок, в котором даже йод и бинты имелись. Или на
худой конец список необходимых вещей и продуктов составила бы. Случись
непредвиденная ситуация, прошлась бы по пунктам - все ли упаковала? - и
рванула бы из дома с легкой душой и полным набором всего необходимого.
Особенно обидно, что у нее есть свой закуток, где хранятся вещи,
необходимые для отлучек в горы. Какого рожна в него не заглянула?
Сорвалась, как оглашенная. Нет бы, дурехе, присесть хотя бы на минутку, да
и подумать, куда направляется и что с собой прихватить. Да, в разведчицы
она уж точно не годится.
Придя к такому выводу, Настя рассмеялась. Какого лешего огород городить,
если ничего исправить невозможно? В следующий раз никаких пакостных
ошибок не допустит. Хватит и этой.
В кухне никого не оказалось. На столе лежала записка: "Извини, не хотела
будить. В холодильнике сковородка. Поставь на плиту и разогрей. Чай в
термосе на столе. Не скучай. Вернусь к обеду. Яна".
Настя заглянула в холодильник. В сковородке на слое остывшего топленого
сала покоилась жареная картошка. Настя взглянула на наручные часы.
Восемь десять. Когда же Яна встала, если успела приготовить такое блюдо?
А ведь вчера разошлись после двенадцати ночи! Много позднее Настя и сама
поднималась на ноги ни свет ни заря. Оказалось, что в отличие от
Симферополя, здесь было достаточно поспать пять-шесть часов, чтобы
поутру вскочить с кровати с таким приливом сил, что можно и горы
своротить.
Разделавшись с завтраком, Настя вышла из дома, решила заняться
изучением окрестностей: если придется отсюда делать ноги, хотя бы будет
знать, в какую сторону. Обойдя по периметру кордон, пришла к выводу, что
лесная поляна, на которой он располагается, слишком тесная, обложить ее со
всех сторон в случае необходимости ничего не стоит. "Леса как грязи, но
достаточно четырех постов по периметру, чтобы начисто перекрыть все пути
отхода", - оценила ситуацию Настя. Ей явно нравилась роль благородной
беглянки, ускользнувшей от загребущих лап закона. Зрение обострилось и то,
что раньше непременно ускользнуло бы от внимания, бросалось в глаза.
Бывалые туристы знают простое правило - не стоит ломиться через
непроходимые заросли, лучше найти звериную тропу и передвигаться по ней.
Настя пошла по узкой тропке, уводящей вглубь леса, вышла на маленькую
поляну. Аромат трав был настолько густым, что, казалось, его можно залить
в какую-нибудь посудину, принести в свою комнату и наслаждаться им всю
ночь.
Наклонилась, чтобы рассмотреть шмеля, облапившего цветок зверобоя, и...
пролетела пару метров, приземлившись на траву. При этом пребольно
приложилась о землю подбородком. Зубы противно ляскнули. Медленно
перевернувшись на спину, Настя осторожно подняла голову. Уперлась
взглядом в ядовито-желтые глаза нависшего над ней зверя с остроконечной
длинной бородкой. С перепуга ей показалось, что это рогатое существо
вынырнуло из другого мира. Постепенно до нее дошло, что это
обыкновенный козел. Впрочем, не совсем обычный - здоровенный и на
редкость настырный. Злобные огоньки, блистающие в его янтарных зрачках,
завораживали. Настя тряхнула головой, избавляясь от наваждения, резко
наклонилась вперед. Козел испуганно попятился.
- Ну вот и познакомились, - как можно спокойнее произнесла Настя. - Меня
между прочим Анастасией зовут, а тебя - Ришелье. Ты славный парень, но
меня твои владения не интересуют. Сам подумай, травку я не жую, твои
козочки мне без надобности. Что нам делить?
Козел недоверчиво уставился на нее. Настя заметила, что злоба в его глазах
приутихла, зрачки сузились и приобрели зеленоватый оттенок.
Настя встала на ноги и начала осторожно отступать от Ришелье. Он склонил
голову и неожиданно бросился на нее. Настю спасла спелеологическая
сноровка - не зря до седьмого пота на скалах тренировалась. Она легко ушла
в сторону, ловко упав на бок. Перевернувшись через спину, вскочила на
ноги. Пролетевший впустую с пяток метров Ришелье мгновенно развернулся
и недоуменно вытаращился. Он не мог понять, как противник умудрился
уйти с линии атаки. Вероятно, козел решил, что случайная ошибка еще не
поражение, снова низко наклонил голову, готовясь к нападению. "Вот
сволочь, - подумала Настя. - Как же тебя обуздать?". Решение пришло само
собой. Она развернулась и решительно направилась к дому. Ей отчаянно
хотелось оглянуться, но Настя усилием воли подавила желание. Шла молча,
сосредоточенно разглядывая растущий по краям тропинки подорожник. Как
и предполагала, Ришелье сопровождал ее сзади, обиженно сопя. Судя по
всему, козел пребывал в полном недоумении: с какой стати недруг
добровольно покинул поле боя? Подойдя к дому, Настя уселась на нижнюю
ступеньку крыльца. Козел, безусловно, был хорош: загнутые вдоль тела рога,
объемистая грудь и элегантная поджарость, свойственная особям, которые
пасутся на воле. Можно было бы угостить его куском подсоленного хлеба,
но девушка решила, что он еще больше утвердится в своем превосходстве.
"Ну что, дуралей, так и будем враждовать?" - весело спросила. Подойдя
поближе, Ришелье легонько ткнулся рогатой башкой в ее колени и,
развернувшись, потрусил по тропинке, ведущей на соседнюю поляну.
Прокопытив с десяток метров, оглянулся, как бы приглашая последовать за
ним. "Да ведь он хочет похвастаться своими красавицами", - сообразила
Настя, вспомнив, что там находится сарай для коз, о котором рассказывала
Яна.
Сарай из ошкуренных стволов березы был накрыт досками, поверх которых
уложили толь. Неказистое сооружение соседствовало с участком,
огороженным врытыми в землю стойкам из сосновых бревен, к которым
были прибиты гвоздями горбыли. Такие загоны для овец Настя видела на
Кавказе, когда ездила на штурм пещеры Пантюхина. Вспомнив обалденный
вкус солоноватой брынзы, которой спелеологов угощали тамошние пастухи,
Настя облизнулась. Ришелье, нетерпеливо топнув копытом, повел ее дальше
через лес по тропе, усыпанной круглыми катышками козьих какашек. Козел
шагал бодро и уверенно, время от времени оборачивался, проверяя, не
отстала ли гостья. Настя подумала, что он как бы отвел ей роль
разоблаченного шпиона: уважать стоит, но отпускать нельзя. Тропа вывела
на склон заросшего осинником холма и круто пошла вверх. Чем выше они
поднимались, тем меньше становилось деревьев. Когда растительность
окончательно расступились, открылась большущая поляна, заросшая
высокой травой. Узкая, не более полукилометра, она вклинивалась в лесной
массив. Ее длину трудно было определить, на глазок не меньше трех
километров. Никаких коз поблизости не наблюдалось, но Ришелье
решительно направился к южной оконечности поляны. Шагая за ним, Настя
подумала, что животные, в отличие от людей, сохранили ориентацию по
запаху. Вот она ничего не чувствует, а Ришелье наверняка унюхал, где
находятся его подопечные. А ведь у первобытных людей наверняка было
обоняние не хуже. Увы, сначала люди лишились чуткого запаха, а потом и
острого слуха.
Она где-то прочла, что пару веков назад люди слышали, как падают листья.
В том, что любой падающий предмет издает звуки, Настя не сомневалась.
Воздух, несмотря на прозрачность, настолько плотный, что любое сжатие
сопровождается каким-либо аккомпанементом. Оторвавшийся от
материнского ствола листок, кружась в воздухе, возмущает атмосферу и та
вибрирует, сигнализируя о его падении. Современным людям услышать сие,
увы, не дано. И кто может сказать, какие другие не менее значимые качества
были утрачены по мере того, как человек приспосабливал природу под
собственные нужды?
Взять тех же бабушек, способных с помощью заговоров излечивать
заболевания, которые нынешним эскулапам не по зубам. В восьмом классе
Настя выглядела гадким утенком: сверстницы похорошели, ударились в рост,
округлились, приобрели соблазнительные формы, включая задорно
выпирающие грудки. В классе образовалась элита из физически
сформировавшихся девиц, а она осталась похожей на подростка -
худосочного и костлявого. Вот и стала, волнуясь, грызть ногти. Сколько
мама ее за это не шпыняла, ничего не помогало. Закончилось тем, что
однажды у нее опух палец. Сначала она не обращала внимания на ноющую
боль, терпела до тех пор, пока палец не превратился в огнедышащую
красную сардельку. Пришлось пойти на прием к дерматологу. Тот
диагностировал панариций. От лекарств только тошнило, а краснота
неукротимо ползла по руке. Боль была нестерпимой, Настя готова была и
всю кисть отпилить. Ампутации удалось избежать благодаря соседке бабе
Клаве. Увидев руку девочки, старушка размотала бинты и запричитала: "Ой,
боженька, страсть небесная! Да как же тебя, девонька, угораздило подцепить
такую заразу?". Она затащила маму Насти в другую комнату и долго что-то
забористо ей выговаривала. Последующие события Настя запомнила плохо:
раннее утро, электричка, старенький деревенский домик и участливые
голубые глаза старушки в темном платке. Та приказала ей опустить больную
руку в алюминиевую миску с водой и, поглаживая багрово-красную кисть
тремя колосками пшеницы, что-то нашептывала. Потом настоятельно
посоветовала обернуть больную руку двумя платками: снизу красным, а
сверху пуховым, и ни в коем случае не снимать в течение недели. Три дня
Настя мужественно терпела, хотя свербеж был невыносимым. Не выдержав
пытки, со слезами объявила матери, что снимет платки. "Потерпи минутку" -
взмолилась мама и перепуганной птицей вылетела из комнаты. Явление бабы
Клавы было предсказуемым. Старушка присела на кровать, осторожно
приподняла ее руку. "Ты ничего не зришь, потому что видеть надо не
глазами, а сердцем. Душа у тебя, как у птички, безвинная и бесхитростная.
Но запомни: ты уже попала в черный круг, хоть и не по своей воле. Выход
один: смирись с мукой, позволь ей лютовать, сколько захочется, думай
только о том, что рано или поздно она исчерпается. А пойдешь поперек - зла
наживешь. Поняла?". Настя покорно кивнула. Единственное, что до нее
дошло, - нужно дотерпеть. Впрочем, к вечеру зуд утих и девушка спокойно
уснула. Через три дня избавилась от надоевших платков - поврежденная рука
ничем не отличалась от здоровой. С той поры грызть ногти перестала, а когда
волновалась, щелкала семечки. Вспомнив, что они тоже вышли боком -
пришлось устроить капремонт передних зубов - Настя невольно сбавила шаг
и пребольно бахнулась ногой о камень. Нагнувшись, потерла большой
палец, а когда поднялась, не увидела Ришелье. Огляделась, пытаясь понять,
куда он делся, но доходившая до пояса трава надежно скрывала животное.
Хуже всего было то, что она и понятия не имела, как вернуться на кордон.
"Козел - он и в Африке козел", - обозлилась девушка, хотя и понимала, что в
случившемся виноват отнюдь не Ришелье. Вспомнилось, как знакомый отца,
работавший в таксопарке, рассказывал, что можно проездить много лет и ни
разу не проколоть колесо, но когда везение заканчивается, то едва ли не
каждый день приходится ремонтировать пробитую резину. Что-то многовато
в этом году на ее голову свалилось напастей. Прямо-таки косяком пошли.
Что бы это значило?
Настю кто-то толкнул в задницу и хотя прикосновение было несильным,
она развернулась, как ужаленная. Перед нею стоял Ришелье. "Миленький
мой, ты вернулся", - расчувствовалась Настя и, присев, обняла козла за шею.
Девушка разрыдалась. Напряжение, в котором она пребывала последние дни,
вырвалось наружу, ей захотелось, чтобы ее пожалели. Навалившись на козла
всем телом, прохрипела: "Не хочу в тюрьму". Козел отступил на шаг и
потряс головой. Этот жест мог означать что угодно, но когда он снова
приблизился и начал осторожно слизывать слезы с ее щек, на душе
полегчало.
С той поры они подружились. Козел ходил за Настей по пятам, девушке
даже казалось, что он за нею приглядывает, чтобы не натворила глупостей.
Яна удивлялась: "Чем ты его околдовала? Ходит за тобой, как привязанный".
Настя только пожимала плечами, но чувствовала, что у нее с Ришелье
обоюдная симпатия.
Между тем жизнь на кордоне шла своим чередом. Сентябрь позолотил
листья кленов, пришла заготовительная пора. Втроем выкопали картошку и
сгрузили в погреб. Собрали яблоки, часть уложили в ящики, обернув каждое
газетной бумагой, а остальные замочили в бочке. Сено было просушено и
упаковано в амбар, Яна занялась домашней консервацией. В погожие дни
Настя с Яной в компании с Ришелье собирали грибы, которых расплодилось
в окрестностях в избытке. Белые сушили, а остальные мариновали и
закатывали в трехлитровые банки. Оказалось, что жизнь на кордоне - это
ежедневный труд, вставать нужно с рассветом и через не хочу заниматься
повседневными делами. Настю от каждодневной суеты всячески оберегали,