И хотя Заяц спал с открытыми глазами, это не мешало ему видеть сны. Сны-запахи, то приятные, сладкие и душистые, как молодая кора, то страшные, пахнущие собакой. Сны-шорохи, шелесты, шепоты, бормотушки. Сны разных цветов: зеленые, желтые, лиловые, багровые, как листья осенних осинок, которые Заяц считал самыми красивыми деревьями в лесу.
Особенно хорош был осинник в полнолуние, когда над лесом повисала круглая луна, золотисто-оранжевая, как тугая, налитая соком репка. Зайцу казалось — опустись луна чуточку ниже, он бы подпрыгнул и отгрыз от нее кусок.
Но оранжевая луна стояла высоко, и Заяц довольствовался осиновой корой.
Наевшись, он отдыхал. Чтобы отдых был спокойным, лесной зверь должен спрятать свой запах.
Все пахнет, и все пахнут. Нос для зверя часто важней глаз. Пусть я тебя не вижу, но если я чую запах, я знаю, кто ты и где ты!
Запахом звери отмечают свои владения, по запаху преследуют добычу. Когда собаки гонятся за зайцем, им дорогу показывает запах его пяток. Только одни пятки потеют у зайца, и чем дольше он бежит, тем пахучей его след.
Вот почему отдыхающий Заяц сидел неподвижно, прижав предательские пятки к земле.
Сидел и слушал тишину. Для зверя, чья жизнь вся в бегах и страхах, нет ничего приятней. Никто за тобой не гонится, ничто тебе не грозит.
Но недолго тихое заячье счастье. Длинное ухо тревожно дрогнуло. Что это? Да ничего страшного: с ветки скатилась дождевая капля, сверкнув, как падучая звезда.
Вот тогда-то Заяц и сочинил свои первые стихи:
Каждому поэту хочется иметь слушателей. Осенней ночью по дороге в осинник Заяц встретил барсука, который грудью толкал в нору желтый ворох сухих листьев, устраивал себе постель на зиму.
Ночные звери — народ молчаливый, но в эту лунную ночь угрюмый барсук разговорился:
— Здорово я придумал! Спать на перине будет тепло и мягко, бока не отлежишь. Вот и ты натаскал бы листьев к себе в нору.
— Но я… — Заяц запнулся, — я еще не вырыл норы.
— Это почему же? Болел, что ли?
— Нет, не болел, я писал стихи. Хочешь, я тебе их прочту?
— Когда-нибудь в другой раз. Сейчас я могу думать только про перину. Признаться, я в первый раз вижу зайца, который пишет стихи. И зачем ты их пишешь?
— Не знаю. А зачем птицы поют?
Барсук в раздумье почесал лапой за ухом.
— Конечно, твое дело. Но ведь зима на носу. Я бы тебе по-дружески посоветовал: сперва вырой нору, а уж потом сочиняй стихи.
Барсук скрылся в норе, а непризнанный поэт заковылял в осинник. Там по ночам собирались зайцы. В первом лесу их было немного.
Когда Заяц прочитал им свои стихи, они в восторге захлопали ушами. А потом стали просить косоглазого поэта, чтобы он сочинил заячий гимн. Или хотя бы песенку. Под песенку им будет веселей рыть норы, которые никто из них еще не рыл.
Начало Заяц сочинил быстро:
Но дальше у него не получалось. Никак.
А погода становилась все хуже. Однажды Заяц проснулся оттого, что у него озяб нос. С неба падали белые, холодные крохотные звездочки и таяли на Заячьем носу.
Звездочек нападало столько, что земля стала белой и пахла уже не палым листом, а какой-то особенно нежной свежестью.
По белой земле прогуливалась незнакомая Зайцу птица. У нее была голубоватая спинка, толстый черный клюв и ярко-красная, как шляпка мухомора, грудь.
— Простите, не знаю, как вас зовут, — обратился к ней Заяц. — Вы не могли бы мне объяснить, чем сейчас пахнет в лесу и что это такое холодное и мокрое падает с неба?
— Это замерзший дождь, который называется «снегом», — проскрипела птица. — Я прилетаю к вам с первым снегом, потому у меня снежное имя. Будем знакомы: снегирь!
— Очень приятно! Снег… Снегирь… Какой ужас! — заметался Заяц. — Значит, уже зима. А я еще не сочинил заячий гимн, и никто из зайцев не вырыл норы.
Заяц попробовал рыть и чуть было не сломал когти. Земля стала твердой, как камень.
Что делать? Тут посоветовать мог только Аук.
Заяц нашел его возле медвежьей берлоги. Аук уговаривал медведя погрызть корешок, который действует как слабительное.
— Но он горький! — жалобно ворчал медведь. — И зачем мне это поганое лекарство, я не больной!
— Надо очистить желудок. Если заляжешь в берлогу с набитым брюхом, сон будет плохой. А спать придется долго.
Медведь еще сильней засопел, но взял в зубы корешок.
И тогда Аук обернулся к Зайцу.
— Что тебе надо от меня, лентяй, так и не вырывший норы?
— Я не лентяй. Я сочинял стихи. Это гораздо трудней, чем вырыть самую глубокую нору.
— И другие зайцы тоже сочиняли?
— Нет, но они ждали, когда я сочиню. Они не виноваты. Как же теперь жить нам, зайцам, Аук?
— Так и живите. Где прикорнул, там и твой дом. Ничего, не замерзнешь. У тебя меховая шуба.
— Но моя шуба рыжеватая, а земля стала белая. Меня каждый заметит. Сам знаешь, сколько у бедного зайца врагов!
— А ты от них наутек. Ведь хвастался, что у тебя быстрые ноги!
— Но это летние ноги. И сейчас они уже не быстрые, потому что проваливаются в снег. Мне нужны зимние ноги.
— Хорошо, будут у тебя зимние ноги.
Аук подул на Заячьи лапы. Между пальцами выросла шерсть, лапы распушились, стали широкими.
Держа Зайца за уши, Аук несколько раз окунул его в сугроб. И, кроме кончиков ушей, Заяц стал белым, как снег.
Аук пообещал, что белую шубу и пушистую обувку получат и каждую осень будут получать все лесные зайцы.
— Теперь зима вам не страшна. Беги, беляк!
И Заяц побежал. Сперва неуверенно. Потом все быстрей и быстрей на широких лапах, словно на лыжах.
Попробуй, волк, догони! Заяц даже перекувырнулся от радости.
На суку дуба, мимо которого пробегал Заяц, сидела пара ворон: Кар-Кар и Кар-Кара.
— Ты не спишь? — спросил подругу Кар-Кар.
— Вроде не сплю, — откликнулась ворона. — Хотя то, что я вижу, может только присниться. По лесу бегает и кувыркается сугроб.
Тут «сугроб» еще раз перекувырнулся и закружил по поляне, сочиняя новую песенку:
— Каррр! Так это ты, бездомный бродяга? — прокаркала оскорбленная ворона. — Не рано ли радуешься? Посмотрим, какие стишки ты сочинишь, когда у тебя родятся дети. Они пропадут.
— Почему пропадут? — вздрогнул Заяц.
— Таков лесной закон. Малыши родятся слепыми, голыми, беспомощными. Без дома они пропадут. Если не веришь мне, спроси хотя бы белку. Небось побоишься спросить волчицу или лису.
Проживавшая неподалеку белка подтвердила, что ворона права.
— Бедный Заяц! Пока не поздно, попроси барсука потесниться. Может, он тебя пустит. У него огромная нора.
— Но я привык, сочиняя стихи, смотреть на луну, на звезды… и я думал, что мои дети тоже… Я поговорю с Ауком. Я его попрошу…
Весь лес был взволнован судьбой Заячьих еще не родившихся детей. Пропадут ли они, как напророчила известная предсказательница ворона Кар-Кара, или не пропадут? Этот вопрос обсуждался в гнездах и в норах, в небе и на земле.
Но пришло Время Зимних Снов, и лес уснул, так и не узнав, что ответил Зайцу Аук.
Долго-долго носились по лесу метели, заставляя голые черные деревья петь унылую зимнюю песню.
Наконец метели утихли, небо поголубело. И беличий нос, высунувшись из круглого, как шар, зимнего гнезда-гайна, почуял запах весны.
Белке очень хотелось есть. Она спустилась на землю, чтобы разыскать свои кладовушки, и заметила под елкой лущившую шишку мышь.
— С весной, соседка! — окликнула ее белка. — Чьи голоса ты слышала? Чьи следы видела? Чем новым пахнет в лесу?
Мышь была польщена тем, что белка, которая живет выше всех лесных зверей, поздоровалась с ней первая.
— Есть интересная новость, но она не пахнет. В лесу родились зайчата.
Беличий хвост распушился, стал похож на макушку молоденькой сосенки. Такое случалось с хвостом каждый раз, когда белка волновалась.
— Ты их сама видела?
— Я все видела! Даже рваный кончик левого уха у зайчихи-матери. Она боится навещать малышей, чтобы о них не пронюхали волк и лиса. Два дня малыши будут сыты, заячье молоко очень жирное. А на третий день Рваное Ухо придет их покормить.
— Разве это мать? — возмутилась белка. — Бросить своих детей, голых, слепых, беспомощных…
— Беспомощных?! — фыркнула мышь. — Да еще не было в лесу таких шустрых и самостоятельных малышей. И вовсе они не голые, а в шерсти, не слепые, а зрячие, не лежачие, а ходячие. Им было всего пять минут от роду, а как они сиганули в разные стороны! Один шмыгнул вон под тот можжевеловый куст. Я доверяю одной тебе эту тайну, потому что знаю: ты их не выдашь.
— Не беспокойся! Я умею молчать.
Мышь молчала, и белка молчала. Но не только у Рваного Уха родились зайчата. Такие события не могли остаться незамеченными. Слух дошел и до лиса по прозвищу Чуткий Нос.
Весь лисий род славится своим чутьем, а у Чуткого Носа был особенно острый нюх. Зимой он мышковал в поле, раскапывал мышиные подснежные норы. Он не только слышал под снегом писк, но и чуял запах мышей-невидимок.
Чуткий Нос решил найти неизвестно где спрятавшихся Заячьих детей. Зайчатина куда вкусней мышатины!
У белки заколотилось сердце, когда на лесной поляне она увидела рыжего разбойника. Он шел медленно и, низко опустив голову, вынюхивал следы.
Но следов не было. Зайчиха не навещала детей. И запаха затаившихся зайчат не было. Как приказала им мать, зайчата лежали неподвижно, прижав пяточки к земле.
Чуткий Нос не учуял малышей, и белка перестала осуждать Рваное Ухо за то, что она плохо заботится о детях.
Наступили третьи сутки со дня рождения зайчат.
Белка уселась на суку. Ей хотелось посмотреть, как зайчиха будет кормить зайчат.
Но Рваное Ухо не показывалась.
В кустах застрекотала сорока. Она передавала последние новости: очередная драка зябликов закончилась со счетом один — ноль в пользу хозяина участка, зайчиху с рваным кончиком левого уха загрыз лис Чуткий Нос.
Белка словно окаменела, словно приросла к суку. Бедная мать, горемыки малыши! Кар-Кара предсказала правильно: они пропадут, некому покормить сирот.
Сверху белке было видно, как из-под можжевелового куста выскочил крохотный зайчонок.
Откуда-то появился другой, третий…
Зайчата нетерпеливо подпрыгивали, настороженно шевелили ушами. Они ждали мать.
В кустах мелькнула заячья тень.
— Мама! — крикнул зайчонок.
— Мама!! — дружно подхватили остальные.
Белка закрыла мордочку хвостом, чтобы не видеть, как чужая зайчиха проскачет мимо голодных зайчат. Какое ей дело до них? Она разыскивает своих где-то запрятавшихся детенышей.
Но когда белка опустила хвост, то увидела чудо. Трое осиротевших зайчат припали к чужой, случайно им встретившейся зайчихе, по-весеннему пегой, линяющей. И она не оттолкнула шустрых сосунков. Она кормила их своим молоком, словно это были собственные дети.
А ведь по лесному закону… Но может, Аук дал зайцам другой новый закон?
Наверное, дал! Потому что три дня спустя белка увидела на той же полянке новое чудо. Тех же зайчат по-матерински кормила уже другая, новая зайчиха, тоже по-весеннему пегая, линяющая.
На девятый день белка снова увидела на полянке зайчат. Но похоже было, что на этот раз они никого не ждут, что они уходят.
Самый маленький немного замешкался.
— Малыш! — окликнула его белка. — Если ты ешь грибы и орехи, я могу поделиться. У меня с осени кое-что припасено.
— Спасибо, тетя! — пропищал зайчонок. — Я уже вырос и могу прокормить себя сам.
И на весь лес застрекотала сорока:
— Слушайте все, слушайте все! Наша знаменитая предсказательница Кар-Кара ошиблась! Заячьи дети не пропали и не пропадут!
Не все верят сорочьим россказням. Но нельзя было не поверить самому Зайцу, который, наконец, закончил долгожданный заячий гимн.
Теперь этот гимн распевают зайцы во всех лесах:
Говорят, что Заяц сочинил еще много новых стихов: про похожую на репку оранжевую луну, про осенние разноцветные осинки, про то, чем пахнут заячьи сны…
Но до нас эти стихи не дошли.
Почему осенью падают листья
Осенью птичьи стаи улетают на юг, звери меняют летние шубы на зимние. Но и для березок, лип, осин, для всех лиственных деревьев осень — время больших перемен. Младшие внучки и внуки Аука надевают бальный наряд.
Я говорю «младшие» потому, что первыми на земле появились хвойные деревья. И уже много позже в кладовую Аука постучались две зеленоглазые девчонки в рубашонках — внучка Березка и внучка Осинка:
— Вот и мы, дедушка! Одень нас поскорей!
В кладовой Аука хранилась всякая всячина: корешки и травы, чтобы лечить зверей, птичьи перья, потерянные во время линьки, чтобы помнить, какие птицы летом жили в лесу, образцы пчелиных сот, паучьи коконы, из которых можно получить тончайшие нити, смола, краски, лак для панцирей жуков, пудра для крыльев бабочек и многое другое, нам пока неизвестное. Ведь еще не все секреты Аука мы смогли разгадать.
Когда одевались первые сосны и ели, в кладовой нашелся только один темно-зеленый отрез на платье, да и тот облитый смолой. Однако старшие внучки выкроили из него сотню тысяч хвоинок: которые покороче — для Елочки, которые подлинней — для Сосенки.
Но Березка и Осинка отказались одеваться в хвою.
— Мы не можем носить то, что устарело! — пролепетала Осинка. — Сейчас другое время.
— Мы, молодые, хотим быть одетыми по моде! — заявила Березка. — А сейчас в моде новые фасоны и более светлые тона. Вот что я для себя придумала! Ведь правда, красиво?
Угольком она нарисовала на стене то, что мы называем березовым листом.
— Красиво! — согласился Аук. — Но это непрочный наряд.
— А зачем мне прочный? Не буду же я носить одно и то же платье всю жизнь.
По новой моде захотели одеться Вяз, Ясень, Клен, Ива, Рябина, Липа, Ольха, Орешник и позже всех проснувшийся Дуб.