— А ее никак не разделишь. Пусть она достанется тому, кто отрубит с одного маху голову у покойника, что здесь лежит.
Только дело это было нелегкое: один боялся покойников, другой суеверный оказался, а третьему не по душе была такая резня. Словом, никто не хотел, и только один, последний, решился на это. Вот берет он саблю, идет к гробу Мацека и уже примеряется, чтоб отрубить голову.
Тут вдруг покойник срывается, садится в гробу и кричит во все горло:
— Эй, проклятые грешники, все сюда, на помощь!
А Яцек, который хоронился в алтаре, как начнет тут греметь и стучать, как начнет бить кулаками в гнилые доски! Разбойники услышали все это, перепугались до смерти, побросали всю добычу — деньги, серебро и ворованные вещи — и что было духу пустились наутек.
Только разбойники убежали, вышел Яцек из укрытия и здоровается с Мацеком, а Мацек ему и говорит:
— Вот видишь, кум, хватит тут нам с тобой обоим, если поделиться всем этим добром, что здесь лежит.
И поделились как могли поровну драгоценностями, а Яцеку в долю досталась и сабля. Под конец Яцек говорит (он про тот грош не забыл):
— Ну, хорошо, кум, однако мне еще грош с вас причитается.
А в это время один из разбойников, который был немного похрабрее других и полюбопытнее, воротился потихоньку, подобрался к часовенке и решил посмотреть, что там в ней делается. Просунул голову в шапке между досок и глядит, как те двое делятся уже остатками сокровищ; решил он, что это последние два грешника, а остальные духи уже убрались. Мацек посмотрел в сторону и увидел разбойника в шапке. И как Яцек потребовал, чтобы он тотчас грош ему возвратил, Мацек прыг в сторону, хвать шапку с головы разбойника и бросил ее в Яцека:
— На! Вот тебе шапка, что я еще добыл, возьми ее за тот грош.
А разбойник перепугался, убежал снова в лес к своим и говорит:
— Эй, знаете, сколько там этих грешников-покойников — аж страх! У меня еще и шапку сорвали, а я сам едва унес голову.
95. Совизджал-органист
Как-то во время охоты споткнулся конь под паном помещиком. Вельможный пан вывалился из седла; и хоть честь его пострадала, сам он остался цел и невредим. По этому случаю соорудил он на месте происшествия церковку, посадил в ней плебана. Прирезал ему пару загонов плохонькой земли: кое-как принимались на ней лишь картошка да жито. Вот и жил святой отец только что на людские подаяния. А подносили прихожане своему пастырю немного — помещик сам все вытягивал из них. Нужда часто заглядывала к пастырю. Не диво, что плебан сам звонил в колокола, а управляться с органом уговорил Совизджала. Ни один настоящий органист не позарился бы на его хлеба.
Близился праздник отпущения грехов. Все окрестные ксендзы должны были приехать к плебану. По обычаю, надо было принять гостей как полагается. И сам плебан не прочь был съесть кусок мяса. Но вот беда — откуда его взять? На лесных прогалинах паслась у него одна корова-кормилица, да три курицы бродили по двору.
Закручинился приходский пастырь, ничего не мог придумать. Каждому, кто ни заглянет к нему, жаловался на свою бедность и уж напоследок излил свою печаль органисту:
— Отпущение, годовой праздник. Принять по-убогому — посмешище, совсем не принять — срамота. И бог косо смотреть будет, и люди будут кости перемывать.
Совизджал выслушал, нюхнул табаку и говорит:
— Хм, от заботы не разбогатеешь. У коня голова большая — пусть он и печалится. Мой совет такой: в имении хватает скотины. Пойду ночью, выведу из хлева нетель. Будет отпущение как полагается.
— А если поймают? — заколебался плебан.
— Хо-хо! — ответил Совизджал.
И столько было в том «хо-хо» веры в себя и убежденности в успехе предприятия, что святой пастырь лишь рукой махнул.
— Иди, — сказал он. — Как бог даст! А я буду молиться…
Ночь была темная, хоть глаз выколи. Подкрался Совизджал к помещичьим дворам, отвел в лес нетель, зарезал и быстро освежевал, а требуху оставил лисам. Перетащил мясо в приходский дом, не забыв при этом и себя грешного. Легли спать органист и плебан в превеликой радости, что затея удалась.
Утром грохнула по деревне весть о краже нетели с господского двора. Долетела она и до приходского дома. А было как раз воскресенье, и помещик велел плебану огласить с амвона о мерзком преступлении. И тут же пообещал награду тому, кто откроет наглого вора.
Ксендз кончил проповедь, прочитал по бумажке, кто женится, а кто помер. Под конец упомянул о краже:
— Если кто-нибудь из вас знает вора, пусть скажет! — И посмотрел сурово в лица верующих, возносивших к нему преданные взоры.
И только он сказал это, Совизджал в ту же минуту с хоров:
— Я, святой отец, знаю!
Весь честной люд повернул головы к хорам, удивляясь, откуда это органист знает о краже. Плебан перетрусил на амвоне. «Так мне и следует! — подумал он. — Еще куска мяса не проглотил, а оно уже встало мне поперек горла. Не иначе, как этот проныра позарился на господскую награду».
Помещик, сидевший на почетном месте за оградой, не очень верил, что вор найдется. Теперь ему полегчало, как услышал слова органиста. Сразу после службы вызвал пан Совизджала в ризницу.
— Так ты, говоришь, знаешь, кто украл петель? — спросил он милостиво.
— Знаю! — Совизджал стрельнул шельмовским глазом на плебана.
— Кто же это?
Органист крякнул и выпрямился.
— Это было, ясновельможный пан мой, так. Подходит отпущение. Вот-вот съедутся на деревню гости в сутанах. Святой отец наш и жалуется мне: «Совизджал, братец, кусочка мяса на обед нету». Тогда я говорю: «Пойду на усадьбу, святой отец, украду телочку. Пану помещику это ничего — он богатый, а ты, благодетель наш, с честью справишь обязанности хозяина». «Иди! — сказал на это святой отец. — Скуп помещик, пусть хоть таким способом участвует в устройстве праздника».
«Проклятый изменник! — задрожал в душе священник, слушая признания органиста. — Miserere mei, Domine!»[11]
А Совизджал как ни в чем не бывало продолжал:
— И вот пошел я ночью за теленком. Повезло — никто не видел… Разделили мы мясо со святым отцом ксендзом по справедливости. Вот только как дошло дело делить требуху, никак не могли прийти к согласию. Я и говорю пану плебану: «Давай ухватимся за кишку зубами каждый со своего конца и потянем! Сколько кому оторвется — то его». Схватили мы зубами кишку и тянем каждый в свою сторону. У ксендза зубы крепче: как потянул — кишка оборвалась и так хлестнула мне по роже, что я проснулся.
— Так тебе все только приснилось про кражу? — вскричал помещик.
— Приснилось. А как же иначе? — отвечает Совизджал.
— Дурень! Ты что, потешаться надо мной вздумал? — завопил помещик, поднял кулак и, если бы не святое место, ударил бы зубоскала.
Как ошпаренный вылетел вельможный пан из ризницы. Не показался он и на праздничной трапезе. А плебан с гостями откушали спокойно. И Совизджал им помогал, как мог.
96. Как мужик научился воровать
Работал один мужик на пана и обнищал так, что уже и есть было нечего. Вот пошел он из деревни в лес, снял свой полушубок, повесил его на сосну и стал подбираться к нему так осторожно, как вор, который хочет что-то украсть. В это время пан ехал мимо. Увидел его и спрашивает:
— Мацей, ты что там делаешь?
Мацей отвечает:
— Да обеднял я совсем, есть нечего. Вот и приходится на старости лет учиться воровать.
— Знаешь что, — говорит пан. — Попробуй украсть нынешней ночью моего жеребца из конюшни. Если сумеешь, получишь сто рублей. Но украсть его надо сегодня же.
— Ладно, пане, украду.
Пошел Мацей к еврею, заложил топор и купил три бутылки водки. Днем отнес их в панскую конюшню. Одну спрятал в сене, что приготовлено было для жеребца на ночь, вторую сунул в овес, а третью под кормушку, в солому, припасенную здесь, чтобы подостлать ее жеребцу под ноги.
А пан поставил троих сторожей стеречь коня: одному велел сесть на него верхом, а двоим — стоять у двери и зорко следить, чтобы Мацей никак не смог его вывести. Сторожа эти, когда задавали жеребцу сено, нашли бутылку водки и распили ее. Потом давали коню овес — нашли вторую бутылку. Выпили и эту. Стали на ночь подстилать солому коню под ноги, увидели третью бутылку — и эту осушили. Так нализались, что заснули как убитые и не знали, что это все Мацей подстроил.
А Мацей пришел ночью, поднял того сторожа, что сидел на жеребце верхом, пересадил его на забор и вместо поводьев дал ему в руки перевясло. Потом набрал колесной мази, склеил волосами тех двоих, что должны были стеречь вход в конюшню, и увел коня в лес.
Пан как только встал утром — прибежал на конюшню. Не терпелось ему увидеть, там ли его конь. Смотрит — коня и след простыл. Один сторож спит, сидя на заборе, двое лежат у дверей и тоже спят. Он их стал будить, а они со сна кричат:
— Чего ты меня за волосы дерешь? Чего ты меня за волосы дерешь?
Пан давай их кнутом хлестать за то, что не устерегли коня. Потом приказал позвать Мацея и спрашивает у него:
— Это ты, Мацей, жеребца моего увел?
Мацей говорит:
— Вы приказали украсть, я и украл.
— Приведи его обратно, — говорит пан. — И за мной будет сто рублей. — Он вроде как шутил с Мацеем. — А коли хочешь заработать еще сто, укради у меня нынче ночью из комнаты шкатулку с деньгами.
— Что ж, и украду, — отвечает Мацей. — Отчего не украсть?
Пошел он на кладбище, вырыл из могилы труп, принес его под окно панской спальни. Потом подтащил к стене лестницу, выбил стекло кулаком и поставил труп в окне. Пан увидел, подумал, что это вор лезет в дом, и выстрелил в него из ружья. Тут Мацей втолкнул труп в комнату, а сам спрятался снаружи под стеной и ждет.
Пан позвал слугу, и они вдвоем, крадучись, понесли мертвеца в погреб, чтобы зарыть там. Пока они ходили, Мацей забрался в комнату, схватил шкатулку с деньгами и был таков. Пан вернулся и говорит жене:
— Ну, я его убил, закопал, теперь не придется мне платить ему сто рублей.
Наутро пан встал, смотрит — нет шкатулки! Думает-гадает: что же это значит? Неужели Мацей после смерти шкатулку украл? Плохое дело!
Но скоро пришел живой Мацей и принес шкатулку. Видит пан, что опять проиграл ему сто рублей, и говорит:
— Ладно, раз ты такой ловкач — за мной, значит, будет двести. А теперь, Мацей, укради этой ночью у моей жены перстень с пальца. Тогда выиграешь еще сто рублей, и я отдам тебе сразу все триста.
— Ну что ж, и украду! Почему не украсть? — говорит Мацей.
Пан и пани все окна позапирали и легли спать. Что же сделал Мацей? Пошел, насбирал сухого дерьма, размочил его в воде, потом влез на чердак над панской спальней, провертел сверлом дыру в потолке над кроватью и через нее набросал в постель этого дерьма. Пан и пани ночью проснулись от страшной вони. Не поймут, что случилось, — и вдруг видят дерьмо в постели. Пан видит жену, она — его. Но как быть? Слуг будить неудобно, надо как-то самим с этим управиться. Дело было летом, ночь стояла теплая, а в саду, неподалеку, пруд был. Пан и говорит жене:
— Оставайся тут, а я пойду искупаюсь в пруду. Когда вернусь, пойдешь мыться ты, а я тем временем буду твой перстень держать, чтобы его Мацей не украл.
Пошел он к пруду, снял с себя все, положил на траву и полез в воду. А Мацей тут как тут: подкрался тишком в темноте, надел папский халат и — в дом. Входит в спальню, а пани спрашивает:
— Искупался уже?
Он разговаривать с ней побоялся, только одно слово и сказал:
— Уже.
Пани сняла с пальца перстень, отдала ему и побежала купаться. Она — к пруду, а Мацей с ее перстнем — поскорее к себе в хату.
Подходит пани к пруду и смотрит, а там кто-то купается.
— Кто тут? — спрашивает пани.
— Это я, — отвечает пан. — Ты зачем пришла, не дождавшись меня? Ох, наверно, Мацей уже твой перстень украл!
— Да, украл. Что ж теперь делать?
Тем и кончилось. На другой день Мацей перстень принес, и пришлось пану отвалить ему триста рублей. На эти деньги мужик опять наладил свое хозяйство.
97. Хлопец из пекла
Видно птицу по полету,
а зверя — по шерсти.
Какое семя, такой и колосок;
Каков отец, таков и сынок.
Один пан ехал по деревне и встретил хлопца лет пяти. Пан ему говорит:
— Ты откуда идешь?
— Да из той деревни, что последняя на пути была.
— А сам ты откуда?
Хлопец отвечает:
— Да из пекла.
— А сколько же вас?
— Пятеро. И все из пекла.
— А как твоего отца зовут?
— Старый Бык.
— А мать как зовут?
— Старая Корова.
— А как же вас называют?
— Настоящие Чертенята.
— Что ж ты так гадко отвечаешь? — говорит пан.
— А как же! Моя мать, как отец придет, говорит ему: «Ты где был, старый бык?» А отец, когда зол, так мать «старой коровой» обзывает. А мы когда нашкодим, на нас кричат: «Вы из пекла вышли, настоящие чертенята».
Пан спрашивает:
— А кто же пан над этой деревней?
— Да тот, у кого денег больше всех.
— Да старший-то кто тут?
— Есть одна бабка, ей уже сто лет.
— Я спрашиваю тебя: кто тут над всеми стоит?
— Да вон липа у костела.
— Кому тут ниже всех кланяются, я тебя спрашиваю?
— Да земле, как хлеб убирают.
Пан ему говорит:
— Эй, хлопец, в морду получишь.
А он отвечает:
— Получу, так не в морду, а в руки, я ведь не пес.
— Последнее я тебя спрошу: а часы тут бьют?
— Нет, — отвечает хлопец. — Только пан здесь бьет, вчера он моему папане крепко всыпал.
98. Как братья служили у ксендза
Жили три брата: двое умных, третий — дурак. Вот пошел старший к ксендзу батраком. А у того ксендза никто долго не уживался. Парень все-таки нанялся и говорит:
— Ничего, я выдержу.
Ксендз же предупредил его:
— Работай, только смотри, если ты на меня озлобишься, я тебе отрежу нос, а если я — на тебя, то ты мне нос отрежешь.
Дал ему ксендз двух волов, сам же спать пошел. Орал землю работник весь день, а есть ему так и не принесли. Под вечер оставил он волов на поле и приходит в избу. Ксендз его спрашивает:
— Может, ты на меня серчаешь, что не ел весь день?
— Да, уж конечно, сыт по горло такой работой, святой отец.
Ксендз взял и отрезал ему нос, и выгнал его, и денег ему не заплатил. Пришел парень домой, средний брат корит его:
— Ну вот — только день поработал и без носа воротился. — И давай насмехаться над неудачником. А тот в ответ:
— Поди-ка сам поработай, тоже небось без носа останешься.
— Нет, брат, — говорит средний, — я умнее тебя.
Взял и нанялся к тому ксендзу. А ксендз ему, как и старшему, говорит:
— Если я на тебя озлюсь, то ты мне отрежь нос, а если ты на меня озлишься, я тебе отрежу.
— Ну, ладно.
На другой день пошел работник орать. Целый день ничего не ел, вернулся вечером, а ксендз его спрашивает:
— Может, ты на меня зол, что тебе есть не дали?