- Что? Я не поняла…
- Имеются в виду наши туалеты, - уточнила Альбина.
- Ох, эти твои лошадиные сравнения…
8.
В этот самый час будущий королевский гость спал в фургоне бродячих артистов, устроив голову на ящике с куклами. А новые его друзья сидели оба на козлах и бесшабашно пели на два голоса, чтобы прогнать сонливость:
Человеку нужен дом,
Словно камень, прочный,
А меня судьба несла,
Что ручей проточный…
Влек меня бродяжий дух,
Вольный дух порочный,
Гнал, как гонит ураган
Листик одиночный…
Сидя в кресле, на заду
Натирать мозоли?! -
О, избавь меня, Господь
От подобной роли!
( Стихи немецких вагантов XI-XII веков в переводах Льва Гинзбурга )
- Слушай-ка, Марта, я все перезабыл… не знаю, где мы… Да и то сказать: когда нас с отцом упекли в изгнание, мне еще не было и девяти!
- Ну так спроси дорогу - чего проще? Хотя… Желтоплюш, тебе не кажется, что на нас как-то странно смотрят… дичатся, вроде?
Дело в том, что это был уже город, столица абидонская. Мощеные булыжником узкие улочки встречали наших путников и впрямь на странный манер: с одной стороны, население заинтересованно разглядывало их, но с другой - при первой же попытке контакта прохожие поглубже надвигали шляпы и шагали быстрее, а в домах захлопывали ставни…
Вот уже не раз Желтоплюш крикнул: - Эй, сударь! Не хочет… Тогда вы, мадам. Доброе утро! Дозвольте спросить…
…но и судари, и дамы резко сворачивали во двор или с прискорбием показывали на свои уши: глуховаты, дескать, не обессудьте, или бросали в ответ, еще не дослушав вопроса:
- Не здешние… не знаем!
Марта и Желтоплюш переглядывались, но разгадка этого удивительного явления не шла на ум ни ей, ни ему.
Возле одного дома точил ножи-ножницы горбун. Над ним только что, при появлении фургона, расторопно опустила жалюзи девочка лет 14-ти, передавшая ему пару ножей через окно. Закрыла, но сквозь переборки виднелись ее любопытные глаза.
- Почтеннейший, - сердечно обратился к точильщику Желтоплюш, - не затруднит ли вас чуть-чуть направить нас к цели? На дворцовую площадь нам надо…
Горбун не вдруг разжал уста: путники и кобыла их, фургон и афиши на нем были сначала ощупаны цепкими его глазами.
- Прямо-таки на дворцовую? - переспросил он, собрав на лбу целую грядку морщин. - Чужеземцы, что ли? - Желтоплюш подтвердил. - Это вам мимо водокачки надо. То есть назад, потом направо. За водокачкой должна стоять тетка, торгует она вареными раками. У тетки спросите: где, мол, тут живодерня для бродячих собак и кошек?
- Это еще зачем? - перебила Марта. - При чем тут…
Горбун поглядел на нее то ли с упреком, то ли с жалостью, сплюнул и молча возобновил вращение точильного камня.
- Нет, сударь, мы спросим, продолжайте, - робко сказал Желтоплюш.
- Она вам и растолкует. Если, конечно, раки не шибко будут свистеть. А то иной раз они так рассвистятся…
- Кто? Вареные раки?!
- Они самые. Когда их мало - еще ничего. А если улов велик, - уши закладывает от свиста… слова не скажи при них. Значит, как про живодерню узнали - обогнули ее с любой стороны - и вот она, площадь, что вам требуется, и сам королевский дворец.
Бедных артистов какой-то ужас обуял от этого объяснения! Однако они деревянными голосами поблагодарили точильщика и повернули Клементину, как он велел.
- Это сумасшедший, - твердо сказала Марта, когда отъехали.
- Или нет, - задумчиво отвечал Желтоплюш. - Сперва я тоже подумал так… А заметила, девчонка в окне подслушивала?
- Ну и что?
- Понимаешь, почудилось мне, что горбун хотел предупредить нас о чем-то! Живодерня, куда свозят бродячих собак… Бродячих! Раки, которые свистят… Неспроста это.
- А почему нельзя было попросту, без затей? Что за секрет такой - дорога до площади?!
- Может, и секрет. Особенно если площадь дворцовая. И особенно, если спрашивают чужеземцы…
- Ну, порядочки… Мы ж не спрашивали, сколько в их армии пушек! Погоди! - возмущенная Марта спрыгнула на землю и догнала простую женщину, шедшую впереди. Желтоплюш мрачно ждал. Через полминуты Марта вернулась.
- Ну, что?
- "Жубы болят", - передразнила Марта. - Не может говорить. Я спросила - и сразу они разболелись! Слушай, но не искать же нам торговку свистящими раками! Лучше честно спросить полицейского…
- Лучше, только не нам. Принца нашего подлатать бы, почистить слегка - и пускай он спрашивает…
А их принц безмятежно разулыбался в фургоне: что-то приятное показывали ему во сне…
9.
Комнатка Патрика, расположенная под самым чердаком, напоминала бедную студенческую келью. Патрик работал сейчас, писал. Скрип его пера переходил исподволь в чуткие, осторожные аккорды гитары; на виду ее, однако, не было. Под эту гитару неведомо чей голос (самого автора? Но у него же нет голоса! Разве что голос его души?) негромко и выстраданно произносил:
Вот он не пишет уже, откидывается. Другому голосу, женскому, который позвал его по ту сторону двери - "Ваша милость! Вы заняты?" - Патрик делает предостерегающий жест: погоди, мол.
…И все-таки
всей грешной моей плотью,
душою всею,
клеточкою каждой,
всем существом моим
ежеминутно,
не я,
но тот,
во мне живущий кто-то,
опять кричит:
- Как сорок тысяч братьев!… -
и вопиет:
- Сильней всего на свете!…
едва ли не навзрыд:
- Дороже жизни!… -
но к этому язык мой непричастен,
но это все -
помимо моей воли,
но все это -
ни говоря ни слова
и даже звука не произнеся.
( Стихи Юрия Левитанского )
- Ваша милость, вы не спите? - опять постучали к нему. То была маленькая русоволосая служанка по имени Марселла. Когда Патрик, чтобы ответить ей, смахнул на пол книгу в серебряном окладе, девушка позволила себе войти:
- Это всего только я. Хочу спросить: вам постирать, отутюжить ничего не надо?
Патрик покачал головой, рассеянно улыбаясь.
- Смотрите. А то к приезду гостей все будут при параде, а у вас и сорочки свежей не найдется… - Марселла подобрала с пола заодно с той книгой скомканные листы и разглаживала их: труд ведь вложен сюда, душу свою автор, может быть, распинал здесь, - так неужто выбрасывать?
Вот только на источник этого вдохновения Марселла старалась не смотреть: над узкой кроватью немого висел портрет принцессы Альбины. Принцесса там смеялась, скалила ровные крепкие зубки…
- Вы не представляете, сударь, - продолжала Марселла, - как тут все ходуном заходило!… В Дубовом зале - паркетчики вкалывают, их целая артель! А ко всей музыке, какая есть во дворце, позвали настройщиков…
Между тем перо Патрика быстро рисовало гуся - важного, самодовольного. Птица эта была увенчана заломленной шляпой и орденской лентой через всю грудь.
- Это… которого ждут?! - поняла и засмеялась Марселла. - Принц из Пенагонии? Хорош…
Патрик отобрал у нее свои черновики и медлительно порвал их, невзирая на детскую гримасу жалости и досады на ее лице. А потом показал ей беловик тех же стихов, они были озаглавлены "Прощальное" и наверху оснащены буквой А.
- Полно, Ваша милость, - усмехнулась девушка, знавшая про немого едва не больше, чем сам он знал о себе. - Таких "прощальных", позвольте заметить, было написано, чтоб не соврать, ровно четыре!
Два из них вы мне давали читать, а два - не изволили… Ну зачем, сударь?! - вскрикнула она очень громко, когда он, уязвленный этим напоминанием, стал комкать и беловик, забирая его в кулак. - Разве для этого я сказала?! Да вы права не имеете! Это не ей одной пишется! Это - всем людям… Ведь их поют! Да, да, сударь: давно поют ваши стихи, и не обращают внимания на эту букву "А" наверху! Свободно поют их другим девушкам… на все другие буквы!
Под воздействием горячих этих слов Патрик выпустил из кулака сморщенный ком бумаги, погладил заступницу своей поэзии по русой голове, улыбнулся смутно - и вышел из комнаты.
Марселла взяла ведерко, оставленное ею за дверью, и приступила к уборке. Смеющейся Альбине на портрете она с сожалением сказала:
- Все горе в том, Ваше Высочество, что не понимаете вы разговор его глаз… А он легче легкого… если, конечно, сперва сердце его понять.
10.
Патрик спустился по лестнице и обнаружил у большого зеркала королеву Флору; она примеряла меховые накидки и пелерины; ей с академическим видом давали свои советы две фрейлины и сам меховщик, доставивший этот товар.
- Здесь застежка - на лапках, Ваше Величество, - объяснял он, стремясь показать на самой королеве, но не рискуя так приблизиться.
- Но отчего же лапки темные, а сам зверь дымчатый, седой весь? Лапки - не от него, может быть?
- Помилуйте, никакой подделки! Зверь мог поседеть, я извиняюсь, от ужасного предчувствия, что станет накидкой… А лапки, так сказать, не успели…
Вот такой разговор.
Тут королева заметила немого поэта, он отразился в зеркале. Она сбросила на руки фрейлин дорогую вещь и повернулась к нему.
- Патрик! Хорошо, что я тебя встретила. Ну как ты… не болен? Бледненький немножко. Не переутомляйся, слышишь? Если на один-два стишка напишется меньше - ничего ужасного, я думаю, не произойдет!
Он повеселел от этих слов, он закивал согласно и припал к ее руке смеющимся ртом. Она отвела его подальше от фрейлин с их острым слухом.
- Слушай-ка, мальчик, а тебе не хотелось бы уехать отсюда? На время, а? Почему-то мне кажется, что в летнем замке на озерах тебе было бы и здоровее и спокойнее…
Патрик с вопрошающим лицом поднял один палец.
- Да-да, один пока… нам еще рано туда. Подумай. Только не воображай, будто здесь ты мешаешь кому-то, избави Бог…
Патрик слушал, не поднимая глаз на Ее Величество.
- Видишь ли… Твои чувства к Альбине - давно же ни для кого не секрет. Меня, например, они ужасно трогают… И ее тоже, поверь, она ценит тебя… Ну зачем ты так усмехаешься? Да, ценит, ты самый верный друг ее детства и юности! Но, Патрик… здесь появится один знатный молодой иностранец… И мoжет случиться так, что девочка, совсем не желая того, сделает тебе больно… ты ведь такой ранимый. Понял, о чем я? Никто, повторяю, не гонит тебя, ты абсолютно свободен… Только в рамках хорошего тона, конечно. И благоразумия. Ты не выйдешь из этих рамок, ведь нет же, Патрик? Я могу быть спокойна?
Вот такой монолог произнесла королева Флора. Своим выразительным взглядом юноша обнадежил и успокоил ее: нет, он ее не огорчит. Вновь поцеловал ей руку, откланялся и убежал в сад.
Там повсюду были цветы, а ему требовалась крапива сейчас, крапива и терновник с колючками!… И снова - та гитара, тот голос со стороны, в котором печаль и надсада:
Не я,
но тот,
во мне живущий кто-то
опять кричит:
- Как сорок тысяч братьев!… -
и вопиет:
- Сильней всего на свете!… -
едва ли не навзрыд:
- Дороже жизни!…
но все это -
не говоря ни слова
и даже звука не произнеся.
( Стихи Юрия Левитанского )
Тут следовало бы упомянуть об одном узком окне из тех дворцовых окон, что смотрят в сад. И о контуре высокого костистого человека там, за стеклом. Это именно контур, не более. Однако, ясно было, что человек увидел Патрика, да и Патрик заметил его. Некоторое время это напоминало детскую игру в "гляделки": кто кого переглядит, не моргая. Ее сорвал приступ чиханья, напавший на человека за окном. Чтобы этот сотрясающий его приступ не происходил напоказ, этот персонаж исчез, гардины сомкнулись, - так что за значительным взглядом ничего значительного не последовало: насморк и насморк.
11.
У таверны с покосившейся вывеской, на которой изображены сова и пивная кружка, стояла старая Клементина, к морде ее был подвязан мешок: она получала подкрепление.
А трое ее пассажиров находились внутри, они только что сделали заказ. Вот только расслабиться артистам не удавалось: те немногие завсегдаи, которые сидели здесь в этот час, как-то нервно озирались на наших героев… Нервно и диковато. А хозяин, наоборот, норовил мимо смотреть.
- Эх, принц! - вздохнул Желтоплюш. - Если б завалялся у вас хоть один золотой, не томили бы нас… и не косились бы.
Пенапью стал ощупывать себя и вспоминать:
- Вот отсюда они у меня атласный кошелечек вытащили… Отсюда - документы. Постойте-ка… а этот кармашек вроде упустили, прошляпили… Ура!
Он извлек-таки крупную сияющую монету. Его друзья захлопали в ладоши, находка здорово ободрила их. Ее и трактирщик, наверное, заметил, отчего и подошел вскоре. Но почему он не смотрел в глаза? Да и речь завел какую-то малообнадеживающую:
- Я вам, любезные, судачков посулил, в сметане. Так вот, изволите видеть, задержка с ними. Их кот украл, паскуда. Да… И сожрал! Причем - не наш кот, а соседский: из москательной лавки!
- Жалость какая, - пробормотал Пенапью.
- Ну ладно, мы не привередливы, - весело сказал Желтоплюш, - тогда другого чего-нибудь.
- "Друго-ого!" - недовольно протянул хозяин. - Ишь как просто… А за судачков кто мне заплатит? Нет, может вы не верите мне? Насчет кота? Эй, Гиппократ! - громко позвал он кого-то, озадачивая клиентов таким именем.
Появился угрюмого вида мальчишка. Одной правой рукой он держал аспидно-черного вздымающего шерсть дыбом кота, передние лапы которого были связаны ремешком.
- Это мой сынок, - представил хозяин. - Поклонись, невежа, башка не отвалится!
Парень шмыгнул носом и отвесил поклон.
- Слыхали, на какое он прозвище откликается? Гиппократ! Удостоен за то, что ловко режет кошек… Хирург растет, ей-богу! Так что, если желаете, он сделает этой черной каналье "чик-чик" - и ваши судачки будут вам предоставлены.
Повисла ошеломленная пауза. Лицо Марты исказил ужас - и передался Желтоплюшу:
- Что-то мы не поняли, хозяин… Из кошачьей утробы - на стол, что ли?! Вы… издеваетесь?
- А почему, интересно, я должен терять на этом? Заказ - ваш, - кот - москательщика, а в накладе оставаться - мне?! - трактирщик взывал к сочувствию других клиентов (подмигивая им! - Принц Пенапью готов был поклясться, что подмигиванье дважды имело место!). Те, другие, глумливо хихикали.
- Сейчас же отпусти животное! - взволнованно крикнул мальчишке Пенапью.
Гиппократ безразлично дернул плечом и, не развязывая коту лапы, уронил его на пол. Двумя безумными скачками кот достиг двери и брызнул туда. Хозяин подытожил довольно жестко:
- Коли вы такие добренькие… за воров заступаетесь, я вам ставлю в счет украденный продукт! Значит, ячмень для вашей кобылы - раз, судачки для кота - два… Чего для себя желаете?
Тут взорвалась Марта. Обращаясь к завсегдатаям, спросила:
- Господа, неужели это справедливо? Вы же слышали, что предлагал нам этот выжига? И вас не затошнило?!
Хозяин, возможно, только и ждал чего-нибудь в этом роде:
- Ах, вы еще и аппетит портите моим клиентам? И на смуту их подбиваете? Гиппократ, а ну кликни полицейского…
- Вот именно! - гневно подхватил принц Пенапью. - Полицию сюда! Интересно, дозволяет ли она такое свинство! - он весь в пятнах был.
Мальчишка ушел на улицу, хозяин - в кухню. Настроение у наших героев было отвратительное.
Человек, ближе других сидевший к ним, очень сдавленно, очень тихо сказал (даже губы как-то выворачивая в их сторону):
- Все с тех афиш началось, что на вашем фургоне… Напугался хозяин. Вы, как видно, нездешние… а у нас большие строгости насчет бродячих актеров. И все самовольные объявления запрещены…
Он осекся, этот человек, потому что в таверну уже входил дородный полицейский.