Приехал на Лысую гору, а там веселье идет вовсю, ведьмы танцуют с чертями, и все разодеты, словно прекрасные пани да паны. Столы заставлены серебром и золотом, и полно на них всякой еды и питья. Черти гостя потчуют, ведьмы с ним любезничают, а он ест, что только может. И вот подошел шабаш к концу, и им с хозяйкой нужно домой ехать; кони их стоят в стойлах сытые. Вышел самый старший черт, каждому из гостей подал красную шапку и велел не снимать ее с головы. Только надели гости те красные колпаки, как в мгновение ока, невидимые свету, оказались на своем месте, а кони опять превратились в кочерги, песты и помела. Батрак с хозяйкой тоже благополучно добрались до дому и на другой день опять делали свою работу. Батрак, однако, не удержался и давай похваляться перед другими, где был, что видел и слышал; особенно старался расписывать угощение — выпивку и закуски. Вся челядь над ним смеялась, не верила его басням.
В следующий четверг опять батрак с хозяйкой отправились на дьявольское веселье и опять гуляли. Батрак и думает: «Теперь-то уж я не оплошаю. Мало поесть да попить, надо что-нибудь и с собой прихватить».
Вот набил он карманы золотыми стаканами, серебряными ложками — тащил не то, что под руку попало, а выбирал с толком. Наутро батрак еще больше, чем в первый раз, стал нахваливать еду и питье, а в доказательство хотел показать уворованные вещи. Вывертывает карманы, а там вместо серебра и золота — рога, копыта да когти. Выбросил он все это в сердцах, товарищи надрываются от смеха, а у него в это время началась страшная рвота, так что все внутренности выворачивало, съеденное вылетало из горла мочой и калом, даже было смотреть противно. Побежал батрак к ведьме и давай проклинать ее, а она его хлесть по морде и говорит:
— Чего ты наплел, осел! Мы не другое едим и пьем, а то же самое, что и все.
Он — на бабу, баба — на него, и так меж собой повздорили, что батрак пошел к ксендзу и рассказал ему, что баба эта — ведьма.
Баба сообразила, чем дело пахнет, сама прибежала к ксендзу и, как будто желая оправдаться, попросила исповеди. Ксендз выслушал ее и узнал обо всем.
Ксендз в приходе был молодой, любопытный до всех мирских дел, вот он и говорит бабе:
— Дай и мне той мази, я тоже с тобой поеду.
— Хорошо, — ответила баба, — раз так, пусть пан ксендз приготовится, заедут за ним кони с повозкой, и пусть святой отец сядет в нее.
Баба дала ксендзу мази, и в новый четверг о полночь, завернули за ним кони с повозкой. Ксендз поехал, и баба за ним — на кочерге. Она очень просила ксендза, чтобы он никак не снимал с головы красной шапки, которую получит. Ксендзу пришлись по душе гулянки на Лысом горе. Много раз путешествовал он тем же способом на шабаш и всегда возвращался благополучно, не снимая по дороге шапки. Но однажды по пути с дьявольской пирушки захотел он получше рассмотреть красный колпак. Снял его с головы и только стал разглядывать, как тут же вдруг вылетел из повозки и в чем бог сотворил оказался во Франции, где перец и виноград растут, — лежит у одного купца в подвале между бочками. Стыдно ему было ужасно, так как в погребе кругом люди ходили. Сидел он тихо за бочкой, а ночью, когда никого не было, выходил и ел, что под руку попадало — миндаль, изюм, фиги, — и все это запивал вином, которого тут было вдосталь. На его счастье, зашли однажды в тот погреб несколько ксендзов покупать вино. Бедняга как увидел их — обрадовался (ясное дело — это свой брат), вылез из-за бочки и просит их:
— Frater[4], спаси! — И снова: — Frater, спаси! Спасите меня! — Так они и договорились промеж собой.
Узнал от них ксендз, что находится он больше чем за триста миль от своего прихода, начал причитать, жаловаться да горевать над своим несчастьем. А те ксендзы дали ему одежду, взяли с собой в монастырь, а там еще деньгами на дорогу ссудили и попрощались с ним. Успокоился ксендз, отправился в путь, а через три месяца был дома. И как только оказался в своем приходе, первым делом спросил про ту ведьму. Велел ее доставить к себе, развести большой костер и спалить ее на огне.
Как положили бабу на костер, она и завопила:
— Рокита, спасай! — И дьявол ее с костра сбросил.
Так было три раза, пока ксендз не догадался окропить костер святой водой и осенить его крестным знамением. И тогда дьявол ничего уж не мог сделать.
И ведьма, как полагается, вся дотла сгорела на костре.
68. Несправедливые судьи
Во времена, когда в Поморье еще не было князей, вся власть принадлежала там собранию свободных людей, или вече. В назначенный день собирались со всей страны крестьяне, вершили дела своей земли, а также правили суд.
Как-то раз такое вече было созвано на большой поляне под Бытомом. Рослые, крепкие мужчины оживленно разговаривали: всех взволновала причина, по которой их собирали, — убийство крестьянина Гневомира.
Были выбраны председатель и пять судей. Собравшиеся образовали круг. Старший объявил громким голосом:
— Пусть станет сюда Милобрат, которого обвиняют в убийстве Гневомира.
Вперед вышел уже довольно пожилой человек с длинными седеющими волосами, с виду спокойный, солидный. Крестьяне удивленно закачали головами. Те, кто знал Милобрата, сомневались, что он мог совершить злодейство, другие же готовились к неожиданностям.
Обвиняемый, как того требовал обычай, снял шапку с головы, развязал платок на шее, все это положил сбоку, выпрямился и спокойно ждал, что будет дальше.
Председатель стал рассказывать о случившемся. Три дня тому назад нашли мертвого крестьянина Гневомира. Улики и показания брата убитого говорят, что убийца не кто иной, как стоящий перед вечем Милобрат. Затем председатель обратился к обвиняемому и спросил:
— Признаешь ли ты свою вину?
— Не признаю, — ответил тот. — Я не убивал Гневомира.
— Но это нужно доказать, — сказал судья.
По его знаку двое мужчин внесли на жердях тело убитого. Люди вытягивали шеи, чтобы получше видеть зрелище, которое бывает не каждый день.
Судья подошел к мертвецу и открыл полотняное покрывало. Перед глазами собравшихся предстало бледное лицо умершего. На фоне этой белизны зловеще чернела кровавая рана на лбу. Чьей рукой она нанесена?.. Судьи спросил:
— Кто признает умершего?
Выступил брат покойника и подтвердил, что это труп Гневомира. Тут председатель обратился к Милобрату:
— Ты знал Гневомира?
— Знал. Это же был мой сосед.
— Правда, что вы не ладили?
— Иногда между нами происходили небольшие ссоры, но до драки никогда не доходило.
Судья потребовал, чтобы показания дал брат убитого. Он сказал, что между Гневомиром и Милобратом часто происходили столкновения, что Милобрат назвал Гневомира строптивцем и что в день убийства Милобрата видели во дворе Гневомира. Он закончил такими словами:
— Я не присутствовал при смерти брата, не видел, кто нанес ему смертельный удар, но, по-моему, убийца — стоящий тут Милобрат.
Председатель снова обратился к Милобрату:
— Отвечай!
Побледневший от всего услышанного обвиняемый, однако, спокойно сказал:
— Я не отрицаю, что назвал Гневомира строптивцем: он часто распалялся гневом, злился из-за пустяков. Но отрицаю также, что в день убийства был у Гневомира. Просил тогда одолжить коня, а Гневомир отказал. Но повторяю, не убивал я его. Это сделал кто-то другой, но кто — не знаю.
Председатель объявил, что следствие закончено. Судьи собрались на совещание. Некоторое время они разговаривали приглушенными голосами. По выражениям их лиц и движениям рук можно было сделать вывод, что судьи придерживались единого мнения. По окончании совещании председатель, чтобы утихомирить людей, поднял руку и сказал:
— Оглашаю приговор по делу убийства Гневомира… Суд признал, что обвиняемый Милобрат повинен в смерти Гневомира, и накладывает на него штраф в пятьдесят гривен. Если Милобрат не сможет заплатить этой суммы, то лишится двора и пашни.
Лицо Милобрата сделалось пепельным, губы задрожали. Он хотел что-то сказать, но потом передумал. Молча поднял шапку, платок, палку и, ссутулившийся, медленным шагом покинул вечевой круг.
И тут случилось чудо. Люди группами освобождали поляну, а судьи и свидетель все еще продолжали сидеть на своих местах, даже не шевельнулись. Некоторых это очень удивило, и стоявшие поближе стали подходить к ним, дабы узнать, почему они остаются неподвижными. И здесь подошедшие увидели что-то необыкновенное.
Председатель, пять судей и свидетель — окаменели!
Послышался шепот, переросший затем в громкие крики:
— Судьи вынесли несправедливый приговор… Милобрат невиновен!
Ничто уже не вернуло к жизни каменные изваяния. Семь скал стоят и по сей день на месте, где происходило вече, как будто за этот приговор невинному Милобрату вечно будут обсуждать они убийство Гневомира и решать вопрос — кто же совершил злодеяние.
69. Твардовский
Твардовский был знатный шляхтич, и по отцу и по матери высокого рода. И хотел он стать умнее всех добрых людей, найти лекарство против смерти — потому что ему неохота было умирать.
Из одной древней книги он узнал, как вызывать дьявола; и вот раз в полночь вышел он тайком из Кракова, где лечил всех, и, придя на Предгорье, начал громко звать черта. Тот не замедлил явиться. Они с Твардовским, как это бывало в те времена, заключили между собой договор. Черт тотчас записал на бычьей коже все условия договора, а Твардовский подписал его собственной кровью из безымянного пальца. Условий было много, и главное состояло в том, что черт имеет право завладеть телом и душой Твардовского только тогда, когда застигнет его в Риме.
Продав таким образом душу черту, Твардовский приказал ему, как своему слуге, первым делом снести в одно место серебро со всей Польши и хорошенько засыпать его песком. Для этого он выбрал Олькуш. Черт послушно выполнил приказ. Так в Олькуше появился знаменитым серебряный рудник.
Потом черту было велено принести к Песчаной горе высокую скалу и поставить ее там навеки верхушкой вниз. Черт покорно выполнил и это, — с тех пор стоит в том месте скала узким концом вниз, люди ее называют Соколиной.
Так Твардовский по первому требованию получал все, чего только пожелает. Он мог скакать на нарисованном коне, летать без крыльев; собравшись в дальний путь, садился на петуха и мчался быстрее, чем верхом. Со своей возлюбленной плавал по Висле против течения без весел и паруса. И стоило ему взять в руки стеклышко, как загорались деревни на сто миль вокруг.
Понравилась Твардовскому одна панна, и он захотел на ней жениться. Но панна эта спрятала в бутылке какую-то живую тварь и объявила, что отдаст руку и сердце только тому, кто угадает, что в бутылке.
Твардовский был не дурак: переоделся нищим и пришел в лохмотьях к красавице. А она тут же спрашивает, показывая ему издали бутылку:
Твардовский отвечает:
— У тебя там пчелка, милостивая панна!
Он угадал, и они вскоре поженились.
Пани Твардовская на рыночной площади в Кракове слепила себе из глины домок и там торговала горшками и мисками. А Твардовский, в наряде богатого пана, проезжая мимо с многочисленной свитой, всякий раз приказывал своей челяди разбивать всю эту утварь, и когда его жена в гневе проклинала всех и все, он, сидя в красивой коляске, хохотал от души.
Золота у него всегда было что песку в море, потому что черт приносил ему столько, сколько он требовал.
Долго куролесил Твардовский. Однажды забрел он в дремучий лес без своих чародейских инструментов. Идет, крепко задумавшись, и вдруг напоролся на черта. Черт требует, чтобы он тотчас же отправлялся в Рим. Разгневанный Твардовский заклинаниями прогнал беса. Однако тот, скрежеща зубами от злости, раньше, чем уйти, вырвал с корнем сосну и с такой силой ударил ею Твардовского по ногам, что одну перебил. С того дня Твардовский хромал, его все так и называли «колченогим».
Черту наконец здорово надоело дожидаться своей добычи, души чародея, и вот он принял обличье придворного и пришел просить Твардовского, чтобы тот, как искусный лекарь, посетил его заболевшего господина и оказал ему помощь. Твардовский спешит за мнимым посланцем в ближнюю деревню, не зная, что усадьба ее или дельца называется «Рим». Как только он переступил порог этого дома, на крышу слетелось множество черных воронов, сов, филинов. Услышав их зловещие крики, Твардовский сразу понял, что его здесь ждет. Он вытащил из колыбели недавно окрещенного младенца и трясущимися руками стал укачивать его. В этот миг в дом ввалился черт уже в своем собственном обличье. Правда, он оделся франтом — на нем была треуголка, немецкий фрак и длинный жилет, короткие панталоны, плотно облегающие ноги, и туфли с пряжками и бантами, — но его сразу можно было узнать: ведь из-под шляпы выглядывали рога, из башмаков — когти, а сзади болтался хвост.
Черт уже хотел схватить Твардовского, но вдруг увидел перед собой непреодолимую преграду — невинного младенца: его он не имел права трогать. Впрочем, он тут же сообразил, что делать, и, подступив к чародею, сказал ему:
— Ты — благородный шляхтич и сам знаешь — verbum nobile debet esse stabile[5].
Твардовский, как человек благородный, понимал, что не может нарушить данное слово. Он положил дитя в колыбель и вместе с чертом вылетел через трубу.
Торжествующе закаркали на крыше вороны, загукали совы и филины. Но Твардовский не пал духом. Внизу под ним виднелась земля, и он летел так высоко, что деревни казались отсюда крохотными, как комары, города — но больше мух, и сам Краков был размером с два паука. У Твардовского сердце защемило от боли. Там, внизу, осталось все, что он любил, что было ему дорого и мило. И вот, взлетев еще выше, туда, где ни стервятник, ни орел карпатский никогда еще не поднимали крылом ветра и куда они даже глазом досягнуть не могли, Твардовский, напрягая утомленную грудь, из последних сил запел молитву. Это был один из тех священных гимнов, которые он когда-то в молодости, когда еще был чист душой и ничего не знал о чародействе, сочинил в честь пресвятой девы Марии и пел каждый день. Голос его расплывался в воздухе, хотя пел он с воодушевлением, от всего сердца. Но пастухи, что в горах под ним пасли овец, удивленно поднимали головы, чтобы увидеть, откуда же несется к ним песня-молитва. Потому что голос Твардовского летел не ввысь, а вниз, к родимой земле, чтобы будить в людях душу живую. Вот допел свою песню Твардовский — и с великим удивлением видит, что он больше не летит вверх, а парит неподвижно в воздухе. Озирается кругом — нет нигде его спутника, черта. И только голос черта, как гром, загремел над ним из синих туч:
— Будешь так висеть до Страшного суда!
И до сих пор висит там Твардовский. Хотя слова замерли у него на устах и никто его голоса не слышит, — старики, те, кто помнит былые времена, еще не так давно в ясные лунные ночи указывали людям черную точку в поднебесье, говоря, что это тело Твардовского, которому висеть там до дня Страшного суда.
СКАЗКИ О ЧЕРТЕ
70. О дьяволе и господе боге
стретились как-то раз господь бог с дьяволом, или, как в народе попросту говорится, с чертом.