– А может, – холодея от собственных слов, сказал Андрей, – Может, она преступница? Магическая, потому особо опасная? И она так скрывается.
Он вспомнил про отчима Бори. Может, тот и не врал? А действительно, просто скрывался от своих… ну или даже от Инквизиции, как беглый преступник. И может, Лиза тоже так?…
Симон повернулся и растеряно посмотрел на него. Андрею стало жутковато. Он сглотнул и покосился на фургон, внутри которого сейчас заперлась Лиза. Возможно, магическая и особо опасная. И что тогда делать? В службу спасения звонить? Или сразу вызывать Инквизиторов, отряд быстрого реагирования? А если Лиза почует, что они все поняли, и… Обыкновенному человеку нельзя находиться рядом с магом-преступником, это слишком опасно, нужно спрятаться в безопасное место и уже оттуда звонить в Инквизицию. Но Лиза… это же Лиза, она своя… разве она сделает им с Симоном что-то плохое? Хотя, вот на обществоведении говорили, что маги – отдельный вид, они мало имеют общего с обычными людьми и не воспринимают их, как равных. Поэтому в случае конфликтов только Инквизиция – надежная защита. Это в американских фильмах маги и люди могут быть друзьями и даже братьями, а на самом деле как?
Но Симон вдруг рассмеялся.
– Балбес ты, мелкий! Лиза – преступница! Да она даже дохлых комаров жалеет! Помнишь, котенка сбитого на дороге нашли, она обрыдалась, и пришлось его подбирать, к ветеринару везти, еще всю выручку недельную отдать за лечение?
– Ну…да… – неуверенно ответил Андрей. Котенок – это, конечно, аргумент. Станет маг-преступник жалеть какого-то котенка.
– И патрули нас сколько раз проверяли. И посты при въезде в города. Уж Стражи-то почуяли бы мага-преступника.
– Ну, да… наверное, – согласился Андрей. Про Стражей он сам как-то не подумал. Но откуда Лиза так много знает про магов? И почему она так испугалась московского магического барьера? И как объяснить то, что случилось сегодня с этими магами? И он все-таки решил, что надо рассказать об этом Симону – и пусть как хочет, верит или нет.
– Знаешь, – начал Андрей, – я как раз тебе хотел рассказать про Лизу. Сегодня на заправке на самом деле…
И тут дверь фургона распахнулась, Лиза спрыгнула на подножку и весело крикнула оттуда:
– Эй, бездельники! Вы еще долго будете полировать задами чужую скамейку? Картошка скоро будет! Котлеты кто поджарит?
– Сейчас! – ответил Симон, широко улыбаясь – видно, очень довольный, что Лиза опять в хорошем настроении. – Идем!
И, поднявшись, он направился к Лизе, быстро шепнув Андрею:
– Извини, потом… И не ляпни при ней, о чем мы говорили…
Из приоткрытой двери фургона вкусно потянуло жареным луком. Андрей сглотнул, предвкушая вкуснейшую жареную картошку – у Лизы она всегда получалась суперская, с золотой хрустящей корочкой и нежной мякотью внутри, так бы и умял в одно…э, лицо… целую сковородку, если бы не Симон, который тоже очень уважал Лизину стряпню. Андрей почувствовал, как сильно проголодался, и решил все эти мысли о странностях Лизы, магах и преступниках отложить до лучших времен.
После обеда рассиживаться не стали. Симон сказал, что до темноты нужно еще четыреста километров проехать. Поэтому быстро собрались и покатили.
После плотной еды Андрея клонило в сон. Когда он совсем раззевался, Лиза сказала:
– Хватит челюстью клацать! Ворон в рот влетит и съест мозг!
Голос у нее был такой зловещий, что Андрей вдруг почти поверил – про ворона и про мозг – и даже испугался спросонья.
– Назад полезай и поспи нормально, – сказала Лиза уже обычным голосом и вздохнула.
– Можно? – спросил Андрей у Симона – тот не любил, когда Андрей лазил туда-сюда во время движения.
– Давай, – буркнул Симон, не отвлекаясь от дороги. – Сейчас как раз прямой участок. Осторожно.
Андрей аккуратно перелез в среднюю часть фургона. И уже устроившись на узкой откидной койке, спросил у Лизы:
– Ты откуда это взяла, про ворона? Я раньше такого не слышал.
– Ну мало ли чего ты не слышал, – хмыкнула Лиза. И когда уже Андрей решил, что она не ответит, Лиза негромко сказала:
– Мне так папа говорил. Раньше. В детстве.
И опять замолчала. А Андрей не решился ее дальше расспрашивать. Он подумал, что Лиза вообще впервые хоть что-то сказала о своем прошлом.
Когда начало темнеть, Симон свернул с трассы, попетлял по узкой колдобистой грунтовке, а потом загнал фургон на поляну, заросшую вереском и ломким белым мхом.
– Не завязнем? – спросила Лиза, приоткрывая дверцу и настороженно вглядываясь в весенний лес. С одной стороны поднимался бор – серебряные вересковые поляны, окруженные соснами. Заходящее солнце подсвечивало золотом высокие стволы и лохматые темные верхушки. Но с другой стороны земля опускалась вниз, и из густых зарослей, еще только чуть сбрызнутых молодыми зелеными листочками, тянуло сыростью и болотом.
– Не, – уверенно сказал Симон, – тут уже сухо, смотри.
И спрыгнув вниз, он для наглядности потоптался по вереску, с хрустом ломая ветки и утаптывая ломкий мох.
Поужинали наскоро, разогретыми в быстро-печке хот-кэтами. На вкус замороженные хот-кэты были так себе, спасал их только фирменный чили-соус Лизы. Впрочем, Андрей не так уж и проголодался после дневного роскошного пикника у березовой рощи. Симон жевал механически и молча, было видно, что он очень устал. От чая он отказался, сказал:
– Не сидите тут долго, завтра рано вставать, иначе ничего не успеем.
И, зевая, ушел спать в заднюю часть фургона, где была большая раскладная кровать.
Андрей с Лизой остались пить чай на ступеньках фургона.
Чай Лиза заварила какой-то очень вкусный, Андрей даже не знал, что у них в запасах такой есть. Андрей держал горячую чашку в руках, принюхивался – и все не мог надышаться. И все думал – спрашивать Лизу о происшествии на заправке – или нет.
– Пей уже, – хмыкнула Лиза, которая внимательно за ним наблюдала: – Остынет.
– Угу, – сказал он – и снова жадно вдохнул почему-то смутно знакомый запах.
Маленький лоскуток света лежал возле ног, освещая отчетливо кусочек мохового ковра, а дальше начиналась кромешная темнота. Деревья, казалось, подступили еще ближе, разглядывая нежданных гостей, сухо шуршали ветками, будто переговариваясь. В низине, за зарослями что-то потрескивало, будто кто-то огромный возился там, проминая себе дорогу наверх. Андрею стало не по себе, он поежился и потихоньку придвинулся поближе к Лизе. Стремно, конечно прятаться за девчонку, но Лиза вроде как взрослая… или нет? Сколько ей? Двадцать, как Симону? Или меньше? К тому же, вдруг, она и правда, маг? Магу, наверное, нипочем любые дикие звери – и даже ожившие деревья, если такие, конечно, бывают.
Вот, например, стражи. Один взгляд у них такой, что замораживает на месте. Взгляд этот был неспроста – стражи так видели тайное, определяли по одному взгляду преступников, поэтому скрывать от них что-то было бесполезно. Они, конечно, не умели, как инквизиторы, читать мысли и намерения, но преступника, уже совершившего что-то, стражи определяли с легкостью. И выслеживали, если он пытался скрыться. Поэтому, конечно, если бы Лиза была магом, они бы это поняли – и спросили у нее регистрацию. Потому что все маги, включая даже знатных аристократов, и родственников императора, были обязаны регистрироваться по месту жительства, а в случае переезда – переоформлять регистрацию в течение трех дней.
– Чего ежишься? Замерз, Птенчик? – вдруг насмешливо спросила Лиза.
Андрей вздрогнул – в первую секунду ему вдруг показалось, что это мамин голос прозвучал откуда-то из темноты. А потом он ошарашено уставился на Лизу. Как?! Как это может быть?! Лиза умеет читать мысли?! Она, что подглядела сегодня его воспоминание – про костер, папину песню – и про то, как мама называла Андрея-маленького? Что, получается, Лиза не просто маг, как боялся Андрей? На самом деле, все куда хуже. Лиза – Инквизитор?! То-то перед ней так раскланивались те маги-отморозки.
Лиза улыбалась – как будто и сейчас читала его мысли – и посмеивалась над его страхом.
– Ты… – пробормотал он, клацая зубами от страха, – откуда ты…
Что делать с Инквизитором, если он вдруг решит напасть, Андрей не знал. Инструкций на этот счет почему-то не было. Тоже звонить в службу спасения?! Как? Если для Инквизитора все твои мысли – открытая книга?
– Эй, мелкий, – обеспокоилась Лиза, и перестала, наконец, улыбаться: – ты чего?
– Ты почему меня так назвала? – с трудом выговорил Андрей.
– Мелким? – недоуменно уточнила Лиза. – Я всегда…
– Нет.
– Птенчиком? – Лиза чуть смущенно хмыкнула. – Ну, Симон говорил, что это твое детское прозвище. А ты сейчас сидел такой несчастный и съеженный… И правда, похожий на Птенчика. Ну, и…захотелось тебя как-то… подбодрить.
– А, Симон говорил… – Андрей облегченно вздохнул. Надо же было такого навыдумывать – про Инквизитора и вообще. А оказывается, это у Симона слишком длинный язык.
– Если не хочешь, – голос у Лизы был чуть виноватым, – больше не буду тебя так называть.
– Не хочу, – резко ответил Андрей.
Лиза замолчала. Кажется, обиделась. Андрей немного подумал и сказал:
– Меня мама так называла. Когда…ну…
Он осекся.
Они немного помолчали. А потом Лиза тихо сказала:
– Извини.
– Ничего, – глухо ответил Андрей.
– Если… – голос Лизы сорвался, но она все-таки договорила, совсем тихо: – если о них не говорить, лучше не становится. Наоборот.
Андрей осторожно покосился на нее, не поворачивая головы – и увидел в ее глазах слезы. Наверное, у Лизы тоже был кто-то, о ком она не хотела говорить.
– Пей уже, – глухо сказала Лиза, – этот дурацкий чай. Или я его вылью.
Андрей послушно глотнул. Странно, казалось, что прошла вечность с тех пор, как Лиза протянула ему чашку – но чай все еще был горячим.
Андрей глотнул еще раз. И вдруг – неожиданно для самого себя – начал рассказывать.
…Мясо, жареное на углях, с горьковатым запахом дыма, обжигающая язык, невероятно вкусная, рассыпчатая печеная картошка с горелой корочкой… Душистый травяной чай, давно забытый вкус – только мама умела такой заваривать. Пламя танцует на мерцающих углях, алые искры летят в черное небо. Папа играет на гитаре, и очень красивая печальная музыка летит в небо, во тьму, тает вместе с алыми искрами. И слова – не песня, завораживающий шепот, еле слышный: «лети-лети, мой белый сокол, запутай след, сорви с крыла проклятый повод, наш ворон слеп…» Странные слова, бессмысленные, непонятные, но отцовский тихий голос звучит все громче, полнится гневом – и силой. И будто отзываясь, шевелится вокруг тьма – уже не просто безобидная темнота, укрывающая кусты малинника, а тьма, наполненная чудовищами. Чуя эту тьму, заполошно мечется пламя в костре, и тревожно кричит в темноте какая-то птица. Андрей застывает от страха, и по его спине катятся холодные колючие мурашки. Но потом мама встревожено зовет: «Саша!» – и папа обрывает песню на полуслове, и останавливает сильный гитарный перелив ударом ладони о струны, неловко улыбается Андрею:
– Что, Птенчик? Испугался темноты?
Гитара недовольно гудит, постепенно замолкая. И огонь послушно утихает, снова потрескивает ровно и безобидно. И тьма отступает, невидимая и неслышная.
Отец наклоняется к Андрею. Его глаза блестят – веселые, шальные, диковатые, а в голосе, уже почти прежнем, спокойном – еще гудят отголоски прежней силы, как дрожь гитарной струны.
– Не темноты надо бояться, – говорит он, – а чудовищ, которые там прячутся. А сама темнота безобидна и безопасна. Больше того – она может стать нашим союзником, если хорошо попросить, и тогда она нас самих укроет от чудовищ.
– Саша… – мама с укором смотрит на отца.
– Хорошо, – говорит он, будто отвечая на какой-то вопрос, – Хорошо.
Отстраняется, прикрывает глаза, снова перебирает струны, и музыка льется в небо, но теперь – тихая, нежная, усыпляющая.
– Ты совсем замерз, Птенчик, – мама обнимает Андрея за плечи.
Симон насмешливо и ревниво хмыкает – он уже воображает себя взрослым и поэтому бывает очень противным, издеваясь и над тем, что мама называет Андрея детским прозвищем «Птенчик», и вообще над всеми этими телячьими нежностями.
Но мама тихо смеется, и обнимает Симона другой рукой. И говорит, всем троим: «Пойдемте домой, мальчики. Уже слишком поздно» «Ну, мам», – жалобно ноет Симон, забыв, что он уже взрослый. Андрей только жалобно вздыхает – он тоже сидел бы тут до утра, хотя глаза уже и слипаются. «Все, – строго говорит мама, и всем понятно по ее голосу, что спорить бесполезно – Завтра будет новый день. Еще лучше».
– Лети-лети, мой белый сокол, запутай след, сорви с крыла проклятый повод, наш ворон слеп… – повторила Лиза, и глаза ее были полны слез.
– Что это? – растеряно спросил Андрей.
– Мой папа тоже любил эту песню, – сказала Лиза дрожащим голосом.
– Я ее никогда не слышал… Никогда после этого… То есть, вообще…
– Еще бы ты ее слышал, – Лиза усмехнулась. И строго добавила: – И сам никому не говори про нее, понял?
– Почему?
– Она из запрещенных.
– Бывают запрещенные песни? – удивился Андрей.
– Есть много земель, мой друг Горацио, где не летали наши сокола, – в голосе Лизы была горечь, на губах – улыбка. – Просто не говори об этом. Если не хочешь… если не хочешь угодить на допрос к Инквизиторам, которых очень заинтересует, где ты ее мог слышать.
– Но я ведь…
– И им будет неважно, помнишь ты или нет – они просто вскроют твою память, как консервную банку – чтобы добраться до того, что им нужно.
Голос Лизы полон горечи и злости. И еще – гнева. Андрей никогда не слышал, чтобы об Инквизиторах говорили так. Значит, Лиза на самом деле – беглая преступница? Или… Лиза не сомневается в том, что Андрея будут допрашивать – и даже пытать – если он проговорится про эту странную песню. Но Андрей-то точно никакой не преступник! Он не делал ничего плохого!
Может, Андрей чего-то не знает об Инквизиторах? А Лиза – знает?…
У Андрея голова пошла кругом.
А самая главная странность – с этим воспоминанием, которое он только что рассказал Лизе.
– Знаешь, – осторожно сказал он. – Знаешь…
Это кажется диким и слегка безумным. Но Андрею надо это кому-то рассказать, потому что если он будет думать об этом сам, он точно запутается и возможно вообще свихнется.
– Знаешь, какая странность, – решился он. – Я только сейчас это вспомнил. Про песню. И то, как папа говорил про темноту и чудовищ. Раньше это воспоминание было короче. Просто костер, гитара, шашлыки… а потом мама зовет нас спать… Как будто кто-то вырезал кусок того вечера. Или как будто я сейчас это все придумал – про песню и темноту…
Он беспомощно посмотрел на Лизу, не понимая, что происходит. Вдруг она скажет – да, ты просто придумал. Но ведь она сама узнала эту песню про сокола?!
Лиза посмотрела на него с сочувствием. Потом мягко сказала:
– Так бывает, Андрей. Память – очень пластичная штука. Если ты что-то не хочешь вспоминать, оно забывается. Если с тобой случилось что-то непонятное… травмирующее… твой мозг может заставить тебя забыть об этом, чтобы ты не переживал больше. Он защищает тебя.
– Но я вспомнил!
– Да. Это как вырвать страницу из воспоминаний. Но ее нельзя уничтожить, можно только спрятать. Но раз она спрятана – то может и найтись. Какая-нибудь случайность. Триггер, спусковой крючок. Например, ночной лес вокруг – и твой старый страх темноты. Крик птицы. Или знакомый запах. Или вкус. Как будто подул ветер, разбросал листы бумаги – и тот, спрятанный внизу, бросил тебе под ноги. И вот – ты вспомнил то, что когда-то забыл.