Если попробуете к ним подойти, то вся стая сразу
замирает. Птицы перестают есть, вытягивают шеи и смотрят
на вас внимательно. Вдруг одна из них с криком «га-га-га»
машет крыльями и взлетает. Это тревога! И сейчас же вся
стая снимается с места.
Весной чайки разбиваются на пары. Каждая пара
внутри территории, занятой всей колонией, выбирает свой
собственный участок и «столбит» его, много раз облетая
кругами.
Не все, однако, чайки быстро делают свой выбор: многие
долго еще держатся общей компанией, образуя своего рода
« клуб холостяков ».
У чаек обычно самка ухаживает за самцом, предлагая
ему соединиться в законном браке. Она в странной позе,
пригнувшись, закинув назад голову и вытянув вверх клюв,
мелкими шажками прохаживается перед ним. Самец быстро
пленяется. С гордой осанкой ходит вокруг нее, задирая по
пути других самцов в «клубе», которые, по его мнению,
подошли слишком близко. Вдруг с победным криком он
улетает, самка спешит за ним, старается не отстать.
Приземлившись где-нибудь неподалеку, они
продолжают флирт. Самка теперь проявляет хорошее расположение
к избраннику тем, что просит покормить ее. И для этого
есть особая поза: она приседает и машет головой вверх-
вниз. Самец отрыгивает пищу (он и птенцов так кормит),
а невеста жадно ее глотает, хотя только что плотно «поела»
и совсем не голодна. Это любовная игра, а не настоящее
кормление голодной птицы. Условный ритуал,
символизирующий смысл их союза,— совместное выкармливание
птенцов.
Изо дня в день повторяют они эту игру и вскоре так
привязываются друг к другу, что, кажется, и жить в
одиночестве больше не могут.
И тогда строят гнездо. Выбирают укромный уголок и
делают на него заявку: птица садится на то место, где потом
будет гнездо, и вертится здесь, и скребет землю лапами.
Теперь молодожены могут спокойно лететь за мхом и
веточками, которыми выложат ямку в земле: никто из стаи в их
отсутствие не займет облюбованный ими клочок земли. Он
помечен.
В перерывах между рейсами за стройматериалом самец
и самка, если им не мешают, «целуются»: встав нос к носу,
с негромким мелодичным криком кивают головами, почти
касаясь клювами.
А когда мешают, оба сильно гневаются. Самец бежит к
чужаку с видом очень сердитым. Но дело до драки обычно
не доходит, ограничивается лишь демонстрацией силы,
которая убеждает непрошеного гостя, что он здесь лишний и
лучше ему убраться восвояси.
У серебристой чайки три угрожающие позы. Когда
самец не очень рассержен, он вытягивается вверх,
приподнимает крылья и идет с воинственным видом к противнику,
напрягая все мускулы. Если это врага не остановило и он
продолжает углубляться в чужую территорию, то законный
ее владелец подбегает к агрессору и перед самым его носом
со сдержанной яростью вырывает из земли пучки травы.
Рвет и бросает. Рвет и бросает. Это самая страшная угроза!
Последнее серьезное предупреждение. Оно «леденит» кровь
нарушителя границ, который немедленно ретируется.
Когда самка и самец встречают в своих владениях
другую пару, они предупреждают ее о том, что место здесь уже
занято, очень странной церемонией. Приседают — все это в
паре, голова к голове,— вытягивают шеи вниз, хрипят,
словно подавились. (Они и в самом деле давятся своими
языками!) Вид у них уморительный, но зарвавшихся соседей он
не веселит. Чужаки быстро поворачивают и ищут для своих
прогулок «подальше закоулок».
Яйца самец и самка насиживают по очереди. Когда
очередной сменщик возвращается из кратковременного
отпуска, он заявляет о своем намерении сесть на гнездо
продолжительным криком. А иногда подтверждает свои «слова» и
«документально»: приносит в клюве какую-нибудь веточку
или пучок травы — обычай, принятый и у некоторых
других птиц. У галапагосских бакланов, например.
Возвращаясь к гнезду из похода за пищей для птенцов, каждый
родитель приносит в клюве пучок морских водорослей, а
другой баклан, который сидит у гнезда, «приветствует
кормильца особым криком», пишет Эйбл-Эйбесфельд.
Но вот птенцы у чаек вывелись. Едва успели родиться,
а уже просят есть! Несколько часов смотрят они на мир
желтыми глазами, но ничего вокруг, кажется, не замечают:
ищут красное пятно. Сейчас оно для них — средоточие всей
вселенной.
Это красное пятно играет особую роль в сигнальном
лексиконе серебристой чайки, и о нем стоит рассказать
подробнее.
У взрослой чайки клюв желтый. Но на конце подклювья,
словно ягодка зреет, отчетливое яркое красное пятно. Для
новорожденного птенца эта «ягодка» — как бы поверенный
представитель всего внешнего мира, личный опекун и
посредник в мирских делах. Будто кто-то — известно кто —
инстинкт, приобретенный серебристыми чайками за
миллионы лет,— когда птенец был еще в яйце, вдолбил ему в
голову: «Когда выберешься из скорлупы на свет божий, ищи
красное пятно! Оно тебя и накормит, и напоит, и согреет, и
защитит. Ищи его, беги за ним. Все будет в порядке. Ищи
красное пятно!»
И он ищет. Тычется носиком в родительский клюв с
красным пятном на конце. А для родителя это сигнал, даже
приказ, которого нормальная птица не может ослушаться:
инстинкт велит. Она сейчас же разевает рот и кормит
птенца.
Опыты показали, что птенец ищет именно красное пятно.
Когда к нему подносили модели клювов чаек, он без
колебаний клевал тот «клюв», на котором было красное пятно.
Некоторые птенцы, правда, неуверенно тыкались и в
модели с черными пятнами.
Еще меньше их возбуждали клювы с синими и белыми
пятнами. И уж совсем малое впечатление произвел на
птенцов желтый клюв без всякого пятна. Так же и синий,
черный, серый, зеленый и другие клювы без пятен.
Зато сплошь красный клюв очень привлекал птенцов:
они принимали его, очевидно, за само пятно, а чересчур
большие размеры не очень их смущали.
Чтобы переключить внимание птенца с красного
сигнала на то, что он в сущности обозначает, взрослая птица
берет кусочек отрыгнутой пищи — птенец и не глядит на
него, он глаз не сводит с красного пятна — кончиком клюва
так, чтобы лакомый кусочек был поближе к пятну. Птенец,
тычась в него, попадает клювом в пищу. Глотает.
Понравилось!
Совсем даже неплохо. А пятно-то не подвело! И вот
тянется за новым кусочком. Так совсем крошечный, и дня не
проживший на свете, птенец обучается есть
самостоятельно. Теперь у него образовался условный рефлекс на пятно,
как у мышей на колокольчик: где оно, там и пища.
Еще одну «фразу» из словаря взрослых чаек он
отлично понимает с первой минуты рождения — крик тревоги:
«Га-га-га!» Как услышит его, бежит, прячется, припадая
к земле, замирает. «Маскировочный халат», в котором он
родился, не выдаст его.
А родители тем временем кружатся с криками над
нарушителями спокойствия. Если на отмель забрела лисица
или собака, то чайки пикируют на них, стараясь ударить
лапами, и, увертываясь от зубов, взмывают вверх. А другие
бомбардируют врагов с воздуха, отрыгивая на них пищу.
Не очень-то это приятно... Люди и собаки даже,
отряхиваясь, спешат покинуть запретную зону.
Опасность миновала, и чайки летят к гнездам,
«мяуканьем» вызывают детей из укрытий.
И снова мир воцаряется на отмелях.
Скорпионы и пауки тоже ухаживают
Даже скорпион, когда домогается любви, весьма
галантен со своей дамой. Он нежно ухаживает за ней, танцуя
в паре.
Сначала скорпион и скорпиониха, встав в позицию,
скрещивают клешни. Вытягивают их навстречу друг другу,
цепляясь клешней за клешню, подобно мужчине и женщине,
которые взялись за руки, чтобы сплясать польку.
И вот начинается скорпионий танец, такой же нелепый
и несуразный, как и фантастическая внешность странных
танцоров. Два шага вперед, два назад. Рывок влево, рывок
вправо. Топтание на месте и неуклюжие повороты, которые
даже танк исполнил бы с большим изяществом.
Этот гротескный балет длится несколько минут, а то и
дольше.
Весной, как только пригреет солнышко, из щелей
вылетают мухи, а за ними выползают пауки. И те и другие,
возможно, и зимовали-то в одной дыре. Окоченев от холода,
пауки об еде не думали. Но вот отогрелись и посматривают
на мух алчными глазами.
Каждую весну, в конце апреля и в мае, проходя мимо
какого-нибудь забора, я останавливаюсь и ищу скакунчика.
Он маленький паучок, но большой артист. И даже ученые —
люди, по мнению многих, довольно сухие и к пустым
шуткам не склонные — дали ему название весьма
соответствующее: сальтикус сценикус, то есть прыгун-актер.
Если место солнечное и мухи любят здесь погреться, то
и скакунчик где-нибудь поблизости. Притаился. Но вот
короткими перебежками, замирая, когда муха
настораживается, подбирается к ней. Он бурый, с белыми полосками
на брюшке, и его называют иногда пауком-зеброй.
Муха бегает по теплым доскам, перепархивает с места
на место, а паук крадется за ней неотступно, с завидной
выдержкой преследует намеченную цель. А когда
беззаботная муха зазевается и подпустит его слишком близко, он
вдруг великолепным прыжком вскакивает к ней на спину
и вонзает в мушиный затылок свои массивные боевые
крючки; пауковеды называют их хелицерами.
Когда на одной доске встретятся два охотника за
мухами, они разыгрывают небольшой спектакль. Вздымают в
ярости кверху «руки» — передние свои ножки, разевают
пошире челюсти, то есть хелицеры, и, грозя друг другу
страшной расправой, переходят в наступление. Шаг за
шагом сближаются — голова к голове. Гневно блестят
шестнадцать выпученных глаз — восемь у одного и столько же
У другого. Все ближе и ближе их «лбы». Вот уперлись ими
словно бараны. Все плотней и плотней прижимаются до
предела раскрытыми ядовитыми крючками. Потом мирно
расходятся.
Драки и не ждите, ее никогда не бывает. Это
пантомима — бескровная «битва» самцов. Она символизирует
схватку, которая не может состояться, потому что иначе все
самцы-пауки в первые же весенние дни быстро истребили бы
друг друга, и их род прекратился бы.
Раньше, вспоминая о скакунчиках, я иногда думал:
почему их назвали артистами? За эти ли только великолепные
прыжки на мух и инсценировки устрашения?
Но однажды, проходя мимо старого сарая, я увидел на
его воротах сцену, которая разрешила все мои сомнения.
Я увидел, как скакунчик танцевал перед самксй. Это
было действительно артистическое исполнение,
впечатляющий номер.
С поднятыми вверх передними лапками, с раскрытыми
жвалами паук вертелся перед довольно безучастной
партнершей в зигзагообразных «па», раскачивая в такт вправо-
влево вздернутыми к небу «руками». Он танцевал что-то
похожее на самбу, и я смотрел на него раскрыв рот.
Почти все пауки-скакунчики, или салтициды,
отличные и хорошо «тренированные» танцоры. Весной танцуют
они иногда по полчаса без перерыва. У этих пауков очень
длинные и толстые передние ноги, и они этими ногами,
вздымая их вверх (обе сразу или по одной), растопыривая в
стороны, вытягивая вперед, хлопая на манер крыльев,
покачивая или размахивая в такт плясу, выкидывают перед
партнершей самые невероятные гимнастические трюки. На
первый взгляд кажется, будто паук решил заняться
зарядкой, вот и семафорит «руками».
Но приглядитесь внимательнее, и у вас не останется
никакого сомнения в том, что это самый настоящий танец.
Танец маленького паучка аттулуса — длина его всего
три с половиной миллиметра — напоминает фигуры
классического балета. Опираясь на три пары ног — ногами бог
пауков не обидел,— он две передние лапки вытягивает к
небу и, грациозно покачивая ими из стороны в сторону,
скачет боком вправо. Затем замирает на мгновение, склонив
одну ногу на сторону, и скачет влево, не забывая все время
кокетливо помахивать перед собой «руками».
Комариные гулянки
Весной и в начале лета тихими, безветренными
вечерами над лесными полянами, в саду и у реки вьются стайки
комаров. Старики говорят: «Комары танцуют — быть
хорошей погоде». Движения насекомых и в самом деле похожи
на танец. Комары летают вверх-вниз, иные вправо-влево, без
конца кружатся на месте в ритмических взлетах и
падениях.
Комары «токуют». Зоологи, у которых хватило
терпения переловить всех танцующих комаров, к удивлению
своему, обнаружили, что стайки состоят почти из одних только
самцов.
Запах, который в полете испускают особые железы
каждого комара, усиливается многократно, когда в одном месте
их собирается много тысяч. Танцуя, комары рассеивают его
по всем направлениям, и со всех сторон спешат на танцы
привлеченные этим запахом самки.
Танцевальные вечера комары устраивают всегда вблизи
водоемов, в которые откладывают яйца, и обычно перед
устойчивой хорошей погодой, чтобы отложенные в воду
яички успели развиться. В сильные дожди и ветер много
яиц погибает.
Иногда комары (особенно хирономиды, личинки которых
называют мотылем) вьются такими большими стаями, что
издали их можно принять за клубы дыма. Случалось, что
сторожа, увидев с пожарной каланчи такое облако,
поднимали ложную тревогу.
Если тронете легонько струну, она начнет колебаться, и
ее колебания породят звук. Чем быстрее вибрирует струна,
тем выше тон звука. А чем больше размах ее колебаний, тем
он громче.
Точно так же и крылья насекомых: вибрируя в полете,
жужжат на разные голоса. Если бы мы умели махать
руками не менее быстро, чем они крыльями, то «жужжали» бы
при ходьбе. Но даже самые подвижные наши мускулы едва
ли могут сокращаться более чем десять — двенадцать раз в
секунду. Мышцы же насекомых за то же время сотни раз
поднимут и опустят крылья.
У каждого вида насекомых свой тон жужжания: это
значит, что крыльями они машут с разной быстротой. Решили
это проверить с помощью новейших электронных приборов
и установили: у комаров крылья колеблются 300—600 раз
в секунду, у осы за то же время делают они 250 взмахов, у
пчелы — 200—250, а то и 400, у мухи — 190, у шмеля —
130—170, у слепня — 100, у божьей коровки — 75, у
майского жука — 45, у стрекозы — 38, у саранчи — 20, у
бабочки — 10—12, и ее жужжания мы не слышим, потому что
это уже инфразвук, к которому наше ухо глухо.
Ученые, рассматривая эту таблицу, подумали: а ведь
неспроста у каждого насекомого свой код жужжания.
Наверное, крылья, помимо главного назначения, несут и
другую службу, ту, которую выполняет у нас язык,—
информационную. Природа ведь очень экономна и не упускает
случая, когда это возможно, одному органу придать несколько
функций, утилизируя с выгодой и побочные «продукты» его
основной деятельности.
И это действительно так. Крылья насекомых — аппарат
не только летательный, но и телеграфный. И сходство здесь
не в одном лишь жужжании.