В тот момент опасность мерещилась мне повсюду, я боялась и переживала за всех своих родных, друзей и знакомых. Как ни странно, единственный человек, за которого я тогда не боялась, была я сама.
38. Voci blanche
Пока я ломала голову над тем, видит ли Гутри что-нибудь под снегом, мне вспомнилась его история о двух пленниках, один из которых, глядя из окна тюремной камеры, видел грязь, а другой - небо. Я хотела знать, что мог видеть Гутри. Была грязь, было небо, а между ними, подумала я, были гора и снег…
Еще я подумала о дяде Максе, тете Сэнди, миссис Стирлинг и учителях и как часто они, наверное, переживают из-за нас, нашей безопасности. Я подумала, как мои родители расстались со мной, чтобы я могла воспользоваться своим шансом, и как они должны были беспокоиться за меня, но не показывали виду потому, может быть, что не хотели напугать меня. Они тогда, наверное, все время думали: “Пусть она будет в безопасности, пусть она будет в безопасности!” - но вслух ничего не говорили.
У меня возникло ощущение, словно все мои самые близкие люди находятся там, под снегом, вместе с Гутри, и только я усилием своей воли могу сделать так, чтобы они остались живы.
- Guardate! - Сверху донеслись громкие голоса, спасатели размахивали руками, а из рации стоящего поблизости полицейского раздалось потрескивание.
Мари сжала мои пальцы так сильно, что мне на секунду показалось, она их сломает. Кейсуки прижался головой к моему плечу.
- Я не могу смотреть, - сказал он. - Что они говорить?
Полицейский радостно затряс в воздухе руками.
- Нашли? - спросила я. - Нашли?
Он торжествующе выбросил кулак в воздух.
- Si! - закричал он. - Si!
Они нашли Гутри. А я наконец могла сойти со своего места. Вцепившись в полицейского, я взмолилась:
- Е vivo?
Рация вновь сообщила что-то трескучим голосом;
у полицейского вырвался радостный вопль.
- Si! - выкрикнул он. - Е vivo! Он жив!
Мне показалось, будто мой пузырь взорвался и зигзагами полетел в небо, словно лопнувший воздушный шар.
- Е vivo! Он жив! - закричала я, размахивая в воздухе своим красным шарфом.
Все наши тоже принялись кричать:
- Vivo! Живой! - Мы не могли остановиться, подбегали к совершенно незнакомым людям и обнимали их. Мы превратились в хор voci bianche. - Vivo! Vivo! Vivo!
39. Я верхстою
Гутри погрузили в вертолет и отправили в больницу в Милан, где уже находилась Лайла. На третьем вертолете к ним полетела синьора Палермо в сопровождении полицейского. Остальные участники нашей группы вернулись в хижину у подножия горы и сгрудились вокруг мистера Боннера, стараясь согреться. Мы сидели и держали друг друга за руки, испытывая чувство необыкновенного облегчения. Все ожидали прибытия дяди Макса и тети Сэнди.
Они приехали незадолго до того, как стемнело, ворвались в хижину, дико озираясь, и бросились к нам, когда я помахала им в воздухе варежкой. Я была очень рада видеть их, и все остальные тоже. Присутствие дяди Макса подействовало на нас успокаивающе. У всех словно камень с души свалился, потому что дядя Макс теперь обо всем позаботится, он-то знает, что надо делать!
Однако даже невозмутимый дядя Макс поначалу был чрезвычайно взволнован. Узнав, что Гутри и Лайла спасены, живы и находятся в миланской больнице, он прижал ладонь к груди и некоторое время сидел так, словно не давая сердцу выскочить наружу. Потом обнял меня, а затем по очереди и всех остальных в нашей группе. А тетя Сэнди как обняла меня, так и осталась сидеть, не выпуская. Мне было хорошо.
Она все повторяла:
- Динни, ты - о’кей? А все остальные - о’кей? Ты уверена, что ты - о’кей? Все остальные - о’кей, правда? Динни, ты - о’кей?
Они стали расспрашивать нас о том, что случилось. Им хотелось знать все в деталях, от начала до конца, поэтому мы начали наперебой рассказывать, и каждый старался добавить каких-то подробностей. Потом дядя Макс поехал в Милан, а за ним на школьном автобусе отправились мистер Боннер, Белен, Кейсуки и Мари. Я тоже хотела с ними, но тетя Сэнди попросила меня остаться с ней, чтобы позвонить родителям Лайлы и Гутри и помочь полицейским закончить их отчет. На ночь нам была забронирована комната в близлежащей гостинице, а на следующий день мы должны были поехать в Милан к дяде Максу на машине одного из спасателей, который сам предложил отвезти нас туда.
Дозвониться до родителей Лайлы и Гутри оказалось непросто. Когда тете Сэнди наконец удалось добиться соединения с номером отца Лайлы в Саудовской Аравии, тот накричал на нее. Ей даже пришлось некоторое время держать трубку подальше от уха. Я слышала, как она сказала: “С ними были сопровождающие”, - а потом: “У нас пока нет такой информации”, и еще: “Я могу дать вам номер телефона больницы”, а затем: “Полагаем, вам следует приехать”, и наконец: “Вот как!”
Положив трубку, тетя Сэнди сказала:
- Кажется, мне надо выпить виски. С ним невозможно разговаривать! Этот человек даже не Пистолет - это крупнокалиберная двустволка!
По словам тети Сэнди, отец Лайлы вышел из себя, узнав, что его дочь “бегает без присмотра по всему миру”. Он пришел в ярость, услышав, что у нас нет врачебного отчета, в котором отражалось бы состояние здоровья его дочери вплоть до последней минуты. Он был в еще большей ярости, так как его жена, судя по всему, сегодня утром уехала в Штаты, и - нет, он не мог приехать в Италию, потому что ему не позволяли неотложные дела.
Тетя Сэнди сказала:
- Еще он велел нам позаботиться, чтобы больше ничего не случилось с его дочерью, чтобы за ней был обеспечен наилучший уход, чтобы мы сами связались с ее матерью, и поскорее, и чтобы мы ежечасно снабжали его отчетами о состоянии ее здоровья. Я уж не повторяю все его ругательства, Динни! Этот человек, без сомнения, большой специалист по ругательствам!
Еще труднее оказалось связаться с родителями Гутри, потому что мы нигде не могли их разыскать. Никто не снял трубку в их доме в Коннектикуте. Тогда тетя Сэнди попыталась дозвониться по двум резервным номерам, которые ей сообщили из школы. По одному из них также никто не отвечал, а на другом был установлен автоответчик. Тетя Сэнди оставила на нем сообщение и продолжала каждые десять минут звонить по всем телефонам.
Тремя часами позже ей удалось переговорить с тетей Гутри, которая сказала, что его отец был в отъезде. Я слышала, как тетя Сэнди спрашивала ее: “Куда-то в Канаду? А вы не знаете, куда точно в Канаду?”, а потом: “А где его мать?”, а затем: “Ах, вот оно что… Простите… Я не знала”.
Она положила трубку и спросила меня:
- Ты знала, что у Гутри нет матери?
- То есть как? - спросила я в свою очередь. - Она умерла?
- Не знаю, - задумчиво произнесла тетя Сэнди. - Все, что сказала его тетя - “у него нет матери”.
Мы улеглись в постель друг подле друга, и я стала думать о Гутри, у которого нет матери. Мне захотелось очутиться в больнице и спросить его, что случилось с его мамой, и еще сказать ему, что мне тоже знакомо это чувство, словно у меня не было мамы. Но я понимала, что мы все же находились в разных ситуациях, что Гутри никогда не увидит свою мать, а моя была по-прежнему жива и когда-нибудь я ее увижу. Возможно.
А потом я вспомнила об отце Лайлы, который ругался по телефону, и о ее матери, убежавшей в Штаты, и вдруг почувствовала приступ острой жалости и понимания по отношению к Лайле. И на меня накатилась какая-то волна любви к моим родителям, несмотря на их, может быть, не всегда разумное поведение, полукочевническое существование и даже характерную для них черту забывать иногда собственного ребенка.
Тетя Сэнди сказала:
- Нам нужен план действий. Мы должны обдумать, что делать дальше. Надо представить себе, как в этой ситуации поступил бы Макс. - Она взяла меня за руку. - Мне их так жалко! Бедные, бедные, бедные ребята!
В ту ночь в нашей гостиничной комнате в Доломитовых Альпах мы с тетей все время либо говорили по телефону, либо ожидали телефонного звонка. Вскоре после полуночи позвонил дядя Макс из больницы в Милане. Лайла пришла в сознание. Врачи еще продолжали обследовать ее, но, похоже, у нее не было других повреждений, кроме сломанной руки. Дядя Макс воспринял как хороший признак, что она уже успела пожаловаться на отсутствие для нее в больнице отдельной палаты.
Зато информации о состоянии здоровья Гутри пришлось ожидать гораздо дольше. Лишь в два часа ночи нам стало известно, что его левая нога сломана в двух местах и еще сломаны четыре ребра, И совсем уж потом мы узнали, что ему наложили швы на правой руке и на лице, пораненных лыжными палками. Но значительно большее беспокойство вызывало то, что он все еще был без сознания, и так продолжалось всю ночь.
Нам по-прежнему не удавалось связаться с отцом Гутри и с матерью Лайлы. Дядя Макс сообщил, что отец Лайлы позвонил в больницу и “наговорил с три короба”.
Сны Доменики Сантолины Дун
Подъемник работал, и лыжники толпились, чтобы занять места. Я поднялась на нем до первой остановки, затем на лыжах доехала до второго, более высокого подъемника, и лихо взобралась на сиденье.
Я разглядывала открывшуюся панораму, гладкий снежный покров слева от меня и бугристые сугробы далеко справа, там, где со склона обрушилась лавина. Ослабив на шее свой счастливый красный шарф, я рассматривала возвышающуюся надо мной гору, а еще выше видела небо, его глубокую и чистую голубизну.
Я спрыгнула с подъемника на верхней площадке без всякого низпадения и бросила взгляд на то, что было с другой стороны горы.
Там были… другие горы. Я соскользнула с края площадки и понеслась вниз, без видимых усилий делая плавные зигзагообразные движения - слева направо, справа налево.
Мне совершенно не казалось, что это был сон. Над моей головой простиралось голубое небо, вокруг лежал белый снег, и я точно знала, что еду на лыжах и умею это делать как надо. Я, конечно, могла бы, наверно, низпадать пару раз, а может, и нет. Может быть, и устояла бы на ногах. Интересно, как бы выразился в этом случае Кейсуки? Верхстоять?
Я вдыхала носом холодный и чистый воздух, и он переполнял каждую клеточку моего тела. Мне хотелось смеяться. Я чувствовала, что способна оторваться от земли и полететь. Я чувствовала себя такой…
- Sono libero! - Вот что я чувствовала и вот что закричала. - Libero, libero, iibero-o-o-o-o! - И тут мне пришло в голову, что поскольку я девочка, то мне, наверно, следует кричать “libera” вместо “libero”, но не будучи полностью уверенной, я стала кричать оба эти слова. Я кричала и за себя, и за Гутри, и за Лайлу: - Libero! Libera! Libero! Libera-a-a-a-a!
Что-то вокруг было по-другому, не так, как раньше. И тут я осознала - исчезла оболочка моего пузыря.
Пока я спускалась к подножию горы, окончательно поняла, что имел в виду Гутри, когда кричал: “Libero!” Это означает - да здравствует жизнь!
40. Два Пистолета
На следующий день рано утром мы узнали, что Гутри пришел в сознание и опасность для его жизни миновала. Мы с тетей Сэнди стали прыгать на кровати и кричать:
- Гутри - молодец! Гутри - молодец!
Потом телефон снова зазвонил, и это была мать Лайлы.
Если верить тете Сэнди, мать Лайлы сказала ей буквально следующее: “Я только что прилетела трансатлантическим авиарейсом, и вы хотите, чтобы я сразу повторила весь перелет в обратном направлении?” И еще, по ее словам, она давно поняла, что ей не следовало отдавать свою дочь в “такую школу”. И она давно поняла, что ее дочь рано или поздно попадет в какую-нибудь беду.
А тетя Сэнди сказала:
- То, что сошла лавина, никак не зависело от Лайлы.
После этого она некоторое время держала телефонную трубку на удалении от уха, а мать Лайлы кричала, что ей не нравится тон, которым с ней разговаривают. В конце концов мать Лайлы заявила, что прилетит в Милан ближайшим рейсом, но школа должна оплатить ей дорогу.
Потом тетя Сэнди еще раз позвонила по телефону отцу Гутри, и тот ответил:
- Пети в порядке?
Пети? Я совсем забыла, что Питер и есть имя Гутри, и мне даже в голову не могло прийти, что кто-то может называть его Пети. Отец Гутри пообещал выехать немедленно.
Когда мы приехали в Милан, то в больнице нам разрешили повидаться сначала с Лайлой. Она сидела в постели, откинувшись на подложенные ей под спину подушки, перелистывала какой-то журнал и ворчала на медсестру, которая, к счастью, не понимала по-английски.
- Нет, правда, - говорила она, - неужели у вас нет ни одного американского журнала? Я не могу читать это! - Увидев нас, Лайла мгновенно разрыдалась. - О, Динни! Я чуть не погибла! О, Динни, Динни!
Медсестра, отвернувшись от Лайлы в нашу сторону, выразительно закатила глаза. Может быть, она все же понимала по-английски.
- Ну-ну, не плачь, девочка, - начала успокаивать Лайлу тетя Сэнди. - Все будет хорошо. Ты прекрасно выглядишь…
- Неправда! - запротестовала Лайла. - Посмотрите на мою руку! - Она продемонстрировала загипсованную руку. - Больно! Посмотрите, какие ссадины! - Она вытянула перед собой другую руку, открыв нашим взорам два больших, круглых, фиолетовых синяка. - А здесь, посмотрите-ка… - Отведя рукой волосы, показала маленький порез под ухом с полоской запекшейся крови по краям. - Рана!
- Ну, по крайней мере, не пришлось зашивать, - сказала тетя Сэнди.
Лайла словно не слышала.
- А здесь, посмотрите на мои колени! - Она подняла полы халата, чтобы показать нам фиолетовые ссадины на коленках.
Тетя Сэнди незаметно подтолкнула меня локтем и сказала:
- Да, Лайла! Это ужасно! Смотреть страшно. Какие травмы!
- Ага, - поддакнула я. - Ты действительно выглядишь ужасно.
Лайла всхлипнула.
- Я - человек, который очень чувствителен к боли, - произнесла она и быстро добавила: - Мои родители приедут?
- Твоя мать должна быть здесь завтра, - ответила тетя Сэнди.
- А отец?
- Похоже, что он задерживается из-за работы, - сказала тетя Сэнди.
- Да, конечно, - презрительно заметила Лайла. - Задерживается! Работа!
Я почувствовала большое облегчение, когда пришел дядя Макс и предложил навестить Гутри. Когда мы уходили, Лайла сказала дяде Максу:
- Неужели вы не можете найти мне хоть какие-нибудь американские журналы?
“Все та же Лайла, - подумала я. - Даже лавина не в силах ее изменить”.
Гутри действительно выглядел ужасно. Он лежал на кровати, глаза его были закрыты. Одна нога в гипсе подвешена в воздухе, бледное, распухшее лицо наполовину спрятано под толстым слоем бинтов. Грудь из-за бандажа приняла цилиндрическую форму, одна рука тоже была забинтована.
Когда я дотронулась до его руки, он открыл глаза.
- О, привет, Динни! - сказал Гутри. - Привет! - сказал он и тете Сэнди. - Потом принюхался к моей куртке. - От тебя пахнет свежим воздухом!
И в этот самый момент, когда он произнес: “От тебя пахнет свежим воздухом”, я поняла смысл его истории о двух пленниках. Гутри был похож на того пленника, кто видел только небо, а Лайла похожа на того, кто видел только грязь. Я подумала: а на кого я похожа? Возможно, я была где-то посередине и видела то, что находилось между небом и грязью.
- Как ты себя чувствуешь? - обратилась к Гутри тетя Сэнди.
- О, хорошо, - ответил он. - Все в порядке. - Гутри поднял здоровую руку и осторожно ощупал свое лицо. - Не могли бы вы передать мне вон то зеркало? - Он поднес его к распухшему лицу. - Эй! Вы только посмотрите! Голова-мяч!
Он поинтересовался, как себя чувствовала Лайла.
- Вот перепугалась, наверное, - произнес Гутри серьезным тоном.
- Да, пожалуй, - согласилась тетя Сэнди. - А ты? Ты перепугался?
- Да, - признался он. - Очень.
Позже Гутри рассказывал, что, испугавшись, он стал думать обо всех нас и представил себе, как мы молимся за него, и это помогло ему держать себя в руках.