- Надо запоминать, - сказала наша учительница итальянского. - Запоминать!
Я стала представлять себе машину с губной помадой и корабль с усами, чтобы запомнить, какое из этих двух слов женского рода, а какое - мужского.
Два раза в неделю у нас были уроки разговорного итальянского языка. Мы выучивали диалоги и воспроизводили их в классе. Если думать о содержании диалога, то становилось неловко, потому что нормальный человек не может сидеть все утро и твердить: “У меня есть красная ручка и голубая ручка. У меня две ручки. Сколько у тебя ручек?” Если действительно задуматься над тем, что говоришь, то можно почувствовать себя полным идиотом. Но если сосредоточиться на произношении и ритме, то все уже не кажется таким нелепым.
На уроках у меня получались всякие несуразности, и учительнице приходилось то и дело поправлять меня. Так, я заявила ей однажды, что ложусь спать в семьсот часов и что мне триста тридцать лет. В одном из диалогов я задала вопрос: “Сколько стоит времени?” А в другом случае сказала: “Я хочу шестьсот картошек, нет, спасибо”.
Неужели бабушка Фиорелли действительно умела разговаривать на этом языке, и неужели она на самом деле не знала ни слова по-английски, когда приехала в Америку, и насколько трудно ей было выучить английский? Время от времени я задумывалась об этих вещах.
И еще я думала обо всех иностранных учениках нашей американской школы - японцах, испанцах, французах, норвежцах, индийцах, саудовцах, иранцах, немцах, голландцах, китайцах, - как им удавалось изучать на совершенно чужом для них английском языке такие предметы, как история, алгебра, естественные науки?
Мне казалось, что, когда иностранцы на ломаном английском задавали мне вопросы вроде: “Как достичь на спортзал?” или “Ты населяешь Америку?” - они выражались гораздо понятнее, чем я по-итальянски.
Иногда, засиживаясь допоздна за учебником итальянского, я приходила в такое отчаяние из-за своей неспособности запомнить какие-то слова или фразы, что швыряла книгу через всю комнату. Если тетя Сэнди слышала шум, она входила, постучав в дверь, и сочувственно спрашивала: “Учишь итальянский?” Она с пониманием относилась к моим срывам, потому что как-то пришла домой с испорченной прической, не сумев правильно объяснить в парикмахерской, чего хотела.
Лишь однажды я заслужила одобрительные слова в свой адрес от учительницы итальянского, хотя в ту минуту не восприняла их в качестве комплимента. Она сказала, что у меня язык итальянки (то есть устроен, как у настоящей итальянки). Тогда это прозвучало как оскорбление, но Гутри объяснил, что речь шла о моем хорошем произношении. И я подумала, что, наверное, мне запомнились итальянские слова, которые говорила моя мама, и то, как она их произносила.
Сны Доменики Сантолины Дун
Я получила целый мешок писем от родителей, Стеллы и Крика. Все письма были на итальянском языке, и я не могла прочитать их. Я показывала письма всем подряд, но ни один человек тоже не мог понять, что в них написано. “Это не настоящий итальянский”, - говорили все. В некоторых конвертах лежали фотографии, но я не могла разобрать, что на них изображено. Все они были очень, очень черными. “Наверное, фотографии тоже на итальянском”, - подумала я.
9. Больные пальцы и новые зубы
Я получила еще две открытки - одну от тети Грейс и одну от тети Тилли.
“Милая Динни,
спасибо за открытку. До этого у меня никогда в жизни не было швейцарской марки! Не понимаю, зачем тебе говорить по-итальянски, если ты не в Италии. Надеюсь, тебе скоро удастся выбраться на рыбалку.
Лонни сделали операцию на пальце ноги, и не совсем удачно, но он проконсультировался у специалиста, и оказалось, что ампутировать не надо, чему он очень рад, будь уверена.
Сейчас пойду к Тилли. Отнесу ей немного тушеного мяса, потому что сама она его готовить не умеет.
Шлю тебе две бочки объятий.
С любовью,
твоя тетя Грейс”.
Содержание открытки тети Тилли было следующим:
“Милая Динни,
вот увидишь, с твоим папой все будет в порядке. Непросто растить детей, а потом наблюдать, как они улетают из гнезда, но так и должно быть.
У меня есть фотография ребенка Стеллы, он просто чудо.
Наверно, тебе стоит самой пойти на рыбалку.
Скоро мне вставят новые зубы, и я буду выглядеть, как Мэрилин Монро!
Сейчас возьмусь за желе. Жду в гости Грейс, опять принесет свое ужасное тушеное мясо. Не говори ей, что я тебе это сказала.
Помножь эти два поцелуя на миллиард, и получишь как раз столько, сколько я их тебе посылаю: Х Х. С любовью от твоей тети Тилли, чемпионки по приготовлению творожного желе”.
10. Жалобы
Лайла уже не считала, что все вокруг было “чудесно” и “невероятно”. Теперь все для нее стало “ужасным”. Иногда мне казалось, что она нарочно старалась вызвать к себе антипатию со стороны окружающих. Началось это на второй день занятий, когда Лайла потребовала, чтобы ей заменили девочку, с которой она жила в одной комнате. Девочку звали Белен, она училась в школе уже второй год.
- Я не могу понять ни слова из того, что она говорит, - жаловалась Лайла.
- Скоро привыкнешь и начнешь понимать, - уговаривала ее администратор спального корпуса.
Лайла позвонила своим родителям в Саудовскую Аравию и пожаловалась им. Потом она постучала в дверь кабинета дяди Макса.
- Мои родители не для того платят вам кучу денег, чтобы я находилась в комнате с кем-то, кто даже не говорит по-английски! - возмущалась она. - Если бы я знала, что мне придется жить вместе с иностранкой из Испании, я бы сюда даже не сунулась, можете быть уверены. Я хочу жить с американской девочкой!
Почти обо всех выходках Лайлы я узнавала в основном дома. Дядя Макс заранее предупредил меня, что, возможно, мне придется слышать вещи, которые необходимо держать в секрете. Я должна вести себя так, словно ничего не знаю о том, что услышала дома.
- Иногда, - сказал как-то дядя Макс, - мне, наверно, придется делиться с Сэнди разными неприятными новостями, и ты невольно можешь стать свидетельницей таких разговоров. Если ты будешь чувствовать себя неловко, сразу же дай мне знать.
Когда до моих ушей донеслось то, что касалось конфликта между Лайлой и Белен, я спросила дядю:
- Почему нельзя поселить ее с американской девочкой?
Дядя Макс объяснил, что основная задача школы как раз и состоит в том, чтобы объединить совершенно разных учеников.
- В итоге Лайла научится хоть немного говорить по-испански, лучше узнает Белен. А Белен научится английскому и познакомится с американской девочкой. Ничего, Лайла постепенно привыкнет и успокоится, вот увидишь.
Но Лайла и не думала успокаиваться. Целую неделю она ежедневно появлялась в кабинете дяди Макса и требовала переселить ее в другую комнату.
- Как ты можешь терпеть все это? - спросила его тетя Сэнди. - Честное слово, я бы так не смогла. Я бы прыгала до потолка от злости и кричала на детей, чтобы они замолчали. Окажись я на твоей должности, меня бы уволили на следующий день.
Через неделю я опять спросила дядю Макса:
- Почему бы вам просто не поселить Лайлу в другую комнату?
- Белен - очень хорошая девочка. Вот увидишь, в конце концов они с Лайлой станут лучшими подругами.
В понедельник после очередного визита к директору разъяренная Лайла выскочила из его кабинета и ушла с занятий. Она звонила по телефону родителям, поздно вечером звонила домой дяде Максу, она выбросила из комнаты вещи Белен, она не давала покоя администратору спального корпуса.
Теперь уже разозлилась Белен и тоже потребовала, чтобы ее переселили в другую комнату. Однако Лайла после трех дней возмущений и ругани вдруг резко переменила направление своих претензий. На этот раз ее не устраивало питание, которое, как она заявила, было отвратительным. Лайла даже собрала несколько подписей других учеников под требованием включить в меню столовой настоящие американские гамбургеры и настоящую американскую кашу. В столовой она ругалась с поварами:
- Как вы можете готовить эти помои?
И с учениками:
- Как вы можете есть эти помои?
Когда Лайле предложили четыре часа в неделю заниматься обязательными для всех общественными работами - дежурить по столовой и библиотеке, помогать делать уроки отстающим, навещать больных, она отказалась. Преподавателю, ответственному за проведение общественных работ, она заявила:
- Это рабский труд. Мои родители не для того платят кучу денег, чтобы я работала на вас!
Лайлу оставили после уроков за отказ от общественных работ, но она сбежала и позвонила родителям, которые, в свою очередь, позвонили дяде Максу. Тот разъяснил им идею воспитания школьников в духе взаимной помощи и велел оставить Лайлу после уроков еще два раза.
Другая проблема возникла по поводу отношения Лайлы к спортивной подготовке. Она записалась на теннис, но расписание занятий оказалось уже заполнено, и ее включили в группу по плаванию.
- Возьмите на работу еще одного инструктора по теннису, - заявила она руководителю спортивной подготовки. - Мои родители не для того платят кучу денег, чтобы я занималась спортом, который мне не нравится.
- Увидишь, ты просто влюбишься в плавание, - пытался убедить ее руководитель спортивной подготовки.
Среди учеников за Лайлой закрепилось прозвище папенькиной дочки, все старались держаться от нее подальше. Когда ее имя упоминалось у нас в доме, дядя Макс начинал озабоченно тереть лоб, а тетя Сэнди невольно восклицала:
- Что еще взбрело в голову этой девочке?
Иногда я заступалась за Лайлу. В разговорах с ней я терпеливо выслушивала ее жалобы. При этом ее не смущало, что, понося школу, Лайла тем самым оскорбляла моего дядю. Например, она могла сказать:
- Честное слово, они сами не знают, что делают! - Или: - Им на все наплевать! - Или: - Они и слушать меня не хотят!
“Они” относилось, как правило, к учителям, но во всех случаях подразумевало также и директора, дядю Макса. Часто Лайла говорила:
- Почему же он-то ничего не предпринимает?!
Меня иногда спрашивали, как мне удавалось сохранять терпение в присутствии Лайлы и почему я дружила с ней. Я не знала, что ответить. С одной стороны, мне запомнилось первое впечатление от встречи с веселой, дружелюбной девочкой. Теперь же, когда я все время была рядом с Лайлой, мне казалось, что так и должно быть. Мне даже в голову никогда не приходило повернуться и уйти или велеть ей замолчать. Находясь возле Лайлы, я словно смотрела кино. Иногда она делала или говорила, казалось бы, невероятные, непростительные вещи, однако хотелось остаться и увидеть, что же будет дальше.
Слушая Лайлу, я часто ловила себя на том, что согласно киваю головой и сочувствую ей по поводу всех несправедливостей, которые, по ее словам, с ней приключались. А дома меня словно подменяли. Когда дядя Макс сетовал на поведение Лайлы, мне становилось стыдно за нее и жалко дядю Макса - она причиняла ему столько неприятностей.
Однажды в разговоре с ней я попыталась встать на сторону дяди Макса и рассмотреть ситуацию с его точки зрения. В ответ Лайла возмутилась:
- Честное слово, Динни, не понимаю, почему ты его защищаешь! Честное слово, иногда мне кажется, что я тебе совсем не нравлюсь!
Она мне не нравилась? По правде сказать, я никогда не задумывалась, нравилась мне Лайла или нет. Для меня она была просто Лайла.
- Хорошо тебе! - произнесла вдруг она.
- Хорошо? Мне?
- Ты дома живешь, - сказала и расплакалась.
Не могла же я объяснять ей, что мой настоящий дом находился за тысячи километров отсюда, на вершине холма в Нью-Мексико… Впрочем, там ли он все еще находился? Может быть, мои родители опять переехали, а мне не сообщили об этом?
Я не могла объяснять Лайле, что мои настоящие родители отгрузили меня, как ненужный багаж, и, похоже, даже не замечали, что меня с ними больше нет. Я не могла рассказывать ей, что мысли о них не покидали меня ни днем ни ночью, ни ночью ни днем, что без них я чувствовала себя беззащитной, ненужной, позабытой и брошенной. И еще я не могла понять, почему Лайла весь последний месяц нападала на дядю Макса, а теперь говорила, как мне хорошо, что живу в его доме.
- Тебе не приходится все время быть одной, - всхлипывала она.
- А-а, - догадалась я, - ты чувствуешь себя одинокой?
Лайла стукнула меня.
- Разве я тебе только что не сказала?
- Не совсем…
- Ну, это уж слишком! Теперь она со мной спорит! Именно сейчас, когда мне плохо и одиноко!
Тогда я пригласила ее на ужин. Наверное, Лайла скучала по дому. Может быть, домашняя обстановка улучшит ее настроение. Я обрадовалась, что так хорошо придумала.
Но остальным моя идея показалась не такой уж удачной. Когда я в тот же вечер сказала тете Сэнди, что пригласила на ужин Лайлу, она расстроилась:
- Но, Динни… Мне нужно проверять сочинения и составлять отчеты. И у Макса много работы. Я намеревалась просто собрать что-нибудь быстренько на ужин…
- Ничего, Лайле все равно, - сказала я.
- Ты шутишь? - возразила тетя Сэнди. - Это же та самая девочка, которая собирала подписи под протестом против школьных помоев!
11. Как это грубо!
Около шести вечера дядя Макс вырвался наконец с работы домой, где его ожидало известие о предстоящем с минуты на минуту визите Лайлы. Узнав об этом, он поморщился, бросил печальный взгляд на свой портфель с рабочими бумагами и произнес:
- Что ж, пожалуй, надо сначала ополоснуться.
Стоило Лайле переступить порог, она сразу принялась болтать и уже не останавливалась ни на минуту. Я было приняла это за хороший знак, решив, что она сознательно старается вести себя дружелюбно. Дядя Макс и тетя Сэнди тоже явно вздохнули с облегчением, поняв, что Лайла не намерена говорить о своих претензиях и жалобах.
Однако, когда мы сели ужинать, она все испортила.
- Эти японцы мне на нервы действуют, - безапелляционно заявила Лайла, не оставив ни единому ученику из Японии в нашей школе надежды заслужить ее расположение.
- Абсолютно все японцы? - спросила тетя Сэнди.
- Все как один! - отрезала Лайла. - Они никогда тебе в глаза не смотрят, даже если с ними разговариваешь. Как это грубо с их стороны!
- Но, может быть, - попробовала возразить тетя Сэнди, - у них в стране не принято…
- Они же не у себя в стране, правда? - не дала ей закончить Лайла. - Я хочу сказать, если в своей Японии они не хотят смотреть на людей, с которыми общаются, - что ж, это их дело, кто их может там заставить? Но они же здесь! Они живут среди американцев!
- Хочешь еще картошки? - предложила я.
- Их невозможно отличить друг от друга! - сказала Лайла.
Сначала я подумала, что она имела в виду картофелины, но по расстроенному выражению лица дяди Макса поняла, что речь по-прежнему шла о школьниках из Японии.
- Может быть, им так же трудно различать американских детей, - сказал дядя Макс.
- Нет, это невозможно, - заявила Лайла. - Мы все такие разные!
Тетя Сэнди спросила ее, какой иностранный язык она изучает в школе. В дополнение к обязательному итальянскому нам, по желанию, можно было выбрать еще какой-нибудь язык.
- Во-первых, я должна учить этот итальянский бред, - ответила Лайла, - и еще я взяла испанский, но со следующего семестра откажусь от него. Испанский - противный. Раньше он мне нравился, но теперь, когда приходится общаться со столькими испанскими мальчиками и девочками, я слышать его не могу. Вы представляете, как они себя ведут? Все время непрерывно говорят по-испански! Как это грубо с их стороны!
Немецкие школьники, по мнению Лайлы, были слишком бесцеремонными и, очевидно, слишком умными.
- Вы представляете, что они творят на уроке истории? - возмущалась она. - Они все рассказывают сами, готовы ответить на любой вопрос! Другим даже подумать некогда! Как это грубо с их стороны!
Потом она принялась за шведских школьников, за французских, иранских… За вечер Лайла успела раскритиковать практически все национальности, какие присутствовали в школе. Наконец дядя Макс не выдержал: