— Я, помнится, говорила вамъ о своемъ девизѣ, графъ де Монтестрюкъ: per fas et nefas. Вы знаете, что это значитъ?
— Настолько понимаю, чтобы перевести эти четыре латинскихъ слова такимъ образомъ: во что бы то ни стало!
— Такъ берегитесь же бури!
И не опуская глазъ, она ушла съ террассы.
— Ну! что ты на это скажешь? прошепталъ Лудеакъ на ухо Цезарю.
— Скажу, что пора все это кончить! Сегодня же я поговорю съ кузиной и, если не получу формальнаго обѣщанія, то пріймусь дѣйствовать… и эта буря, о которой она говорила, разразится очень скоро.
— Не стану отговаривать тебя на этотъ разъ… Почва горитъ подъ нами, но завтра или сегодня же ночью, прежде чѣмъ ты на что-нибудь рѣшиться, прійди ко мнѣ поговорить… Упущенный случай можно отъискать снова.
Черезъ часъ графъ де Шиври, бродившій взадъ и впередъ по заламъ, мучимый гнѣвомъ, но все еще не желая пока ссориться съ Монтестрюкомъ, встрѣтилъ Орфизу въ одной галлереѣ.
— Я искалъ васъ, сказалъ онъ, подходя къ ней.
— А я васъ ожидала, возразила она, останавливаясь.
— Значитъ, и вамъ тоже кажется, что намъ нужно переговорить?
— Скажите лучше, мнѣ показалось, что я должна потребовать у васъ объясненія.
— Не по поводу-ли тѣхъ словъ, которыя я услышалъ?
— Нѣтъ, отвѣчала гордо Орфиза, а по поводу тѣхъ взглядовъ, которые ихъ вызвали.
Графъ де Шиври давно зналъ Орфизу де Монлюсонъ и давно убѣдился, что ее ничѣмъ нельзя заставить уступить. Хоть она была и молода, но изъ такихъ, что не измѣняются отъ дѣтства до старости. Онъ пожалѣлъ, что навелъ разговоръ на такой опасный путь, но избѣжать столкновенія уже не было возможности. Пока онъ искалъ какого-нибудь ловкаго средства къ отступленію, герцогиня приступила прямо къ дѣлу.
— Если мы и несогласны съ вами на счетъ поводовъ, прекрасный кузенъ, то согласны по крайней мѣрѣ на счетъ необходимости этого разговора. И такъ, мы поставимъ, если угодно, вопросы какъ можно яснѣй и вы не будете имѣть основаній, клянусь вамъ, пожаловаться на недостатокъ откровенности съ моей стороны. Когда разговоръ нашъ кончится, наши отношенія другъ къ другу, надѣюсь, будутъ опредѣлены ясно и точно.
— Я желаю этого, кузина, столько же какъ и вы.
— Вы знаете, что я не признаю ни за кѣмъ права вмѣшиваться въ мои дѣла. Къ сожалѣнію, у меня нѣтъ ни отца, ни матери; по этому, мнѣ кажется, я купила довольно дорогой цѣной право быть свободной и ни отъ кого не зависѣть.
— Не забывайте о королѣ.
— Королю, графъ, надо управлять королевствомъ и у него нѣтъ времени заниматься подобнымъ вздоромъ. Между тѣмъ, до меня дошло, что при дворѣ есть люди, которые ставятъ рядомъ наши имена, мое и ваше, но, вы должны сознаться, насъ ничто не связываетъ, ни обѣщанія, ни какія бы то ни было обязательства: слѣдовательно — полнѣйшая независимость и свобода съ обѣихъ сторонъ.
— Позвольте мнѣ прибавить къ этому сухому изложенію, что съ моей стороны есть чувство, которому вы когда-то отдавали, казалось, справедливость.
— Я такъ мало сомнѣвалась въ искренности этого чувства, что предоставила вамъ дать мнѣ доказательства его прочности.
— А! да, когда вы отложили вашъ выборъ на три года!… когда вы представили мнѣ борьбу на одинаковыхъ условіяхъ съ человѣкомъ незнакомымъ! съ перваго же разу — полное равенство!… Странный способъ наказывать одного за вспышку и награждать другаго за преданность!
— Если это равенство такъ оскорбительно для васъ, то зачѣмъ же вы приняли борьбу? Ничто васъ не стѣсняетъ, вы свободны…
Еще одно слово — и разрывъ былъ бы окончательный, Орфиза, быть можетъ, этого и ожидала. Цезарь все понялъ и, сдерживая свой гнѣвъ, вскричалъ:
— Свободенъ, говорите, вы? Я былъ бы свободенъ, еслибъ не любилъ васъ.
— Тогда почему же васъ такъ возмущаетъ мое рѣшеніе? Какъ! васъ пугаютъ три года, впродолженіи которыхъ вы можете видѣться со мной сколько вамъ угодно! Этимъ вы доказываете, какъ мало сами уважаете свои достоинства!
— Нѣтъ, но бываютъ иногда такія слова, которыя даютъ право предположить, что обѣщанное безпристрастіе забыто.
— Вы говорите мнѣ это по поводу сдѣланнаго мною намека на мой девизъ, не такъ ли? Я только что хотѣла сказать объ этомъ. Кончимъ же этотъ эпизодъ съ одного разу. Послѣднее слово мое было обращено къ вамъ, сознаюсь въ этомъ. Но развѣ я не была права, предостерегая графа де-Монтестрюка отъ бурь, близость которыхъ мнѣ была ясна изъ всего вашего поведенія, несмотря на ваши увѣренія въ дружбѣ къ нему и въ рыцарской покорности мнѣ, и не должна ли я была предупредить его, что заявляя намѣреніе подняться до меня, онъ долженъ быть готовъ на борьбу, во что бы-то ни стало? Признайтесь же въ свою очередь, что я не очень ошибалась.
— Разумѣется, графъ де-Монтестрюкъ всегда встрѣтитъ меня между собой и вами!
— На это вы имѣете полное право, также точно какъ я имѣю право не отступать отъ своего рѣшенія. Я хотѣла убѣдиться, можетъ ли мужчина любить прочно, постоянно? Еще съ дѣтства я рѣшила, что отдамъ сердце и руку тому, кто съумѣетъ ихъ заслужить… Попробуйте. Если вы мнѣ понравитесь, я скажу: да; если нѣтъ. скажу: нѣтъ.
— И этотъ самый отвѣтъ вы дадите и ему, точно также какъ мнѣ?
— Я дамъ его всякому.
— Всякому! вскричалъ графъ де-Шиври, совершенно уже овладѣвъ собой. Могу ли я понять это такимъ образомъ, что вы предоставляете намъ двумъ, графу де-Шаржполю и мнѣ, только право считаться солдатами въ малолюдной фалангѣ, нумерами въ лоттереѣ?
— Зачѣмъ же я стану стѣснять свою свободу, когда я не стѣсняю вашего выбора?
Цезарь вышелъ изъ затрудненія, разразившись смѣхомъ.
— Значитъ, сегодня — совершенно то же, что и прежде! Только однимъ гасконцемъ больше! Но если такъ, прекрасная кузина, то къ чему же это рѣшенье, объявленное вами въ одинъ осенній день, за игрой въ кольцо?
— Можетъ быть — шутка, а можетъ быть — и дѣло серьезное. Я вѣдь женщина. Отгадайте сами!
Орфиза прекратила разговоръ, исходомъ котораго Цезарь былъ мало доволенъ. Онъ пошелъ ворча отъискивать Лудеака, который еще не уходилъ изъ отеля Монлюсонъ и игралъ въ карты.
— Если тебѣ везетъ въ картахъ сегодня такъ же, какъ мнѣ у кузины, то намъ обоимъ нечѣмъ будетъ похвалиться! Прекрасная Орфиза разбранила меня и доказала, какъ дважды два — четыре, что во всемъ виноватъ я одинъ… Я не много понялъ изъ ея словъ, составленныхъ изъ-сарказмовъ и недомолвокъ… Но я чертовски боюсь, не дала ли она слово этому проклятому Монтестрюку!
— Я догадался по твоему лицу… Значитъ, ты думаешь?..
— Что его надо устранить.
— Когда такъ, пойдемъ ужинать. Я ужь говорилъ тебѣ, что мнѣ попался подъ руку такой молодецъ, что лучшаго желать нельзя…
— Не тотъ ли это самый, что долженъ былъ, сегодня ночью, дать мнѣ случай разъиграть передъ Орфизой роль Юпитера передъ Европой?
— Тотъ самый.
— Гм! твой молодецъ что-то слишкомъ скоро ушелъ для такого рѣшительнаго человѣка!
— Я хорошо его знаю. Онъ и ушелъ-то только для того, чтобы послѣ лучше броситься на добычу.
— А какъ его зовутъ?
— Капитанъ д'ДАрпальеръ… Балдуинъ д'Арпальеръ… Ты объ немъ что нибудь слышалъ?
— Кажется, слышалъ смутно, да еще по такимъ мѣстамъ, куда можно ходить только въ сумерки и въ темномъ плащѣ подъ цвѣтъ стѣны… когда приходитъ въ голову фантазія пошумѣть.
— Именно… Не спрашивай, какъ я съ нимъ познакомился… Это было однажды вечеромъ, когда винные пары представляли мнѣ все въ розовомъ цвѣтѣ… Онъ воспользовался случаемъ, чтобъ занять у меня денегъ, которыхъ послѣ и не отдалъ, да я и требовать назадъ не стану по той простой причинѣ, что всегда не мѣшаетъ имѣть другомъ человѣка, способнаго на все!
— И ты говоришь, что онъ — капитанъ?
— Это онъ клялся мнѣ, что такъ; но мнѣ сдается, что его рота гребетъ веслами на галерахъ его величества короля… Онъ увѣряетъ, что требуетъ отъ министра возвращенія денегъ, издержанныхъ имъ на службѣ его величества. А пока въ ожиданіи, онъ шлифуетъ мостовую, таскается по разнымъ притонамъ и живетъ всякими продѣлками. Я увѣренъ, что его можно всегда купить за пятьдесятъ пистолей.
— Ну! значитъ, молодецъ!
— Надо однакожь поспѣшить, если хотимъ застать его въ одномъ заведеніи, гдѣ ему отпускаютъ въ долгъ, а онъ осушаетъ бутылки, безъ счета, платя за нихъ разсказами о сраженіяхъ.
— Такъ у тебя есть уже планъ?
— Еще бы! развѣ я потащилъ бы тебя, чортъ знаетъ куда, по такому туману, еслибъ у меня въ головѣ не было готоваго великолѣпнаго плана кампаніи?…
Они прибавили шагу и пришли въ улицу Сент-Оноре, къ знаменитому трактирщику, у котораго вертела вертѣлись не переставая передъ адскимъ огнемъ. Когда они подходили къ полуотворенной двери, изнутри слышался страшный шумъ отъ бросаемыхъ въ стѣну кружекъ, глухаго топота дерущихся и рѣзкаго визга руготни.
— Свалка! сказалъ глубокомысленно Лудеакъ; въ такихъ мѣстахъ это не рѣдкость!
Они вошли и при свѣтѣ огня увидѣли посрединѣ залы крѣпкаго и высокаго мужчину, возившагося съ цѣлой толпой слугъ и поваровъ, точно дикій кабанъ передъ стаей собакъ. Человѣка четыре уже отвѣдали его могучаго. кулака и стонали по угламъ. Онъ только что отвелъ отъ груди своей конецъ вертела и хватилъ эфесомъ шпаги самого трактирщика по головѣ такъ ловко, что тотъ покатился кубаремъ шаговъ на десять; остальнымъ также досталось. Въ эту самую минуту Цезарь и Лудеакъ вошли въ залу, давя каблуками осколки тарелокъ и бутылокъ.
— Эй! что это такое? крикнулъ Лудеакъ, развѣ такъ встрѣчаютъ честныхъ дворянъ, которые, вѣря славѣ заведенія, приходятъ поужинать у хозяина Поросенка?
Въ отвѣтъ раздался только стонъ и хозяинъ, завязывая салфеткой разбитый лобъ, притащился къ вошедшимъ друзьямъ и сказалъ имъ:
— Ахъ, господа! что за исторія! еще двѣ-три такихъ же — и навсегда пропадетъ репутація этого честнаго заведенія!
— Молчи, сволочь! крикнулъ великанъ, махая шпагой и удерживая на почтительномъ разстояніи избитую прислугу… Я вотъ сейчасъ объясню господамъ, въ чемъ дѣло, и они поймутъ. А если кто-нибудь изъ васъ тронется съ мѣста, разрублю на четверо!
Шпага блеснула и всѣ, кто вздумалъ было подвинуться впередъ, разомъ отскочили на другой конецъ комнаты. Тогда онъ положилъ шпагу на столъ и, осушивъ стаканъ, оставшійся по какому-то чуду цѣлымъ, благородно сдѣлалъ знакъ обоимъ вошедшимъ дворянамъ присѣеть на скамьѣ противъ него.
Капитанъ Балдуинъ д'Арпальеръ, тотъ самый, кого принцесса Маміаки называла Орфано де Монте-Россо, былъ еще въ томъ самомъ костюмѣ, въ которомъ его видѣли у герцогини д'Авраншъ. На омраченномъ лицѣ его еще виднѣлись остатки гнѣва, который онъ усердно заливалъ виномъ.
— Вотъ въ чемъ дѣло, началъ онъ, покручивая свои жесткіе усы. Со мной ночью случилось непріятное приключеніе. Умъ мой помутился отъ него. Чтобъ прогнать грустное воспоминаніе, я отправился въ этотъ трактиръ съ намѣреніемъ докончить здѣсь ночь смирненько между окорокомъ ветчины и нѣсколькими кружками вина.
Онъ повернулся къ хозяину, у котораго ноги все еще дрожали отъ страху, и грозя ему пальцемъ, продолжалъ:
— Надо вамъ сказать, что я дѣлалъ честь этому канальѣ — ѣлъ у него — столько же по добротѣ душевной, сколько и потому, что онъ кормитъ недурно, какъ вдругъ, сейчасъ передъ вашимъ приходомъ, подъ смѣшнымъ предлогомъ, что я ему немного долженъ, онъ имѣлъ дерзость объявить, что неиначе подастъ мнѣ вина, какъ за наличныя деньги! не имѣть довѣрія къ офицеру Его Величества короля! Я хотѣлъ наказать этого негодяя, какъ онъ того заслуживалъ; вся эта сволочь, служащая у него, кинулась на меня… вы видѣли сами, что было дальше. Но, Боже правый! еслибъ только вашъ приходъ, господа, не возбудилъ во мнѣ врожденной кротости и не склонилъ меня къ снисходительности, я бы нанизалъ на шпагу съ полдюжины этихъ бездѣльниковъ и изрубилъ бы въ котлеты всѣхъ остальныхъ!
Огромная нога капитана въ толстомъ сапогѣ со шпорой: топнула по полу; все задрожало.
— Хозяинъ — просто бездѣльникъ, сказалъ Лудеакъ; онъ привыкъ говорить, чортъ знаетъ съ кѣмъ. А сколько онъ съ васъ требовалъ, этотъ скотина?
— Не знаю, право… какую-то бездѣлицу!
— Двѣсти пятьдесятъ ливровъ, круглымъ счетомъ, прошепталъ трактирщикъ, державшійся почтительно вдали; двѣсти пятьдесятъ ливровъ за разную птицу, за колбасу и откормленныхъ каплуновъ, да за лучшее бургонское вино.
— И за такую бездѣлицу вы безпокоите этого господина? вскричалъ Цезарь; да вы, право, стоите, чтобъ онъ вамъ за это обрубилъ уши! Вотъ мой кошелекъ, возьмите себѣ десять золотыхъ и маршъ къ вашимъ кострюлькамъ!
Въ одну минуту вертела съ поросятами и съ аппетитными пулярками завертѣлись передъ огнемъ, въ который бросили еще пукъ прутьевъ, между тѣмъ какъ слуги и поваренки приводили все въ порядокъ, накрывали на столъ и бѣгали въ погребъ за виномъ.
Поступокъ графа де Шиври тронулъ великана. Онъ снялъ шляпу, вложилъ шпагу въ ножны и ужь подходилъ къ Цезарю, чтобъ поблагодарить его, но Лудеакъ предупредилъ.
— Любезный графъ, сказалъ онъ, взявъ Цезаря подъ руку, позволь представить тебѣ капитана Балдуина д'Арпальера, одного изъ самыхъ храбрѣйшихъ дворянъ во Франціи. Я бы сказалъ — самого храбрѣйшаго, еслибъ не было моего друга, графа Цезаря де Шиври.
— Не для вашей ли милости я долженъ былъ сегодня ночью побѣдить нерѣшительность одной молодой дамы, которая медлитъ отдать справедливость вашимъ достоинствамъ?
— Какъ точно, капитанъ, и признаюсь, вашъ неожиданный уходъ очень меня опечалилъ.
— Дьяволъ замѣшался въ наши дѣла въ видѣ маленькой бѣлой ручки, и вотъ почему я измѣнилъ вамъ; но есть такія вещи, о которыхъ я поклялся себѣ никогда не забывать, и не забуду. Вы же, графъ, прибавилъ онъ, взявъ руку Цезаря въ свою огромную ручищу, пріобрѣли сейчасъ право на мою вѣчную благодарность. Шпага и рука капитана д'Арпальера — въ вашемъ полномъ распоряженіи.
— Завидная штука! вскричалъ Лудеакъ: Фландрія, Испанія и Италія знакомы съ ней.
— Значитъ, сказалъ Цезарь, пожимая тоже руку капитану, вы не сердитесь на меня, что я позволилъ себѣ броситъ въ лицо этому грубіяну нѣсколько мелочи, которую онъ имѣлъ дерзость требовать съ васъ?
— Я-то? между военными такія вольности позволительны! Сколько дворянъ я выводилъ изъ затрудненія такими же точно поступками!
— Безъ сомнѣнія! это видно впрочемъ по вашему лицу! И вы согласитесь, неправда-ли, сдѣлать мнѣ честь раздѣлить мой ужинъ съ моимъ другомъ Лудеакомъ?
— Тѣмъ охотнѣй, что работа, за которой вы меня застали, порядочно-таки возбудила во мнѣ аппетитъ!
— Подавать кушанье, да живѣй! крикнулъ Лудеакъ.
XVII
Подготовленная дуэль
Человѣкъ, стоявшій передъ Цезаремъ, былъ большаго росту, сухой какъ тростникъ, мускулистый, съ широкими плечами, жилистыми руками, небольшой круглой головой, покрытой густыми курчавыми волосами, какъ у Геркулеса, съ плотной шеей, широкой грудью и съ рубцомъ на щекѣ, который терялся въ густыхъ усахъ; кожа у него была кирпичнаго цвѣта. Все въ немъ обличало сангвиническій темпераментъ, животныя страсти и богатырскую силу.
Иногда впрочемъ, на мгновеніе, какое-нибудь слово, поза, жестъ выдавали дворянина, какъ выдается вдругъ свѣжій пейзажъ изъ разорваннаго вѣтромъ тумана; но вслѣдъ затѣмъ выступалъ снова старый рубака и графъ Орфано исчезалъ въ капитанѣ д'Арпальеръ.
— Ахъ, графъ, сказалъ онъ, разстегивая поясъ, трудно жить въ такіе времена, когда министры короля не признаютъ заслугъ порядочнаго человѣка!… Заставляютъ бѣгать за недоданнымъ жалованьемъ капитана, который командовалъ жандармскимъ эскадрономъ въ Миланѣ и гренадерской ротой во Фландріи; заставляютъ дежурить по переднимъ человѣка, бравшаго Дюнкирхенъ съ Тюренномъ и ходившаго на приступъ Лериды съ принцемъ Конде; а между тѣмъ даютъ полки мальчишкамъ, у которыхъ еще нѣтъ и трехъ волосковъ на бородѣ! Если бы храбрости отдавали должную справедливость, я давно уже былъ бы полковникомъ.
— Скажите лучше — генераломъ! ввернулъ Лудеакъ. Къ чему такая скромность?
— Не безпокойтесь, сказалъ Цезарь, я беру на себя ваше дѣло, а пока я не добьюсь для васъ справедливости — мой кошелекъ къ вашимъ услугамъ…