В отношении того маршрута и первого полевого сезона
1902 года на местности даже в сборнике трудов исследователя издания 1945 года имеются существенные разночтения, которые могут быть разрешены, по-видимому, только новыми находками в вологодских архивах. Действительно, на карте в этом издании большая часть русановского маршрута показана на основании письма, цитированного выше, причем с пометкой «июль 1902 года», что неверно. Ведь, отправив письмо из Помоздино 21 июля, Русанов особо отмечает: «С месяц вы не услышите обо мне ничего», а затем добавляет: «Я приеду, кажется, поздно — в конце сентября» (там же, с. 373), и, таким образом, его полевая деятельность в 1902 году пришлась в основном на август-сентябрь. Это во-первых. Во-вторых, наши замечания по положению маршрута на местности включают следующие поправки по сравнению со сведениями сборника 1945 года. Если на Седью Русанов попал с устья, достигнув впадения этой реки в Ижму, то это означает, что в своем крайнем северном пункте он оказался в районе современных городов Ухта и Сосногорск на нынешней Воркутинской железнодорожной магистрали, построенной силами заключенных сорок лет спустя после походов Русанова в краю коми. Дальнейший подъем вверх по Седью, то есть с началом возвращения, приводил его к южным отрогам Тиманского кряжа — возвышенности Очьпарма с абсолютными отметками до 325 метров на современных картах (гора Потчурк), откуда, учитывая отсутствие у него надежных карт, он легко мог оказаться как в бассейне Вычегды (по реке Воле), так и Вишеры (по реке Нишере), причем сплав по последней выводил бы его непосредственно к Усть-Сысольску. Эти места не посещались ни одним исследователем — в какой-то деревушке вообще впервые увидали русского. Тем не менее указание на находки именно на реке Воль моллюсков Spirifer из рода Stola Rhynchonella, принадлежащих к среднему девону, показывает, что его обратный путь на юг проходил именно по этой реке. Поэтому утверждение составителей русановского сборника о пути «сквозь густые леса и обширные болота, расположенные между верховьем Ижмы и Синдерским озером» (с. 16), то есть на пространстве более 150 километров непроходимой северной тайги, лишь сбивает с толку при анализе возвращения исследователя в его первом самостоятельном маршруте, который для его будущего имел огромное. значение — он ощутил свою способность к работе в очень сложных условиях и нужно было только время, чтобы это его качество раскрылось в полной мере. Отметим также еще одну деталь — откуда у выпускника духовной семинарии знания, позволяющие ему проводить палеонтологические определения, не прибегая к помощи специалистов? Ответа на этот интересный вопрос нет, но само по себе, учитывая будущую профессию Русанова, это обстоятельство заставляет задуматься.
Год спустя Русанов в докладной записке Вологодскому земству так описал условия этого маршрута: «Летом 1902 года, во время статистических работ, мне пришлось пробираться в течение двух недель то в лодке по неведомым речкам, то пешком с компасом в руках через огромные барган-иольские болота, тянущиеся между западными истоками Ижмы и Синдерским озером, имея при себе только молодого зыря-нина-рабочего, со скудным запасом пищи, пополняемым охотой и рыболовством… не останавливаясь ни перед неизбежными затруднениями, ни перед неизвестностью» (1945, с. 308). Судя по последним строкам, неукротимый характер исследователя к этому времени уже сформировался.
По мнению составителей сборника 1945 года (они использовали далеко не весь накопленный ими материал), в верховьях Седью Русанов в течение двух недель продолжал свой маршрут сначала в лодке, а затем (видимо, на водораздельном участке Очьпармы) уже пешком и с компасом в руках в условиях крайне ограниченного обзора, такого характерного для северной тайги. Порой, чтобы получить представление о местности, приходилось забираться на деревья. Имеющиеся документы не объясняют, с какой целью отделился Богданов со своими рабочими. Много мучений доставляли верховые болота, передвигаться по которым приходилось, перепрыгивая с кочки на кочку, по словам Русанова, с ловкостью жонглера, оставляя на сучьях куски одежды и то и дело теряя опору под ногами на скользких гнилых стволах бурелома, спотыкаясь разбитыми сапогами о старые корневища. Здесь была нужна не просто физическая сила, а скорее особая лесная ловкость в сочетании с мужеством, чтобы не растеряться, не остаться навсегда в лесной глухомани, выбившись из сил, превратившись в падаль, чтобы наполнить желудки обитателей северной тайги. Из этого же маршрута он вынес воспоминания о лесных зырянских избушках, предоставлявших ему кров на ночь и укрытие от непогоды, которые не однажды посещали его позднее в одной из самых блестящих европейских столиц: «Чтобы оценить всю прелесть охотничьей избушки, надо сделать полный дневной переход через эти дебри… надо промокнуть от дождя или, что еще хуже, от напитанных влагою хвойных ветвей. После этого, случайно наткнувшись к вечеру на гостеприимную и уютную лесную избушку и поскорее разведя огонь в очаге, сложенном в углу из кусков необтесанного камня и лишенном всяких признаков трубы, с каким наслаждением можно тут отдохнуть, высушиться, согреться, похлебать горячего супу и съесть несколько только что поджаренных рябчиков» (1945, с. 340). Воистину, важен не сам комфорт, а удовлетворение, которое от него получаешь, с чем согласится, вероятно, каждый опытный путешественник.
Результаты своего первого маршрута, который сам Русанов считал удачным, он изложил так: «В 1902 году впервые было проведено частичное статистико-экономическое обследование Усть-Сысольского уезда; собранный статистический материал касался верховий рек Вычегды (приток Северной Двины) и Ижмы (приток Печоры). В опросных статистических бланках вопрос об артелях предусмотрен не был… Мне удавалось констатировать существование артелей в главнейших промыслах; позже выяснилась для меня структура артелей и их большое разнообразие. Зыряне чувствуют вполне основательное недоверие ко всем чиновникам; с недоверием они отнеслись и к статистикам, но мало-помалу участливым отношением мне удалось сломить это недоверие, и тогда они охотно стали со мной говорить о своем хозяйстве, о своих опасениях и нуждах. Долгие совместные скитания по лесам, вечерние беседы у костра после утомительного перехода без дорог и тропинок особенно способствовали сближению» (1945, с. 329).
Результатом поездки или экспедиции стал очерк хозяйственной деятельности зырян-коми на обследованной территории со всеми особенностями, характерными для территории, лишенной надежных хозяйственных связей с остальной Россией с выделением основных направлений хозяйственной деятельности: охотой, рыболовством, сборов грибов и ягод, кустарными промыслами, заготовкой дров и сортового леса, а также началом использования полезных ископаемых в виде ломок брусяного (точильного) камня и копкой железных руд для небольших железоделательных заводиков.
Публикация по итогам полевого сезона результатов наблюдений или научной статьи — непременный признак профессионализма исследователя, без которого он превращается просто в бродягу-любителя, каких немало было на Руси во все времена. Вполне определенно можно утверждать, что герой книги выдержал этот тест с самого начала, о чем свидетельствует его статья (хотя и без подписи) «Очерк промыслов по Усть-Сысольскому уезду», опубликованная в брошюре под редакцией А. И. Масленникова промысловым бюро Вологодского земства. На авторство Русанова указывает ссылка на одну из цитат, в отношении которой в примечаниях указано, что она приводится «по рукописи, любезно предоставленной Русанову автором до напечатания». Кроме того, сам Масленников указал, что приведенный «Очерк» составлен главным образом по интересным заметкам Русанова. Таким образом, это обычный путь появления первой публикации на основе каких-то исходных материалов, представляющих интерес для редактора или издателя, обычно с его же редакторской правкой. Уже одно то, что статья посвящена Усть-Сысольскому уезду, где в 1902 году другие статистики не работали, является несомненным признаком авторства самого Русанова, как по самому материалу, так и по стилю его изложения. Содержание очерка полностью соответствует его заголовку и, таким образом, в самом начале своей исследовательской деятельности Русанов занимался проблемами преимущественно экономико-социологического направления. Отметим, что наблюдения и впечатления первого самостоятельного путешествия конца лета — начала осени 1902 года разбросаны по другим работам Русанова периода вологодской ссылки.
Описанная поездка была далеко не единственной. О каком-то путешествии Русанова зимой 1902 года известно из официальной губернской переписки, но как и где оно проходило, были ли намеченные планы реализованы и какие были получены результаты — остается неизвестным. Тем не менее из письма вологодского губернатора в департамент полиции от 9 ноября 1902 года следует, что согласие на такую поездку дано при «условии, что работа Русанова при разъездах ограничится исключительно выписками из дел волостных правлений и землеописных книг, не сопровождающимися опросом населения» (1945, с. 432).
Главным событием лета 1903 года стала поездка на водораздел бассейнов Печоры и Камы в заболоченной депрессии между южными отрогами Тимана и Полюдовым Кряжем в предгорьях Уральского хребта с изыскательскими целями, с последующей грандиозной рекогносцировкой территории, примыкающей уже к арктическому побережью, после сплава по Печоре. Пожалуй, именно в этой экспедиции впервые проявился почерк максималиста с отчетливым стремлением объять необъятное.
Планы на предстоящий полевой сезон 1903 года в достаточно общем виде впервые намечены в письме отчиму из Вологды за 27 апреля того же года: Любовь Дмитриевна, приехавшая к сыну, «завалена приготовлениями к моему путешествию в Печорский край (а не на Ледовитый океан) и возней с Шуркой» (1945, с. 373), внуком, родившимся уже по прибытии Русановых в Вологду. По-видимому, у автора письма были какие-то более обширные намерения, о которых он, похоже, проговорился, что следует из его следующего письма уже с берегов Печоры: «Завтра поеду с одним рабочим в болота и пробуду там недели две, затем один в лодочке спущусь вниз по реке Печоре верст на пятьсот» (1945, с. 374). Однако о том, что это путешествие продолжилось вплоть до устья реки и завершилось плаванием по морю в Архангельск, стало известно год спустя из письма военному министру Сахарову летом 1904 года в связи с событиями Русско-японской войны 1904–1905 годов.
Судя по опубликованным документам, начало экспедиции 1903 года было положено докладной запиской Русанова вологодскому земству, озаглавленной «Об изыскании нового водного пути между Волжско-Камским и Печорским бассейнами», включенной в сборник 1945 года в качестве самостоятельной работы. Суть предложения по поискам будущего водного пути изложена Русановым следующим образом: «Под 62 градусом северной широты и 26 градусом восточной долготы от Пулкова простирается, вытянувшись с запада на восток, обширное болото. Это болото замечательно тем, что из него берут начало реки, принадлежащие к трем огромным системам. С запада и северо-запада из него вытекают Щамля, Лерта и Синьель — притоки Северной Мылвы; с северо-востока выходит Рассоха, приток Безволосной; с севера течет и сама Безволосная, непосредственно впадающая в Печору. Все эти реки принадлежат Печорскому бассейну. С южной стороны болота вытекают уже упоминавшиеся Березовка и Молога. Обе реки входят в состав Волжско-Камской системы. Наконец, рядом, юго-западнее, выбегает несколько малых речек, впадающих в реку Немь, приток реки Вычегды; эти речки относятся к бассейну Северной Двины.
Проектируемый водный путь должен будет пройти по рекам Березовке и Безволосной через указанное болото. Следовательно, изыскания, которые я предлагаю произвести нынешней весной, сосредоточатся в трех пунктах: по реке Березовке, на площади водораздела — болота, и по реке Безволосной» (1945, с. 306–307). Последняя фраза, таким образом, намечает фокус будущих усилий — еще одна важная деталь, характерная для исследователя высокого уровня. Чтобы окончательно уговорить скуповатых земцев (выделивших на его изыскания целых 85 рублей!), Русанов не жалеет описаний блестящих перспектив: «Кто знает, быть может в будущем, и даже недалеком, когда промышленная жизнь Печоры расширится и окрепнет, вместе с тем расширится и торговля, тогда окажется возможным и необходимым превратить волок, устроенный здесь по инициативе Вологодского земства, в канал» (1945, с. 307).
В 1904 году отчет об этих работах был издан Вологодским земством под названием «Об изыскании водного пути из реки Печоры в Волжский бассейн», откуда мы можем судить о маршруте исследователя в полевом сезоне 1903 года к водоразделу рек Березовка — Безволосная из Троицко-Печорска, который в наше время соединен железной дорогой с Воркутинской магистралью и даже располагает собственным речным портом и леспромхозом. Этот последний пункт в намерениях Русанова на лето 1903 года играл важнейшую роль в связи с дальнейшей рекогносцировкой по всей Печоре.
«Дорога от Помоздино до Троицко-Печорска не предвещала ничего хорошего. Она тянулась по прямой линии через множество болот и низин. На этом участке не было ни одной деревни, где можно было бы поменять лошадей. Через болота когда-то были проложены настилы из бревен, так называемая гать. От времени бревна почти нацело сгнили. Но, как бы то ни было, в селе нашлись желающие сопровождать нас до Троицко-Печорска» (1974, с. 19) — так описал местность на пути к Печоре Г. А. Чернов, исследователь тех мест в 20-30-е годы прошлого века. Можно утверждать, что за время между походами Русанова и Чернова каких-либо существенных изменений в описанных местах не произошло. Для Русанова в самом начале его работ не оказалось проводника. Это было тем досаднее, что его предшественник — управляющий архангельскими рыбными промыслами Варпаховский, пытавшийся решить ту же проблему с юга (начав свой маршрут с Березовки из Чердыни), так и не добрался до ее истоков, оказавшись в непроходимых болотах. Однако по опыту 1902 года Русанов утверждал: «…я позволю себе сомневаться в существовании на северо-востоке России абсолютно непроходимых болот, хотя, правда, иногда попадаются болота, переходы через которые до чрезвычайности утомительны и даже опасны» (1945, с. 307–308) и, таким образом, в своих дальнейших намерениях весь риск неудачи брал на себя. У Чернова путь от Помоздино до Троицко-Печорска занял на лошадях четыре дня, и, видимо, столько же времени ушло у Русанова. Скорее всего, также совпали и первые впечатления от новых мест у обоих исследователей. «Вскоре показались маковки Троицко-Печорской церкви. Меня поразило своеобразие красоты этого местечка. Утренние лучи солнца пронизывали прозрачный, чистый воздух, а нетронутая гладь реки излучала голубоватый цвет. Все здесь казалось чистым, голубым, прозрачным. Эта первая встреча с Печорой в лучах восходящего солнца осталась у меня в памяти на всю жизнь… Троицко-Печорск — старинное село; оно возникло в 1674 году в связи с интересом к рыбным и звериным богатствам в районе верхней Печоры. Как раз против села Печора поворачивает с востока на север. С левой стороны, ниже поворота она принимает приток Мылву, которая несет в Печору много воды. Расстояние между берегами, пожалуй, будет здесь с километр. Вот почему Печора выглядит величавой рекой даже на этом участке своего верхнего течения. В селе около сотни дворов, большинство из них расположились на ровной террасовой поверхности. Вдали от реки, над селом поднимается высокий коренной берег с могучими кедрами. Далее простирались вспаханные под посевы поля. По правому низкому берегу Печоры тянулись сенокосные луга. Кругом роскошная природа. Вот только жалкое впечатление производили избы — бревенчатые, почерневшие, покосившиеся от времени, с еще более черными пристройками, или клетями, для скота» (Чернов, 1974, с. 21–22). Последнее замечание не случайно — прежние производительные силы края себя исчерпали, нужно искать новые пути для их привлечения с вариантом через водораздел Безволосной и Березовки, куда так стремился Русанов, описавший свой поиск в работе, о которой сказано выше.
При этом он столкнулся с целым рядом обстоятельств, которые было невозможно предвидеть. Так, при расчете необходимого времени Русанов посчитал, что Варпаховский в оценке длины Безволосной ошибся вдвое — на деле же оказалось, что втрое и такой просчет (рядовое событие для необследованных мест) имел самые тяжелые последствия: «Пищевых запасов нам не хватило; голодая несколько дней, блуждали мы вдвоем с рабочим по болотам водораздела и, открыв водораздел и верховья Безволосной, сильно истощенные крайне утомительными переходами и голодом, с трудом добрались до нашей лодки и спустились обратно, вниз по Безволосной» (1945, с. 312). Место, где была оставлена лодка, можно примерно определить исходя из указания Русанова, что «в верстах пятидесяти от устья начинаются довольно частые, хотя и не длинные завалы упавшего леса», форсирование которых оставило у него достаточно сильные впечатления: «Перебираться через завалы с такими ограниченными силами, какими я располагал, было делом нелегким: часто приходилось разрубать топором ветви и толстые сучья, с усилием отпихивать мешающие бревна и, стараясь упираться в шаткие и скользкие стволы, перетаскивать через них лодку, не раз рискуя соскользнуть в воду. В трех местах завалы были настолько значительны, что приходилось разгружать лодку и волоком тащить ее до свободного пространства реки. Длина-таких больших завалов сравнительно невелика-самый большой из них имеет не более 15 саженей длины, причем обращенный к устью нижний конец их достигает значительной вышины — до 2 и даже 3 саженей — и резко обрывается, напоминая собой мельничную плотину, если подплывать к завалу снизу.