А вскоре к красноармейцам Железной дивизии приехал товарищ от Ленина и вручил им за подвиги Почетное Революционное Красное Знамя. Первый знаменосец, красноармеец Щербаков, принял это знамя из рук посланца Ленина. И знамя начало свой славный долгий путь.
Каждый красноармеец отдавал частицу своего сердца знамени.
Но один красноармеец больше всех прославил знамя, и от этого знамя стало еще дороже и родней.
Это был красноармеец первого отделения, первого взвода, первой роты 216-го полка Железной дивизии — Ленин Владимир Ильич.
В двадцать первом году на собрании личного состава полка Ленин был избран почетным красноармейцем.
Полковой писарь взял новенькую служебную книжку красноармейца, обмакнул перо в чернила и с нажимом стал заполнять документ:
«Фамилия — Ленин.
Имя — Владимир.
Отчество — Ильич.
Часть войск — 216-ый имени В. И. Ленина стрелковый полк.
Номер роты или наименование команды — 1 рота.
Номер взвода — 1 взвод.
Номер отделения — 1 отделение».
Когда документ был готов, на складе для Ильича было получено обмундирование: гимнастерка, брюки и островерхая суконная буденовка с большой малиновой звездой. А так как каждому красноармейцу полагается оружие, Ильичу была выделена винтовка образца 1891 года с граненым длинным штыком.
На общем собрании выбрали делегацию, которая должна была отвезти в Москву почетному красноармейцу Ленину документ, обмундирование и оружие. Через всю страну добирались красноармейцы к своему великому однополчанину. Владимира Ильича им не удалось застать в Кремле, он чувствовал себя плохо и отдыхал в Горках. Но секретарь Ленина товарищ Фотиева приняла от делегатов полка и документ, и обмундирование, и оружие почетного красноармейца Ленина. Она заверила делегатов, что все это будет вручено владельцу.
Отныне в строй под Почетное Революционное Красное Знамя Железной дивизии встал новый боец.
Поезд подходил к большой станции. В мутном снежном тумане, как маяк, проплыла водокачка. Потом показались станционные строения. И, наконец, возник вокзал. Был день, но тучи так плотно заволокли небо, что казалось, уже наступили сумерки. На вокзале горели фонари.
Солдат Володя встал и торопливо накинул на плечи шинель.
— Пойду подышу воздухом, — сказал он.
Володя остался вдвоем с маленькой бабушкой. Старушка спала все в том же положении. Ничто не тревожило ее.
А Володя взял в руки газетную вырезку и внимательно посмотрел на отца своего дорожного знакомого, стоящего со знаменем у ноги.
Он подумал о своем знамени. Обычно, когда знамя находилось в пионерской комнате, его никто и не замечал. Оно стояло, свернутое в трубочку, скромно, как географическая карта в углу за шкафом. По большим праздникам знамя извлекали на свет. Ему оказывали почести. Рядом с ним на сцене выстраивался караул, который менялся каждые десять минут.
Но вот праздник кончался. Знамя снова сворачивали в трубочку и уносили в пионерскую комнату. Там, опустив свое красное крыло, знамя стояло до следующего торжественного дня.
И вдруг знамя дружины пропало.
Володя закрыл глаза и представил себе, как весть о пропаже знамени облетает всю школу. Незначительная весть тлеет медленно, как осиновое полено. Важная — горит, как бензин: искра мгновенно превращается в бушующее пламя.
Пропало знамя!
В школьных коридорах только и будет разговоров, что о знамени.
— Куда оно могло деться?
— Потерялось.
— Не может знамя потеряться. Его похитили.
И тут же непременно возникнет другой вопрос: кто виноват в пропаже знамени?
— Известно кто — знаменосец Вовка Бубенчик. Он бросил знамя. Вот оно и пропало.
Представив себе эти суровые слова, Володя даже поморщился.
Потом Володя Бубенец вспомнил день, когда ребята выбирали его знаменосцем. О нем говорили такие хорошие, такие красивые слова, что Володе казалось, что это говорят не о нем, а о каком-то другом Володе Бубенце — его однофамильце. А потом, когда он уже держал в руках знамя дружины, старший вожатый Саша Щеглов произнес речь… Володя напряг память и вспомнил, о чем говорил Саша.
Красное знамя!
Знамя солдат. Знамя рабочих. Знамя пионеров.
Разве не из одних нитей сотканы эти знамена?! Разве не в один цвет окрашены?! Разве солдаты не шли в бой с пионерским знаменем, и разве пионеры крепче жизни не хранили знамена солдат?!
В годы Великой Отечественной войны в Крыму фашисты схватили знаменосца подпольной комсомольской организации. И вот молодой знаменосец стоит окруженный врагами, прижимая к себе алое полотнище, оторванное от древка. Рубаха на нем порвана. На лице кровоподтеки. Грудь тяжело поднимается.
Фашисты требуют от молодого знаменосца назвать имена друзей-подпольщиков, открыть явки, указать тайники с оружием. Они хотят заставить его изменить родному красному знамени. Но разве это возможно!
Его били. Он молчал.
Его пытали. Ни слова.
Алое знамя стало еще алей от крови своего верного стража. Оно приняло на себя кровь знаменосца, но дало юноше такую силу, которую не сломить никакими пытками.
Врагов охватила тупая злоба. Они никак не могли понять, откуда в этом мальчишке столько сил. Что он, сверхчеловек?!
А знаменосец стоял перед палачами худой и тоненький, со знаменем в руках. И казалось, что в эту минуту он был и знаменосцем и древком красного знамени.
И тогда фашисты вырвали из рук комсомольца знамя. Они связали ему ноги алым полотнищем, облили бензином и подожгли.
Вспыхнуло пламя. Оно охватило знаменосца и знамя. Но, принимая эту страшную смерть, юноша не дрогнул. И только один раз разомкнулись его губы, чтобы выдохнуть последние слова:
— Со знаменем умирать легко!
Нет, знамя не может исчезнуть с лица земли. Знамя или живет, или погибает вместе со знаменосцем.
Погибает?
Нет, погибшее знамя продолжает жить в алых полотнищах тысяч знамен.
Солдат Володя вернулся в купе после того, как дежурный по станции два раза ударил в медный колокол. Он был весь в снегу, и от него веяло морозцем. В душном купе даже стало прохладнее. В это время вагон качнуло — поезд тронулся. Старушка на мгновение открыла глаза, приподнялась и, убедившись, что ничего существенного не произошло, тотчас же уснула.
А поезд набирал скорость. Колеса на стыках рельсов стучали все чаще. И вот уже безбрежный океан метели и снежных полей окружил поезд со всех сторон…
Было это во время Великой Отечественной войны.
Бой сменял бой.
Атака сменяла атаку.
А дивизия все не отходила. Если бы она действительно была из железа, фашисты давно бы изломали ее своими танками и переплавили бы своими снарядами. Но волю советских воинов было труднее сломить, чем железо. И, когда пули и осколки уносили еще одну жизнь, ряды смыкались теснее.
Бой сменял бой.
Атака сменяла атаку.
Порой на каждого советского солдата приходилось по меньшей мере пять фашистов. Но дивизия не отходила. Будто она пустила глубокие корни, вросла в землю, слилась с ней и живет одной жизнью. Когда проливалась кровь солдат, то казалось, что это ранена сама родная земля.
И только один раз дивизия оторвалась от земли. Но не для того, чтобы медленно отойти назад. Бойцы и командиры поднялись в полный рост, чтобы начать контратаку.
Раздалась команда:
— Знамя вынести вперед!
Знаменосец Ляпин наклонил древко и быстро стал снимать с него зеленый защитный чехол, сшитый из плащ-палатки. Потом он поставил древко к ноге и стал крутить его в руках. С каждым поворотом алое полотнище становилось все больше и больше. И, когда, подхваченное ветром, знамя полностью развернулось, он подхватил древко двумя руками и поднял знамя над головой.
Когда огонь становился особенно плотным, бойцы могли залечь. Но разве можно склонить знамя перед врагом!
Свистели пули, а Ляпин все шел и шел вперед. Со стороны казалось, что он шагает легко, почти плывет над полем, что он завороженный — не берут его пули. Но на самом деле каждый новый шаг стоил знаменосцу неимоверных усилий. Каждый шаг был шагом навстречу смерти.
От разрывов земля дрожала, как во время землетрясения. Плыл сизый, горьковатый на вкус дым. Уже многих бойцов недосчитывала дивизия в строю. Но наступление продолжалось, и то слева, то справа вспыхивало солдатское «ура».
И вдруг знаменосец Ляпин остановился. Что-то яркое, огненное вспыхнуло у него перед глазами, ослепило, резануло острой болью. Ляпин прижал ладонь к глазам и почувствовал, как кровь потекла по его пальцам. Одной рукой он прикрывал рану, а другой продолжал сжимать древко знамени. Он ничего не видел, но продолжал медленно идти вперед.
И бойцам со стороны казалось, что ничего не произошло.
В глазах было темно.
«Это, наверное, от руки, — подумал Ляпин. — Надо отнять руку от глаз, и все будет видно». С большим усилием он оторвал руку от глаз и… ничего не увидел. Плотная, темная пелена застилала глаза. Сквозь нее нельзя было ничего рассмотреть. И солдат все понял.
Ослеп!
И вдруг ему захотелось двумя руками закрыть лицо и упасть на землю. Но вторая рука была занята: в ней было знамя. Ляпин поднял знамя выше и медленно зашагал вперед. Он спотыкался, но шел. Словно красное знамя вело его, как путеводная звезда.
Пробегавший мимо боец заметил, что Ляпин прижимает руку к лицу и что по руке течет кровь. Он остановился и подбежал к знаменосцу.
— Ты ранен, давай знамя.
— Я сам, — ответил Ляпин не останавливаясь. — Я сам…
— Ты же ничего не видишь?
— Вижу.
Но солдат знал, что знаменосец ничего не видит. Он осторожно взял его под руку и зашагал рядом. Ляпин принял эту помощь. Теперь он шел, опираясь на руку невидимого друга. Так было куда легче. Но силы оставляли его.
Боец подозвал товарища, и тот подхватил Ляпина с другой стороны. Теперь уже двое бойцов поддерживали раненого, ослепшего знаменосца, не пожелавшего расстаться со знаменем. Они шли втроем, а знамя развевалось над цепью, и никто не знал, что знаменосец тяжело ранен, что он идет, опираясь на друзей, поклявшись самому себе не расставаться со знаменем, пока бьется его сердце…
Наступили трагические дни. Обескровленная дивизия была окружена. Кольцо окружения все сужалось, будто враг сжимал на горле дивизии свои костлявые пальцы. И тогда оставшиеся в живых решили: надо спасать знамя, надо вынести его из окружения.
Спасти знамя вызвался старший политрук Барбашев Александр Васильевич. Он принял знамя из рук часового.
Солдаты простились со знаменем.
Барбашев снял полотнище с древка, бережно сложил его и спрятал в вещевой мешок. Солдатский мешок с драгоценной ношей он надел не на спину, как носят его обычно, а на грудь. И старший политрук в сопровождении двух воинов отправился в путь.
Три преданных сердца окружили знамя, словно заслонили его собой от врага.
Они двигались днем и ночью. По глухим чащобам и по болотным топям.
Днем скрывались, а ночью выходили из своих укрытий и шли бесшумные и невидимые, как призраки. Они пробирались под самым носом у врага. И, хотя жизнь трех знаменосцев на каждом шагу подвергалась опасности, дума о собственном спасении отошла на второй план. «Спасти знамя! Во чтобы то ни стало спасти знамя!» — думали бесстрашные знаменосцы, пробираясь на восток.
Шестого августа три бесстрашных знаменосца вышли на окраину села Анютина. Тут их обнаружили фашисты.
Трое советских воинов залегли в болоте. Начался бой. Не бой, а охота целого подразделения врагов на троих советских смельчаков. Враги окружили их, но не могли к ним приблизиться.
Обреченные на гибель, воины защищали красное знамя. С отчаянным упорством они не подпускали врагов. Уже несколько фашистов нашли свою смерть на окраине села Анютина. Тогда решено было пустить в ход бронетранспортеры. С железным лязганьем они подползли к кромке болота и открыли по советским воинам пулеметный огонь. Фашисты были защищены толстой броней, а советские воины лежали под прикрытием небольшой болотной кочки. Вот погиб один воин. Теперь в ответ фашистам звучал грохот только двух автоматов. Потом замолчал еще один автомат.
Последним погиб старший политрук Александр Васильевич Барбашев. На мгновение он поднялся над землей, словно хотел броситься на фашистов с умолкшим автоматом, и тут сразу несколько пуль просвистело над тонкой болотной травой. Одна пуля сперва пробила знамя, спрятанное на груди, потом — сердце.
Так смерть сняла с поста последнего знаменосца.
— А что будет, если знамя пропадет?
Этот вопрос Володя Бубенец решился задать своему дорожному товарищу, когда за окном уже стемнело.
— Когда часть теряет свое знамя — она перестает существовать как боевая единица. Разве можно положиться на людей, которые не смогли уберечь даже свое знамя. Солдат расформировывают по разным частям, а офицеров отдают под суд.