Гуго оправился на сѣдлѣ и поѣхалъ къ большой Пустерлѣ, провожаемый цѣлой толпой народа, между тѣмъ какъ дамы махали ему платками на своихъ балконахъ.
Маркизъ де Сент-Эллисъ въ раздумьи ѣхалъ рядомъ съ нимъ.
Доѣхавъ до того мѣста, откуда надо было начать спускъ, Гуго остановился на минуту и взглянулъ внизъ на дно этого обрыва, будто вырубленнаго топоромъ великана между двумя рядами домовъ. Конь вытянулъ шею, поднялъ уши и фыркнулъ, взглянувъ тоже въ эту пропасть.
Фиговыя деревья, освѣщенныя солнцемъ, простирали тамъ и сямъ свои вѣтки съ блестящими листьями черезъ стѣны дворовъ и бросали двигающуюся тѣнь на бѣлые фасады сосѣднихъ домовъ. Раскрытыя окна были полны тѣсными кучами смотрящихъ внизъ головъ.
Маркизъ взглянулъ на Пустерлю черезъ голову своего коня, который сталъ надъ самымъ обрывомъ, какъ вкопанный.
— Гм! промычалъ онъ, эта прогулка могла бы считаться въ числѣ двѣнадцати подвиговъ Геркулеса!
И дотронувшись до руки Гуго, онъ спросилъ его:
— Ты твердо рѣшился? Подумай, что тутъ не ты будешь защищать свою жизнь: она зависитъ отъ коня — или даже отъ перваго камня, который попадется ему подъ ноги!
Вмѣсто отвѣта, Гуго поклонился толпѣ и тронулъ поводья. Жеребецъ перебралъ ногами, отступилъ назадъ и взвился на дыбы. Гуго далъ шпоры, онъ фыркнулъ и нерѣшительно ступилъ ногой на скользкіе камни спуска. Настало мертвое молчаніе. Теперь Гуго, еслибъ и захотѣлъ, ужь не могъ вернуться назадъ: негдѣ ужь было повернуть коня.
Такая же точно толпа, какая была наверху, собралась и внизу, на берегу рѣки. Сверху видѣнъ былъ только крупъ лошади, снизу — только грудь. Она какъ будто висѣла на воздухѣ. Каждый шагъ, который она пробовала сдѣлать внизъ по обрыву, заставлялъ всѣхъ невольно вздрагивать. Она подвигалась медленно, со страхомъ, выставивъ уши впередъ, раздувши красныя ноздри; копыта ощупывали осторожно малѣйшія щели между голышами, прежде чѣмъ ступить ногой. Иногда всѣ четыре подковы скользили разомъ, конь садился назадъ и ползъ внизъ по кручѣ. На половинѣ спуска нога попала на камень; конь споткнулся и ужь всѣмъ казалось, что человѣкъ съ лошадью вотъ вотъ оборвутся въ страшную пропасть. Раздался общій крикъ ужаса, но жеребецъ сдѣлалъ скачокъ и сталъ твердо.
— Ахъ! какъ страшно! вскричалъ Коклико. Я ужь думалъ, что все кончено!
— Не было написано въ книгѣ судебъ, сказалъ Кадуръ. Маркизъ просто не дышалъ. Онъ впился глазами въ Гуго и слѣдилъ за малѣйшимъ его движеніемъ; ловкость его, хладнокровіе, смѣлость были по истинѣ изумительны.
— И подумаешь, что я чуть-чуть не раскроилъ голову этому молодцу! шепталъ онъ; хорошо, что я былъ тогда такъ неловокъ!
Передъ Гуго и Овсяной Соломенкой оставалось внизъ какихъ-нибудь десять шаговъ. Гуго смѣло далъ шпоры коню и однимъ скачкомъ, собравъ ноги, жеребецъ спрыгнулъ на гладкую и ровную землю. Раздались восклицанія и въ одну минуту всѣ платки и всѣ шляпы полетѣли вверхъ. Маркизъ, отирая слезы, бросился впередъ и упалъ въ объятія Гуго.
— Уфъ! сказалъ онъ, довольно и одного разу; больше ужь не надо.
Гуго не слушалъ его и глазами искалъ во всѣ стороны.
— Ахъ! да, Брискетта! вспомнилъ и маркизъ. Смотри, вотъ она!
И рукой онъ указалъ на Брискетту, блѣдную, уничтоженную, опустившуюся у подножія стараго креста. Цѣлая стѣна зрителей отдѣляла ихъ другъ отъ друга. Взрывъ восклицаній поразилъ бѣдную дѣвушку и, объятая ужасомъ, думая, что случилось несчастіе, она вскочила на ноги, увидѣла Гуго, вскрикнула, улыбнулась и, шатаясь, прислонилась опять къ кресту. Гуго хотѣлъ броситься къ ней, но она поспѣшно опустила вуаль на лицо и исчезла въ толпѣ, какъ куропатка во ржи.
X
Добрый путь
Жизнь Брискетты была весела, какъ пѣсенка, сердце — свѣтло и легко, какъ текучая вода. Гуго обожалъ ее, Брискетта тоже его любила, но между обоими ними была замѣтная разница. Однакоже дѣвушка вполнѣ отдавалась очарованію любви, съ помощью впрочемъ веселаго мая мѣсяца, и если Гуго не уставалъ скакать между Тестерой и Вербовой улицей, то и она также не уставала дожидаться его у себя на балконѣ. Агриппа только потиралъ себѣ руки.
Одинъ развѣ Овсяная-Соломенка и могъ бы пожаловаться.
Иногда, бѣгая по городу за покупками или просто, чтобы погулять на солнышкѣ, Брискетта удивлялась такому постоянству Гуго ежедневно изъ дня въ день скакать къ ней, несмотря ни на вѣтеръ, ни на дождь, лишь бы только увидѣть ее, и спрашивала себя, на долго-ли хватитъ такой любви. Ей сильно хотѣлось разъяснить себѣ этотъ вопросъ, и одинъ разъ утромъ, между двумя поцѣлуями, когда облака принимали уже розовый оттѣнокъ на востокѣ, она вдругъ спросила Гуго:
— Ты пріѣдешь опять сегодня вечеромъ?
— Сегодня вечеромъ? что за вопросъ!… да и завтра — и послѣ завтра — и послѣ-послѣ завтра…
— Значитъ, всегда?
— Да, всегда,
— Странно!
Гуго взглянулъ на нее съ удивленіемъ; сердце у него слегка сжалось.
— Что это съ тобой сегодня? вскричалъ онъ. Не больна-ли ты? Нѣтъ, я думаю… Должно-быть, какая-нибудь невѣдомая мнѣ фея присутствовала при твоемъ рожденьи.
— Это почему?
— Да потому, что каждую ночь, въ одинъ и тотъ же часъ, ни одной минутой не позднѣй, какова бы ни была погода, каково бы ни было разстояніе, я слышу твои шаги подъ моимъ балкономъ, и никогда ни на лицѣ твоемъ, ни въ глазахъ, ни въ словахъ твоихъ, ни въ выраженіи твоей любви, я не подмѣтила ни малѣйшаго признака усталости или скуки, ни малѣйшей тѣни разочарованія или пресыщенія. Каковъ ты былъ сначала, такимъ и остался.
— Что-жь въ этомъ удивительнаго?
— Да все… самый фактъ, во-первыхъ, а потомъ… да подумай самъ, что ты говоришь! Да знаешь-ли ты, что вотъ ужь четыре или пять мѣсяцевъ какъ ты меня любишь?
— Ну, такъ что жь?
— Ты не думаешь же вѣдь однако жениться на мнѣ?
— А почемужь нѣтъ?
— Ты, ты, Гуго де Монтестрюкъ, графъ де Шаржполь, ты женишься на мнѣ, на Брискеттѣ, на дочери простаго оружейника?
— Я не могу жениться завтра-же — это ясно; но я пойду къ матери и, взявъ тебя за руку, скажу ей: я люблю ее; позвольте мнѣ жениться на ней!
Живое личико Брискетты выразило глубокое удивленье и вмѣстѣ глубокое чувство. Тысяча разнообразныхъ ощущеній, радость, изумленье, нѣжность, гордость, немножко также и задумчивости — волновались у ней въ душѣ и отражались въ ея влажныхъ глазахъ, какъ тѣнь отъ облаковъ отражается въ прозрачной, чистой водѣ. Вдругъ она не выдержала, бросилась на шею Гуго и, крѣпко цѣлуя его, сказала:
— Не знаю, что со мной дѣлается, но мнѣ хочется плакать; вотъ точно такъ, какъ въ тотъ день, когда ты спускался верхомъ съ большой Пустерли…. Посмотри, сердце у меня такъ и бьется въ груди. — Ахъ! если бы всѣ люди были похожи на тебя!…
Она разсмѣялась сквозь слезы и продолжала:
— И однако-жь, даже въ тотъ день, когда ты чуть не сломалъ себѣ шею изъ-за этихъ вотъ самыхъ глазъ, что на тебя теперь смотрятъ, ты не былъ въ такой сильной опасности, какъ сегодня!
— Въ опасности?
— Смерть — это дѣло одной минуты; но цѣпь, которую нужно носить цѣлую жизнь и которая давитъ, чиститъ, — вотъ что ужасно! Слушай, другъ мой: я не допущу, чтобы твоя мать, графиня де Монтестрюкъ, была огорчена твоимъ намѣреніемъ жениться на мнѣ и поставлена въ непріятную необходимость отказать тебѣ, что она. и сдѣлала бы, разумѣется, съ перваго же слова, и въ чемъ была бы совершенно права — но я дамъ тебѣ самое лучшее, самое живое доказательство привязанности, какого только ты можешь ожидать отъ моего сердца. Ты не поведешь меня съ собой въ Тестеру, но будешь по прежнему ѣздить сюда ко мнѣ, пока я сама здѣсь буду.
— Но….
Брискетта прервала его поцѣлуемъ:
— Ты показалъ мнѣ, какъ сильно меня любишь. — А я покажу тебѣ, оставляя тебѣ полную свободу, какъ ты мнѣ дорогъ…. У всякаго изъ насъ своего рода честность.
Гуго ничего больше и не могъ добиться. Заря уже занималась Брискетта толкнула его къ балкону.
Немного спустя, Гуго засталъ однажды Брискетту блѣдною, разстроенною, сильно озабоченною посреди разбросанныхъ въ комнатѣ узловъ; всѣ шкафы были раскрыты, всѣ ящики выдвинуты.
Она привлекла его къ себѣ и сказала, подавляя вздохъ:
— У тебя храброе сердце, другъ мой; не плачь же и обними меня… Намъ надо проститься!
Гуго такъ и подпрыгнулъ.
— Развѣ не этимъ все должно было кончиться? продолжала она съ живостію; развѣ есть что нибудь вѣчное? Я знаю, что ты хочешь сказать… Ты любишь меня столько-же, какъ и въ первый день, даже больше еще, кажется; но вѣдь это — первый пылъ молодости, пробужденіе сердца, которое только что забилось въ первый разъ. Той, которая должна носить имя графини де Монтестрюкъ и раздѣлить съ тобой жизнь, — этой ты еще не видѣлъ… Ты ее узнаешь среди тысячи женщинъ; тогда въ самой глубинѣ души твоей что-то вздрогнетъ и скажетъ тебѣ: вотъ она! и въ этотъ день ты забудешь даже, что Брискетта когда-нибудь существовала.
Гуго сталъ-было возражать.
— Хочешь послушать добраго совѣта? продолжала Брискетта твердымъ голосомъ… Заводи любовныя интриги внизу и береги настоящую любовь для своихъ равныхъ, на верху. Да и кромѣ того, вотъ видишь-ли, милый Гуго, прибавила она, склоняясь на его плечо, я немножко изъ породы ласточекъ… мнѣ нужно летать… пусти же меня летать…
Она отерла украдкой бѣжавшія по щекамъ слезы.
Гуго былъ растроганъ, хотя и старался всячески не показать этого. Эта была для него первая тяжелая разлука, оставляющая рану въ сердцѣ. Брискетта завладѣла обѣими его руками и продолжала съ милой улыбкой:
— Еще бы мнѣ не говорить съ тобой откровенно: я тебѣ вѣдь все отдала, а за то и ты любилъ меня искренно. Сколько разъ, гуляя по лѣсамъ въ маѣ мѣсяцѣ, мы съ тобой видѣли гнѣзда среди кустарниковъ въ полномъ цвѣту! А куда улетали осенью тѣ соловьи и зяблики, что строили эти гнѣзда? Ихъ любовь длилась столько-же, сколько длилась весна!.. Развѣ ты не замѣтилъ, что листья начинаютъ желтѣть, а вчера ужь и снѣгъ носился въ воздухѣ!.. Это сигналъ. Разстанемся же, какъ разстались легкія птички, и если только мои слова могутъ облегчить тебѣ грусть разлуки, я признаюсь тебѣ, другъ мой, что никого ужь я, сдается мнѣ, не полюблю такъ беззавѣтно, какъ тебя любила!
— Да, я вижу, сказалъ Гуто, озираясь кругомъ, ты въ самомъ дѣлѣ собираешься уѣхать.
— Да; я ѣду въ Парижъ съ матерью одного молодаго господина, которая очень ко мнѣ привязалась.
— Точно-ли мать, а не сынъ?
— Мать, мать… Сынъ — совсѣмъ иначе.
— Онъ тебя любитъ?
— Немножко.
— Можетъ быть, и много?
— Нѣтъ — страстно!
— И ты мнѣ говоришь это?
— Лгать тебѣ я не хочу.
— И ты ѣдешь?
— Парижъ такъ и манитъ меня. У меня просто голова кружится, когда я объ немъ подумаю… Такой большой городъ… и Сен-Жерменъ близко, а не много дальше — Фонтенебло, т. е. дворъ!
— Значитъ, и отъѣздъ скоро?
— Очень скоро.
Брискетта схватила голову Гуго и долго-долго ее цѣловала. Слезъ не могла она удержать и онѣ падали ей прямо на губки.
— Если мы съ тобой тамъ встрѣтимся когда-нибудь, ты увидишь самъ, какъ я тебя люблю! сказала она. Одно хорошее мѣсто и есть у меня въ сердцѣ, и мѣсто это — всегда твое.
И вдругъ, вырвавшись изъ его объятій и положивъ обѣ руки на его плечи, сказала:
— А ты — мѣть повыше!
Отъѣздъ Брискетты оставилъ большую пустоту въ сердцѣ и въ жизни Гуго. Ни охота, ни бесѣда съ маркизомъ де Сент-Эллисъ не могли наполнить. этой пустоты. Фехтованье съ Агриппой или съ Коклико, разъѣзды безъ всякой цѣли съ Кадуромъ также точно не развлекали его. Какое-то смутное безпокойство его мучило. Парижъ, о которомъ говорила Брискетта, безпрестанно приходилъ ему на умъ. Горизонтъ Тестеры казался ему такимъ тѣснымъ! Молодая кровь кипѣла въ немъ и бросалась ему въ голову.
Агриппа замѣтилъ это прежде всѣхъ. Онъ пошелъ къ графинѣ де Монтестрюкъ въ такой часъ, когда она бывала обыкновенно въ своей молельнѣ.
— Графиня, я пришелъ поговорить съ вами о ребенкѣ, сказалъ онъ. Вы хотѣли, запирая его здѣсь, сдѣлать изъ него человѣка. Теперь онъ — человѣкъ; но развѣ вы намѣрены вѣчно держать его при себѣ, здѣсь въ Тестерѣ?
— Нѣтъ! Тестера — годится для насъ съ тобой, кому нечего ужь ждать отъ жизни; но Гуго носитъ такое имя, что обязанъ еще выше поднять его славу.
— Не въ Арманьекѣ жь онъ найдетъ къ этому случай… а въ Парижѣ, при дворѣ.
— Ты хочешь, чтобъ онъ уѣхалъ… такъ скоро?
— Въ двадцать два года, графъ Гедеонъ, покойный господинъ мой, уже бывалъ въ сраженіяхъ.
— Правда! Ахъ! какъ скоро время-то идетъ!.. Дай же мнѣ срокъ. Мнѣ казалось, что я ужь совсѣмъ привыкла къ этой мысли, которая такъ давно уже не выходитъ у меня изъ головы, а теперь, какъ только разлука эта подошла такъ близко, мнѣ напротивъ кажется, что я прежде никогда объ ней и не думала.
Однакожь у вдовы графа Гедеона былъ не такой характеръ, чтобъ она не могла вся отдаться печали и сожалѣніямъ. Несчастье давно закалило ее для борьбы. Она стала пристальнѣе наблюдать за сыномъ и скоро убѣдилась сама, что то, чего ему было довольно до сихъ поръ, ужь больше его не удовлетворяетъ.
— Ты правъ, мой старый Агриппа, сказала она ему: часъ насталъ!
Разъ какъ-то вечеромъ она рѣшилась позвать сына. Всего одна свѣча освѣщала молельню, въ которой на самомъ видномъ мѣстѣ висѣлъ портретъ графа Гедеона въ военномъ нарядѣ, въ шлемѣ, въ кирасѣ, съ рукой на эфесѣ шпаги.
— Стань тутъ, дитя мое, передъ этимъ самымъ портретомъ, который на тебя смотритъ, и выслушай меня внимательно.
Графиня подумала съ минуту и, снова возвысивъ голосъ, продолжала:
— Какъ ты думаешь: съ тѣхъ поръ, какъ я осталась одна, чтобъ заботиться о тебѣ, исполнила ли я, какъ слѣдовало, мой долгъ матери?
— Вы!.. о, Боже!
— Награда моя, милый Гуго, — въ этомъ самомъ восклицаніи твоемъ и въ твоемъ взглядѣ. И такъ, если ты, дитя мое, и слѣдовательно судья мой, если ты думаешь, что я выполнила мой долгъ бодро и честно, предъ очами Всевышняго, памятуя и что данное тебѣ Господомъ имя, — то долженъ выслушать меня со всѣмъ вниманіемъ.
Она сдѣлала надъ собой усиліе одолѣть свое волненье и знакомъ подозвала сына ближе:
— Проживъ подъ этой крышей долгіе годы, пока Господь позволилъ тебѣ запастись силами и здоровьемъ, мы должны теперь разстаться. Для тебя, въ твои лѣта, это просто поѣздка… для меня — почти разлука на вѣки… Я покоряюсь ей однако для твоего блага.
— Отчего же разлука на вѣки, матушка? я не уѣду вѣдь изъ Франціи; поѣздка дѣло не вѣчное… я снова найду путь въ Тестеру.
— Надѣюсь, что Господь дозволитъ мнѣ еще разъ встрѣтить здѣсь тебя, но если и суждено иначе, ты все таки иди своимъ путемъ. Я все ужь приготовила для этой разлуки. Въ этомъ кошелькѣ сто золотыхъ, съ которыми ты можешь прожить первое время… У тебя есть конь и шпага, — Господь пошлетъ все остальное; быть можетъ, съ Его помощью, ты поднимешь снова нашъ домъ изъ развалинъ. Я сдѣлала тебя человѣкомъ; ты самъ сдѣлаешь себя главой семейства.
— Ручаюсь вамъ, по крайней мѣрѣ, что положу на это все мужество, все терпѣніе, всю волю, которымъ вы меня научили.
Гуго сѣлъ у ногъ матери, какъ въ дни своего дѣтства. Она взяла его руки, устремила на него влажный и глубокій взоръ и продолжала тихимъ голосомъ:
— Не стану давать тебѣ пустыхъ совѣтовъ: ты самъ знаешь, отъ какой крови ты родился… этого съ меня довольно. Одинъ совѣтъ однакожь, одинъ только, навѣянный мнѣ тою книгой, которую ты такъ любилъ читать въ дѣтствѣ, которая такъ плѣняла тебя чудесными разсказами, и въ которой самые славные, самые благородные примѣры облекаются иногда въ символы. Помнишь-ли ты исторію сказочнаго корабля, Аргоса, на которомъ люди храбрые, неустрашимые, въ геройскія времена Греціи, плыли къ далекимъ берегамъ за Золотымъ Руномъ?
— Еще бы не помнить!… дѣтскими мыслями я слѣдилъ за мужественными пловцами въ ихъ смѣломъ подвигѣ! Ни море, ни дальнее разстояніе, ни тысячи опасностей, ничто не остановило Аргонавтовъ и они вернулись побѣдителями, завоевавши сокровище.
— Ну, мой милый Гуго, каждый человѣкъ, вступающій въ жизнь, долженъ видѣть у себя впереди свое Золотое Руно. Имѣй и ты своё и никогда не теряй его изъ виду; пусть будетъ оно цѣлью твоихъ усилій, желанью достичь его отдавай все, кромѣ одной чести, Для однихъ это Золотое Руно, благородная мечта души мужественной, представляется въ видѣ женщины, съ которой они хотятъ соединиться на всю жизнь, и которая служитъ имъ живымъ олицетвореніемъ всего прекраснаго и добраго на землѣ. Если и ты ищешь того же, да пошлетъ тебѣ Господь такую подругу, которая заслуживала бы тѣхъ жертвъ, какія ты принесешь, чтобъ добиться ея; да будетъ она хорошаго рода и добрая христіанка, чтобъ умѣла воспитать твоихъ дѣтей въ святыхъ истинахъ вѣры, которыя ты самъ всосалъ съ колыбели. Но смотри больше на сердце, нежели на лицо. и если ты найдешь такую, какой желаетъ тебѣ моя любовь матери къ своему единственному ребенку, отдайся ей весь и навсегда! Но если мечта твоя сгремится не къ женщинѣ, если душу твою одолѣетъ другое честолюбіе, другое желаніе, — избирай высокое и великое, не унижайся до жалкой и презрѣнной наживы; пусть будетъ это такимъ дѣломъ, гдѣ бы предстояло тебѣ побѣждать опасности, кровью своею жертвовать славѣ, королю, родинѣ, вѣрѣ. Вотъ въ чемъ будетъ твое Золотое Руно… Но, будетъ ли то женщина или честолюбіе, или всегда прямымъ путемъ и оставайся чистымъ, безъ пятна, чтобъ заслужить побѣду.