Со второй половины дня 4 сентября идем параллельно Канинской земле, определяясь по счислению. Ни одного пеленга взять не удается, так как земля все время задернута туманом. Изредка на очень короткий промежуток времени раздернет, но, прежде чем штурмана успеют схватить какую-нибудь приметную точку для пеленгования, окно снова затягивается. Очень странно, что такой густой и постоянный туман держится при довольно сильном и ровном норд-норд-осте.
Несмотря на близость земли, крепко качает. Достаточно крепко для того, чтобы страдающие от качки не имели возможности выйти наверх полюбоваться канинской тундрой, даже тогда, когда туман, наконец, согнало.
На совершенно ясном горизонте предстали изжелта-зеленые пологие возвышенности канинского берега.
Повидимому, счисление было сделано верно и лаг врал относительно мало – мы вышли почти совершенно точно к заметному разлогу, у которого видны беленькие конуса двух палаток. Несколько левее на небо проектируется высокая ажурная башня: вероятно, это и есть новый знак.
Несколько дальше вглубь тундры, на косогоре, видно большое оленье стадо и около него белеет конус чума.
К тому времени, как мы приблизились к берегу на три-четыре мили, почти совершенно стемнело. Около знака закраснелась искорка костра. Постепенно искорка раздувалась и превратилась в мятущееся длинное пламя. Значит, нас увидели и показывают нам место своей стоянки. Капитан ухватился за рукоятку гудка.
Попеременно гудок и сирена кричали и выли в течение получаса, но на берегу не было заметно никакого движения, которое говорило бы о том, что оттуда собирается к нам шлюпка. Либо там нет никаких плавучих средств, либо рабочие не решаются итти в такой прибой. Широкая белая лента опоясала все побережье. Это говорит о том, что берег здесь отмелый. В некоторых местах приливная волна разбивается в расплывчатые белые пятна, далеко не дойдя до берега – там либо кошки, либо рифы.
В таких условиях вполне понятно, что с берега не решаются выйти на шлюпке.
Но ждать, пока спадет или переменится ветер, просто невозможно. Это может продолжаться и день, и два, и три. Всем надоело бесцельное мотание, и хочется скорее в Архангельск. Всем, кроме капитана, который совершенно стоически относится к таким вещам, как задержка на несколько дней.
– Путем штать потхотяшего фетра.
– Но, Александр Андреевич, ведь его можно ждать и неделю.
– Мошно и тфе. Я нишего не могу скасать.
– Этак пропадешь.
– Нишефо. Мы на якоре постоим. Это пустяки. Вот пыфало на паруснике в полосу штиля попатешь в открытом море, так тут уше не отстоишься – трейфует неисфестно куда и зашем… Пойтем люшше вкосла поикраем.
Однако за «козлом» я поднял «бузу»: не ждать, пока с берега придут к нам, а итти туда самим. Капитан только смеялся в седые усы. Пустошный безнадежно махнул рукой и ушел спать. Один «молодой» Андрей Андреевич принял мою сторону и согласился попытаться катером подтащить карбас к прибою, но с тем, что на берег-то мы будем выходить уже без помощи катера, во-первых, и с тем, что гребцами пойдут добровольцы, во-вторых. Нам только этого и нужно было. Быстро набрали нужное число гребцов и стали спускать карбас и мотор. Задача оказалась не такой простой. Карбас кидало волной и било о борт корабля. С большим трудом забрались в карбас и отошли от «Таймыра».
Зарываясь в волну вместе с защитным брезентовым чехлом, катер медленно тащил нас к берегу. По мере того как наш карбас то взлетал на гребень волны, то скатывался в глубокую темную бездну, буксирный фаллинь то натягивался как струна, дергая карбас так, что трудно было усидеть на банке, то свертывался и подпускал нас к самому катеру: вот-вот ударим его в корму своим носом. При каждом ударе волны в карбас нам наливало целые водопады воды.
Глядя с «Таймыра», мы недооценивали волну. Почти никто из нас не одел брезентовых костюмов, и теперь мы были мокры до нитки. Холодные струи воды сначала только щекотали спину. Затем я почувствовал, что сижу на холодных штанах. Наконец вода стала стекать по ногам. Мало-по-малу пришлось стиснуть зубы, чтобы они не стучали: пронзительный ветер делал свое дело.
Однако долго нам мерзнуть не пришлось. Огромный пенистый вал подхватил нас самой вершиной. Одновременно карбас встал на попа, носом вверх. В корму хлестнуло волной, а на носу раздался треск, и фаллинь – просмоленный канат толщиной в руку – взвился в воздухе как оборванная тетива. Он лопнул.
– Весла на воду! – заорал во всю глотку наш рулевой.
Быстро стала согреваться спина. У некоторых от одежды начал клубиться пар. Надо было удержать карбас против стремительного напора прибоя и не дать его сносить, как попало, к берегу.
К нам должен был перейти с катера «молодой», чтобы стать на руль при выходе на берег, но катер болтался в четверти мили от нас. На корме его стоял «молодой» и что-то кричал. Ни слова не было слышно. Наш рулевой матрос не знал, что ему делать.
– Как, робя, к берегу пойдем, ай за Андрей Андреичем к катеру?
Не бросая гребли, стали подавать голоса.
– Ни к чему Андрей Андреич, сами дойдем.
– А куда выходить-то, ты знаешь?
– А он, думаешь, знает?
– Ну, на то он и командир.
– Верно, пускай отвечает, а то карбас в щепы разнесет – нам отвечать.
– Это не ладно, айда к мотору, возьмем Николаева.
Одновременно разобрали, что Николаев делает нам с катера знаки подойти к нему.
С большим трудом приблизились к катеру и осторожно подошли на расстояние двадцати метров. Взмахом набежавшей волны нас столкнуло с катером. На один только миг борта соприкоснулись, и снова катер как мячик отлетел от нас. Но «молодой» был уже у нас и выкарабкивался из воды со дна карбаса, чтобы стать на руль.
Стуча мотором и зарываясь в воду, катер ушел к «Таймыру», а мы стали бочком продвигаться к береговым бурунам. Однако после часа напрасной борьбы с приливом стало ясно, что сегодня у нас ничего не выйдет. Невозможно было отыскать в пене прибоя место, где вливается речка Москвина, чтобы войти в ее русло. Всюду бурлила белая пена.
Против разлога, откуда должна была вытекать Москвина и где стояли люди и махали нам руками, пена была особенно сильной.
«Молодой» не захотел рисковать карбасом и повернул обратно.
Совсем стемнело. «Таймыр» угадывается только по огням. Временами, когда между нами и «Таймыром» становятся высокие горы мятущейся в реве воды, исчезают и эти путеводные огоньки.
Грести невероятно трудно. Весло то уходит в воду по самую уключину, то невозможно достать до волны даже его концом. То-и-дело кто-нибудь срывается с банки и задравши ноги летит на дно карбаса. Подвигаемся так медленно, что совершенно не заметно приближения к судну.
Два часа ушло у нас на то, чтобы вернуться к кораблю.
Соблегчением услышали команду:
– Правая греби, левая табань!
Карбас нырнул с волны и вошел в более спокойную полосу с подветра «Таймыра». Один за другим развились сверху несколько фаллиней. Но их не так просто было от нас поймать. Карбас не стоял на месте.
– Суши весла!
По носу карбаса стукнул штормтрап и сейчас же исчез в нескольких метрах. Снова он рядом с нами и снова убежал. Так по одному, ловя мотающийся штормтрап с прыгающего на волне карбаса, мы перебираемся на палубу.
От сброшенной одежды потекла широкая полоса воды. В дверях появился юнга Алешка.
– Николай Николаевич, у вас опять с подмывальника ведро плещет?
Но, увидя груду мокрой одежды, только махнул рукой.
В кают-компании матшарцы встретили нас не особенно любезно.
– Эх, вы, морячки тоже!… До берега не дойти. Из-за вас теперь еще сутки потеряны.
Но на нашей стороне оказался капитан.
– В такой погод как мошно кафарить… ведь погода, это понимать нада.
Все примирились за ведерным чайником дымящегося кофе, заботливо приготовленного на паяльной лампе механиками.
Я с наслаждением вытянулся в своей теплой койке, убаюкиваемый широкими размахами болтающегося, как поплавок на привязи, корабля.
Однако выспаться так и не удалось. Над головой при каждом наклонении судна грохотал штуртрос. Временами казалось, что освобожденное перо руля со всего размаха бьет своей многотонной массой по стальному борту «Таймыра».
Утром поднялся вопрос, доколе же ждать? Особенно нетерпеливы были матшарцы. Но Александр Андреевич категорически отказался отпустить на берег карбас, не говоря уже о моторе. Только во второй половине дня, когда ветер как-будто немного спал, капитан согласился отпустить желающих сделать еще одну попытку высадиться на берег.
На этот раз мы были умнее и с ног до головы оделись в непромокаемое. Спустили самый большой баркас. Уселись восемь гребцов. Николаев на руле.
Разницы в волнении со вчерашним нет никакой. Преимущество только то, что сегодня светло. Подгоняемые приливом, мы быстро подошли к полосе пенистого прибоя. Здесь возник вопрос, где же подойти к берегу так, чтобы не прикончить карбас.
Решили спускаться кормой на дреке.
Выбрав момент, «молодой» закричал:
– Бросай дрек!
Линь стал быстро развиваться. Нас тащило к берегу.
– На воду!
– Навались!
Цепляясь лопатками весел за песок, изо всех сил налегаем на весла.
– Бери на прикол!
Но это излишне, нас и так уже выкинуло во всю длину конца.
Один за другим прыгаем за борт. Воды немного – по колено. Быстро идем к берегу. В карбасе остались двое на тот случай, чтобы выбрать его дреком, если станет прибоем бить о грунт.
Навстречу нам по берегу уже бегут люди. Это оказались рабочие, ставившие знаки. После первых приветствий выяснилось, что они не имеют никакого намерения грузиться с нами.
– Так мы же имеем предписание снять вас!
– А мы имеем предписание закончить работу к 10 сентября, когда за нами должен зайти сюда «Полярный», возвращающийся с постройки знаков на Колгуеве.
– Как десятого, когда вчера, 3 сентября, мы получили указание Убеко?
– Да у нас еще работы-то на неделю… Вот, может, их вы должны снять, – рабочий указал в сторону белеющих в километре палаток.
– Так разве это не ваши палатки?
– Не, это гидрографы.
Пошли к гидрографам. Оказалось, что и их партия ведет работу по съемке берега и не собирается с нами уходить. Она сделала интереснейшие открытия в отношении неточности прежних карт канинского берега и надеется проделать еще много съемок до прихода за нею судна.
– Так на кой же чорт мы здесь торчим вторые сутки?
– А мы думали, что вам от нас что-нибудь нужно, или новую партию привезли. Вон я даже самоедов, которые везли нас по берегу, не отпустил, когда вас увидел. Со всем стадом здесь стоят. Думал, вам могут понадобиться.
Действительно, на холме вдалеке виднелось давешнее стадо и беленький конус чума.
– Значит, мы спокойно можем уходить?
– Вполне.
– Вот тебе и соревнование!
Особенно повеселели матшарцы. Их жажду скорее попасть в Архангельск подогрела еще оказавшаяся в незначительном количестве на берегу Канинской земли морошка. Они с жадностью набросились на ягоду. Я попробовал сорвать несколько более или менее побелевших уже ягод, и то у меня физиономию повело в сторону. А матшарцы с наслаждением набивали рот красной, совершенно неспелой ягодой.
У кого-то это вызвало даже ассоциацию с земляникой.
– Вот приеду в Архангельск, первым долгом пойду куплю земляники.
Матшарцы так увлеклись морошкой, что мы не заметили, что рядом с нами бредут по осыпающемуся мшистому ковру берегового обрыва и два матроса, оставшиеся сторожить карбас. Одного взгляда в сторону нашего карбаса было достаточно, чтобы понять последствия их появления здесь. Карбас неистово бился на все более и более разыгрывающихся гребнях прибоя. Полоса прилива подошла уже по крайней мере на двадцать – тридцать метров ближе к берегу, чем была, когда мы высадились.
Мы опрометью бросились к берегу. Путь нам перегораживали непроходимые нагромождения леса-плавника. Здесь его было такое большое количество, какого мне еще никогда не приходилось видеть. Повидимому, значительная часть леса, уносящаяся в Ледовитый океан реками, сносится течением к восточному берегу Канинской земли. Здесь скапливается не только много обычных обрубков и обломков, служащих отличным топливом, но можно найти и вполне пригодные для строительных нужд бревна.
Прыгая с бревна на бревно, застревая между сучьев, я с трудом преодолел эту естественную засеку.
Бежать по рассыпающейся под ногами мелкой гальке было тоже не так легко, и я совершенно задыхался, когда подбежал к речке Москвиной. Быстрая речушка, с совершенно кристально-прозрачной водой выбегает из глубокого разлога среди прибрежных холмов в их самом высоком месте. Но от моря ее отгораживает полоса более высокого, чем ее русло, грунта, и вода растекается мелкой широкой лужей. Вот почему мы из-за прибоя и не могли найти входа в речку.
Перебравшись в брод через Москвину, мы добежали до берега против того места, где мотался на волнах карбас. Теперь до карбаса было не меньше сорока метров, волны уже пенились и рассыпались в прибой по эту сторону карбаса. Вода быстро прибывала.
Добежавший к берегу первым, Шведе дошел до карбаса по грудь в воде. Он сейчас же взялся за работу. Следующего волна накрыла по самые плечи. Я шел уже, все время прилагая усилия для того, чтобы не упасть от бешеных ударов волны. У самого карбаса меня накрыло с головой, и если бы я не успел ухватиться за его борт, вероятно, не смог бы устоять на ногах и был бы сразу от него отброшен.
Но хуже всех пришлось «молодому». Он шел последним. Небольшой рост его привел к тому, что вода дошла ему до горла. Мы могли только смотреть, как время от времени его накрывает волной. Дрек держал крепко. Линь был весь вытравлен, и, видя всю трудность положения Андрея Андреевича, мы не могли подвинуться к нему ни на один сантиметр.
Наконец его удалось ухватить и втащить в карбас.
Мокрые и вымотанные борьбой с волнами и ветром, мы, наконец, добрались до судна. На этот раз не спасло и брезентовое платье. Но все были вполне удовлетворены – «Таймыр» мог больше не терять ни одного часа.
Качки как не бывало: На палубе стали появляться вчерашние тени. Матшарцев трудно узнать. Куда девались небритые щетинистые щеки? Куда исчезли замусоленные робы? На Шведе свежий синий костюм. Обсерваторский повар сверкает пуговицами нового бушлата. Все приоделись, почистились. И главное, повеселели от одного сознания, что скоро справа должна показаться тонкая полоса Терского берега – берега старой земли.
Со звоном и грохотом, погоняемые неутомимыми руками машинистов, вертятся валы, мелькают шатуны. За кормой на ровной зыби горла Белого моря остается пенистая полоса от винта. Один за другим подходят матшарцы к лагу и, запомнив его показание, бегут в рубку посмотреть, сколько осталось.
На спардек невозможно сунуть носа. Реки, фонтаны воды с шипением вылетают из двух брандспойтов: скачивается палуба. С каустиком, щетками и метлами матросы отмывают почерневшие за плавание доски. Настроение необычное. Боцман, священнодействующий медным наконечником брандспойта, непрестанно отпускает тяжеловесные шутки по адресу весело скребущих щетками матросов и нет-нет да пройдется по чьей-нибудь спине сверкающей, переливающей на солнце миллионами искр, твердой как оглобля струей. Высокий краснощекий молодой матрос, моя обычная пара по банке при гребле, за спиной у боцмана ловко выделывает на скользкой палубе кренделя чарльстона.
Спардек блестит. На спардеке не осталось ни одной соринки. Боцман со всею ощетиненной метлами и щетками свитой переходит на верхнюю палубу. Спардеком завладевает молодежь со шкуркой и мазью в руках. Начинается драяние медяшки.
– Ревнуетесь?
– Какая «ревность», «ревность» кончена, теперь муда пошла.