Всѣ трое вынули свои шпаги и кинжалы изъ ноженъ, чтобъ увѣриться, что они свободно входятъ и выходятъ, что концы у нихъ остры и лезвія отточены. Осмотрѣли заряды въ пистолетахъ, перемѣнили затравку и, успокоившись на этотъ счетъ, пустились дальше.
— Видите, молодцы, сказалъ графъ, шесть зарядовъ — это шесть убитыхъ. Останется четырнадцать, пустяки для насъ съ вами… Притомъ же цыгане вѣчно прибавляютъ. Однакожъ, нужно держать ухо востро и не тратить пороху по воробьямъ.
Скоро они доѣхали до того мѣста долины, гдѣ начинались дома Сен-Жанъ-ле-Конталя. Женщины и дѣвушки съ крикомъ бѣжали во всѣ стороны по полямъ; дѣти плакали, догоняя ихъ и падая на каждомъ шагу. Сильный шумъ раздавался изъ деревни.
— Вотъ лучшее доказательство, что тотъ, кого мы ищемъ, еще не убрался отсюда! сказалъ графъ Гедеонъ.
Онъ остановилъ за руку женщину, бѣжавшую съ узломъ платья на головѣ. Та упала на колѣна, думая, что пришла ея смерть.
— Встань и разскажи, что тамъ такое?
— Ахъ, мой Боже! самъ дьяволъ напалъ на нашу сторону!
— Да, дьяволъ или баронъ — это одно и тоже. Что же онъ тамъ дѣлаетъ?
— А все, что не позволено дѣлать, добрый господинъ. Сначала еще шло порядочно; вся ватага казалась усталою и толковала, что пора спать; начальникъ велѣлъ приготовить обѣдъ, когда они проснутся. Трактирщикъ поставилъ кастрюли на огонь, а на дворѣ накрыли большой столъ. Но какъ только они открыли глаза и выпили нѣсколько бутылокъ, то стали прямыми язычниками.
— Совсѣмъ пьяные, значитъ?
— Совершенно!
— Ну, тѣмъ лучше!
— Что вы говорите? Они собираются разграбить деревню для забавы. Я, пришла-было съ другими, посмотрѣть и едва унесла ноги. Послушайте-ка!
Въ самомъ дѣлѣ, слышался сильный шумъ и выстрѣлы. Перепуганный скотъ бѣжалъ изъ деревни съ отчаяннымъ ревомъ. Старуха бросилась тоже бѣжать. Графъ поѣхалъ къ деревнѣ.
— Берегитесь, дѣтки, пляска начинается! Смотрите, руку на пистолетъ и, какъ-только я подамъ сигналъ, — не зѣвать!
— А какой же будетъ сигналъ?
— Чортъ возьми! шпага на-голо! Какъ только я ее выну — стрѣляй въ разбойниковъ и руби ихъ!
Они пріѣхали на главную улицу Сен-Жанъ-ле Конталя, въ концѣ которой стоялъ трактиръ, прославившійся жареными гусями. Повсюду царствовалъ страшный безпорядокъ. На жителей напалъ паническій ужасъ. Чтобъ добраться до трактира Золотаго Карпа, надо было только идти на встрѣчу бѣгущимъ. Адскій шумъ выходилъ оттуда.
Черезъ растворенную дверь видѣнъ былъ баронъ верхомъ, со шляпой на бровяхъ; онъ осушилъ цѣлый жбанъ и смѣялся во все горло, Кругомъ него — самый шумный безпорядокъ. Ломали мебель, бросали посуду за окошко. Нѣсколько разбойниковъ гонялись за служанками, которыя не знали, куда спрятаться; столъ былъ опрокинутъ, нѣсколько бочекъ разстрѣляно изъ пистолетовъ и вино лилось ручьями на красный полъ. Негодяи, припавъ на колѣна, такъ и пили прямо съ полу. Въ углу плакала дѣвушка съ обнаженными плечами. Тамъ и сямъ солдаты торопливо совали въ мѣшки и чемоданы награбленныя вещи. Другіе стрѣляли въ куръ и утокъ и вѣшали убитыхъ за ноги къ сѣдламъ.
— Ату его! ату его! кричалъ баронъ, забавлявшійся, какъ король.
Труба протрубила походъ: кто держался еще кое-какъ на ногахъ, сѣли на коней и выровнялись подлѣ барона де Саккаро, краснаго, какъ піонъ. Другіе пошли, качаясь, на конюшни и вышли оттуда, таща лошадей за поводья.
— Всѣ крѣпки и славно вооружены, сказалъ Францъ, и не двадцать ихъ, а тридцать!
— Ну, тѣмъ будетъ забавнѣе. На балѣ, ты самъ знаешь, чѣмъ больше танцующихъ, тѣмъ веселѣй, отвѣчалъ Джузеппе.
— Можно мнѣ выбрать, себѣ одного? Вотъ тотъ въ красномъ плащѣ мнѣ нравится.
— А меня особенно соблазняетъ толстякъ, съ зеленымъ перомъ на шляпѣ.
— Выстрѣлимъ-ка разомъ, будетъ пара.
Выстроивъ кое-какъ свою банду, баронъ огрѣлъ хлыстомъ отсталыхъ и, выпрямившись на стременахъ, крикнулъ:
— Теперь, мои барашки, на охоту за хорошенькими дѣвочками и за прекрасными денежками! Кто меня любитъ — за мной!
Въ отвѣтъ раздалось «ура», и въ ту минуту, какъ отрядъ двигался съ мѣста, на дворѣ появился впереди Франца и Джузеппе графъ Гедеонъ въ шляпѣ, надвинутой на самыя брови, крѣпко сидя въ сѣдлѣ и съ откинутымъ на плеча плащемъ. Баронъ уже ѣхавшій къ воротамъ, увидѣлъ его.
— А! графъ де Монтестрюкъ! вскричалъ онъ.
— Онъ самый!
— Тысяча чертей! помоги-же моей памяти!… Вѣдь это тебя я бросилъ на земь какъ-то вечеромъ, на дорогѣ въ Миркиду, въ прошломъ году?
— Да, напавши на меня сзади и неожиданно.
— Военная хитрость, мой другъ, военная хитрость! А! да славно-же ты и упалъ тогда!… Какими судьбами ты гуляешь теперь по моей дорогѣ?
— Гуляю потому, что ищу тебя.
— Ну! вотъ теперь ты нашелъ меня; чего-же ты отъ меня хочешь?
— Хочу убить тебя.
Шпага графа блеснула въ правой рукѣ, и въ тоже мгновенье онъ выстрѣлилъ лѣвою изъ пистолета въ бандита, стоявшаго у него на дорогѣ.
Въ ту же минуту раздались еще два выстрѣла, а за ними, съ быстротою молніи, — еще три. Шесть человѣкъ упало, и въ числѣ ихъ человѣкъ въ красномъ плащѣ и другой — съ зеленымъ перомъ.
И вдругъ съ крикомъ: бей! руби! стариннымъ военнымъ крикомъ своего рода, графъ де Монтестрюкъ бросился прямо на барона.
Въ то же время, со шпагами на-голо: Францъ и Джузеппе кинулись на прочихъ бандитовъ.
Ударъ былъ страшный. Ошеломленные стремительной аттакой, разстроенные внезапнымъ раденіемъ шестерыхъ товарищей, всадники барона дали прорвать ряды свои, и еще двое свалились съ коней отъ первыхъ же ударовъ. Но какъ только они увидѣли, что противъ нихъ всего трое человѣкъ, они сомкнули ряды и кинулись впередъ въ свою очередь. Тутъ произошла страшная свалка, раздались крики, стоны, проклятія, бѣшеные удары шпагъ и глухой шумъ тяжелаго паденья тѣлъ на землю. Дымъ отъ выстрѣловъ облекъ всю схватку.
Графъ Гедеонъ перескочилъ черезъ солдата, котораго свалилъ первымъ выстрѣломъ, и схватился съ барономъ де-Саккаро. Это былъ крѣпкій рубака, владѣвшій отлично и шпагой, и кинжаломъ; не легко было одолѣть его; но онъ ослабѣлъ отъ попойки, рука его потеряла и гибкость, и твердость; кромѣ того, у графа было еще и то преимущество, что онъ готовъ былъ уыереть, лишь бы только убить врага.
Два тигра не бросаются другъ на друга съ такой яростью, когда схватываются изъ-за добычи; ударъ сыпался за ударомъ; уже кровь лилась ручьями съ обоихъ, но потому уже, какъ графъ вертѣлся около барона, грозя ему и рукой, и шпагой, и кинжаломъ, быстро нападая и такъ же быстро отражая удары, — можно было отгадать заранѣе, на какой сторонѣ окажется побѣда. Она пришла бы еще скорѣй, еслибы по временамъ одинъ изъ людей барона не отдѣлялся отъ общей схватки, въ которой бились Францъ и Джузеппе, какъ два дикихъ кабана, преслѣдуемые стаей собакъ, — чтобы броситься на графа, которому приходилось еще и отъ него защищаться, а между тѣмъ баронъ могъ хоть немного вздохнуть; но силы его замѣтно истощались вмѣстѣ съ кровью, лившеюся изъ ранъ, и шпага уже плохо дѣйствовала въ его рукахъ.
Пришла наконецъ минута, когда усталая рука не выдержала тяжести шпаги, опустилась и открыла задыхающуюся грудь. Быстрѣй молніи, рука графа Гедеона вытянулась, и баронъ повалился на грудь своей лошади. Ударомъ кинжала графъ распоролъ ему горло, прикололъ еще разъ и бросилъ окровавленнаго на-земь.
— Мертвъ! крикнулъ онъ.
Видя смерть начальника, еще кое-какъ державшіеся люди барона ударились въ бѣгство и, прискакавши разомъ цѣлой толпой къ воротамъ, валились другъ на друга.
Францъ и Джузеппе не думали гнаться за ними. Кругомъ нихъ валялось съ дюжину безжизненныхъ тѣлъ. Другіе хрипѣли по угламъ или едва таскались тамъ и сямъ. Они изрубили эту сволочь, качавшуюся на коняхъ и извергавшую при каждомъ ударѣ столько же вина, какъ и крови. Но оба они такъ упорно и слѣпо продолжали биться, что въ числѣ ударовъ, направленныхъ противъ нихъ на удачу полупьяными разбойниками, нѣкоторые все-таки попади ловко. Окруженные мертвыми и умирающими, Францъ и Джузеине и сами казались не лучше ихъ. Они протянули другъ другу руку.
— Ну, каково тебѣ, братъ? спросилъ Францъ у Джузеппе.
— Да нехорошо, братъ! а тебѣ?
— Еще немножко хуже, если возможно…. Мнѣ кажется, что стѣны этого двора пляшутъ сарабанду.
Графъ подъѣхалъ къ нимъ, едва держа въ рукѣ мокрую и красную шпагу, вдругъ поблѣднѣлъ и на минуту закрылъ глаза. Онъ открылъ ихъ и, сдѣлавъ послѣднее усиліе, чтобъ не упасть, сказалъ:
— Кажется, мой счетъ сведенъ.
Францъ и Джузеипе соскочили съ сѣделъ, не думая о своихъ ранахъ, и сняли съ коня графа, который ужъ не могъ держаться на ногахъ; они положили его на солому, покрытую собранными на-скоро плащами. Нѣсколько жителей, увидѣвъ, что побитые разбойники скачутъ сломя голову изъ деревни, подошли къ трактиру. Кто былъ посмѣлѣй, вошли во дворъ, смотрѣли на раненыхъ, считали мертвыхъ, перескакивая черезъ цѣлыя лужи крови. Двое или трое бродили вокругъ барона, удивляясь его огромному росту и еще пугаясь его свирѣпаго лица, которое такъ у него и замерло. Они показывали другъ другу страшную рану у него на шеѣ. Нѣкоторые окружили тѣхъ, кто ихъ избавилъ отъ этихъ разбойниковъ, а одинъ изъ нихъ, еще не совсѣмъ оправившійся отъ страха, спросилъ, указывая пальцемъ на тѣло барона де-Саккаро:
— Правда-ли, что онъ мертвый?
— Мертвый, какъ и я самъ сейчасъ же буду, отвѣчалъ графъ Гедеонъ.
Маленькій человѣчекъ въ черномъ плащѣ, вышедшій изъ погреба, подошелъ ближе, согнувъ спину.
— Я немного лекарь, кое-чему учился въ Испаніи, сказалъ онъ; покойный баронъ де-Саккаро, да пріиметъ Господь его душу! возилъ меня за собой на всякій случай… Когда я увидѣлъ, что начинается битва, я спрятался, чтобъ сохранить отъ ранъ такую личность, помощь которой можетъ быть многимъ полезна…
Джузеппе толкнулъ его къ графу.
— Вынимай инструментъ, да только поскорѣй, сказалъ ему графъ.
IV
Обѣщаніе сдержалъ смертію
Маленькій черный человѣкъ опустился на колѣна, разстегнулъ платье графа, положилъ его на спину, потомъ на животъ, внимательно осмотрѣлъ раны и затѣмъ сказалъ:
— Все это — пустяки, графъ; у меня есть секретъ кое-какихъ мазей, и все бы уладилось; но, къ несчастью, у васъ на лѣвомъ боку, между третьимъ и четвертымъ ребромъ, есть кинжальная рана дюйма въ четыре или въ пять, прошедшая насквозь черезъ благородныя части…
— Значитъ, смертельная? спросилъ графъ.
— Да, кажется по всему, что дѣло тутъ плохо; еслибъ мой ученый другъ, профессоръ дон-Игнаціо Каррубіо, преподающій въ саламанкскомъ университетѣ, былъ здѣсь съ нами, онъ бы вамъ тоже сказалъ, что кинжальная рана, проникшая насквозь черезъ…
— Къ чорту твоего друга дон-Игнаціо! Ему говорить тутъ нечего! говори самъ: сколько времени я проживу?
— Съ помощію Божьею и съ моими заботами о вашей милости, до…
Черный человѣкъ подумалъ.
— Да ну-же! я вѣдь солдатъ. И такъ, по твоему, я проживу до?…
— До вечера, графъ.
— Успѣю-ли я; по крайней мѣрѣ, исповѣдаться и принять причастіе?
— Да, если у вашей милости не слишкомъ много разсказывать попу.
— Только то, въ чемъ порядочный дворянинъ можетъ сознаться… Эй! Францъ!
Францъ подошелъ. У бѣднаго рейтара были крупныя слезы на глазахъ.
— Садись на лошадь и скачи въ Жимонское аббатство; аббатъ мнѣ пріятель. Скажи ему, что пріѣхалъ отъ меня, и пусть онъ пришлетъ мнѣ священника… Только поторопись: смерть никакъ не можетъ заставлять дожидаться.
Честный солдатъ, не говоря ни слова, поймалъ свѣжую лошадь, бродившую безъ сѣдока, и попросилъ Джузеппе приложить ему къ ранамъ, которыми онъ весь былъ покрытъ, намоченные водкой компрессы и потуже ихъ притянуть.
— Весь вопросъ въ томъ, чтобъ мнѣ только туда доѣхать, сказалъ онъ, взбираясь на коня.
— Что-жъ?ты попридержи дыханіе!
— Именно, попридержу…
Онъ далъ поводья лошади, пришпорилъ ее и поскакалъ.
Между тѣмъ, пока Францъ скакалъ въ Жимонское аббатство за священникомъ, черный человѣкъ, учившійся въ Испаніи, давалъ графу изъ стклялки крѣпительныя лекарства и прикладывалъ къ ранамъ разныя мази, которыхъ у него было множество. Джузеппе смотрѣлъ.
— Если у васъ останется, сказалъ наконецъ бѣдный солдатъ, мнѣ бы тоже нужно было хоть немножко.
Графъ обернулся къ итальянцу и, взглянувъ на него, сказалъ:
— А что, развѣ намъ прійдется вмѣстѣ отправляться въ далекій путь?
— А вы какъ думаете? Я не изъ тѣхъ, что бѣгутъ въ послѣдній часъ.
По приказанію графа Гедеона, бѣдняка положили возлѣ него, и они принялись толковать о старыхъ походахъ, лежа оба рядомъ на соломѣ.
Черный человѣкъ расхаживалъ туда и сюда, поворачивалъ мертвыхъ и останавливался возлѣ тѣхъ, въ комъ были еще признаки жизни.
Жители деревни, не заботясь о несчастныхъ умирающихъ, занимались очищеніемъ ихъ кармановъ и дѣйствовали удивительно ловко. Услышавъ, что есть чѣмъ поживиться въ трактирѣ Золотого Карпа, прочіе тоже прибѣжали, какъ стая голодныхъ собакъ, и принялись тащить платье съ мертвыхъ, споря между собой съ шумомъ и криками.
— Звѣрь убитъ, а вотъ и мухи налетѣли! сказалъ Джузеппе глубокомысленнымъ тономъ.
Онъ хотѣлъ опять начать толки съ господиномъ о военныхъ похожденіяхъ, какъ вдругъ графъ Гедеонъ положилъ ему руку на плечо и сказалъ:
— Смотри, не вздумай умереть первымъ! вѣдь нужно же будетъ кому-нибудь привезти меня домой, въ Монтестрюкъ; я на тебя разсчитываю.
— Ну, еще бы! вѣдь господинъ всегда долженъ идти впереди!… Я могу и подождать.
Вдругъ раздался шумъ на улицѣ и набившаяся въ воротахъ толпа разступилась: это Францъ возвращался во всю прыть, одной рукой держась за сѣдло, а другой нахлестывая лошадь запыхавшагося святаго отца, который едва держался на-сѣдлѣ и уже считалъ себя погибшимъ.
Францъ раздвинулъ толпу, подошелъ прямо къ графу Гедеону и сказалъ:
— Вотъ и священникъ!
Едва онъ это выговорилъ, какъ покатился на-земь и растянулся во всю длину. Его охватила дрожь, ротъ судорожно сжался, онъ раскрылъ глаза и ужь не двинулся.
Джузеппе, приподнявшись, перекрестилъ бѣднаго товарища.
— Вотъ и первый, прошепталъ онъ.
Священникъ подошелъ къ графу, котораго зналъ давно, и, сложивъ руки на груди, сказалъ:
— Ахъ, графъ! что это съ вами сдѣлали?
— Вотъ потому-то и надо торопиться… Я хорошій дворянинъ и не могу умереть, какъ какой-нибудь нечестивецъ… но только — поскорѣй.
Онъ приподнялся и сѣлъ, а священникъ возлѣ него.
— Святой отецъ! я дѣлалъ не много добра, и рѣдко; много зла, и часто; но никогда и ничего противъ чести… Я умираю съ вѣрой христіанина и добрымъ католикомъ. Вотъ сейчасъ только я избавилъ свѣтъ отъ гнуснѣйшаго мошенника.
— Знаю… знаю, сказалъ священникъ.
— Надѣюсь, что это мнѣ зачтется тамъ, на небесахъ.
Священникъ покачалъ головой нерѣшительно; потомъ, наклонясь къ умирающему, сказалъ:
— Раскаеваетесь-ли вы въ грѣхахъ своихъ, сынъ мой?
— Горько раскаеваюсь.
Священникъ поднесъ распятіе къ губамъ графа, который набожно его поцѣловалъ; потомъ перекрестилъ большимъ пальцемъ его лобъ, уже покрывшійся липкимъ потомъ.
— Рах vobiseum!
— Amen! отвѣчалъ Джузеппе.
Окончивъ исповѣдь, графъ попросилъ вѣрнаго Джузеппе достать ему листъ бумаги, перо и чернильницу. Черный человѣкъ, не сводившій съ него глазъ, досталъ все это изъ кожанаго футляра, висѣвшаго у него на поясѣ, и, положивъ бумагу на колѣна раненому, сказалъ боязливо:
— Не нужно однакожь писать слишкомъ долго.
— А! вы полагаете?
— Я говорю это изѣ предосторожности. Я только что щупалъ вамъ пульсь: если вы вздумаете писать красивыя фразы, то не успѣете подписать.
— Очень благодаренъ!
Джузеппе, собравшій послѣднія силы въ эту торжественную минуту, приподнялъ графа, который взялъ перо и, призвавъ на помощь всю силу воли, довольно твердой рукой написалъ три строчки, подписалъ, свернулъ листъ вчетверо и приложилъ на горячій воскъ, накапанный на бумагу чернымъ человѣкомъ, большой золотой перстень съ гербомъ.
— Еще есть у меня время? спросилъ онъ, взглянувъ на чернаго человѣка.