– Да не тыкал я его вилами! То Аким был, а не я. Он сено грузил, а этот ему на голову свалился.
– Эй, позвать ко мне Акима! – царь Антип дотянулся до посоха да как хватит им об пол.
– Никак не можно, царь-батюшка, – вновь подлез под руку Андрон.
– С чего это? – подивился тот.
– А с того, отец родной, что Аким умом тронулся: сидит у себя в хате, мычит да про нечистую силу какую-то толкует, на двор нос высунуть боится.
– О-хо-хо, – расстроился царь-батюшка. – Видишь, чего натворил? Одному морду изуродовал да задницу проткнул, а второго ума лишил. Кто ж мне теперь сено-то возить будет?
– Да не я то! – воскликнул Иван Царевич.
– Молчи уж, непутевый. Одно слово: дурак. Иван-дурак. Звучит, а? – повернулся царь Антип к Андрону.
– Еще как, батюшка, – обрадовался тот, потирая ладошки – вот уж опала сейчас царевичу выйдет. – Еще как!
– А раз дурак, то какой же с него спрос? – прищурился царь Антип.
– Как энто? – полупал глазками Андрон. Дело-то оборачивалось совсем другой стороной.
– Сам посуди: чего с дурака-то возьмешь?
– Так энто… – Андрон в замешательстве обвел взглядом присутствующих.
– Истинно так, царь-батюшка, – важно произнес боярин Семен.
Андрон с Федькой переглянулись. Андрон только плечами пожал, мол, кто ж знал, чем дело-то обернется, а Федька сплюнул на пол, лаптем растер да и в двери. Андрон тоже пятиться начал, хватаясь то за один бок, то за другой.
– Ох, пойду я, батюшка мой, прилягу чуток. Занеможилось чегой-то мне.
– Э, не-ет! – схватил его за плечо могучей рукой Иван Царевич, быстро смекнувший что тут к чему. – Постой-ка брат, дело у меня до тебя.
– Так хворый я, – пискнул Андрон, чуть присев. – Инвалид страхолюд… то есть многодетный.
– А я слова целебные знаю. Как скажу, враз твоя хвороба отвалится.
– Может не надо, а? – захныкал Андрон, едва сдерживая дрожь в коленках.
– Ну как же! Надо, мил человек, ох, как надо. Но ты наперед скажи, почто напраслину на меня возводил? За сколько с Федькой снюхались?
– Не нюхались мы с ним, что ты, царевич, бог с тобой! – замахал лапками Андрон. – На кой мне энту образину нюхать-то?
– Ой, не лги! Царю лжешь, – покачал головой Иван Царевич, грозно сводя брови, и кивнул на царя-батюшку.
– Да разве я когда!.. – выпучил глаза Андрон. – Да ни в жизнь! Царь-батюшка, скажи ему.
– Ой ли? – откликнулся царь Антип.
– Истинная правда! Да чтоб мне провалиться на этом самом месте! – рванул на себе рубаху Андрон и в чувствах сунул ногой в пол. – А!
Гнилая доска под ним треснула, и Андрон по пояс ушел в подпол, застряв в дыре, будто разбухшая пробка в бутылке.
– Ага-а! – обрадованно вскочил с трона царь Антип. – Есть она – правда-то на свете!
– Врут. Все врут, батюшка мой, – пропыхтел Андрон, насилу пытаясь высвободиться из дыры.
– И доска врет?
– Врет, подлая, врет, окаянная! Уф-ф…
– А ты, Андрошка, значится, правду глаголешь? – царь-батюшка подобрался к Андрону поближе и обошел его кругом. – Эк тебя втиснуло-то. Ай-яй-яй!
– Одну правду говорю, ей-ей! Да шоб меня чем прихлопнуло!
Наверху что-то зашевелилось, зашуршало.
Бояре пригнули головы, вцепившись в дорогие шапки.
Царь Антип из любопытства задрал голову, почесав концом посоха затылок.
Иван Царевич и вовсе лишь плечами пожал.
Но больше ничего не произошло.
Андрон, затаивший дыхание, приоткрыл сначала один глаз, а затем и второй и тихонько выдохнул.
– Ты энто чего? – взбеленился царь Антип. – Ты мне хоромы мои порушить решил? Потолком меня прихлопнуть? А ну, сказывай, где да чего натворил, покамест я тебе этим посохом…
– Ничего, царь-батюшка, – забился в дыре Андрон, осеняя себя крестным знамением. – Вот те крест!
Висевший над ним на потолочной балке тяжелый деревянный крест с треском сорвался и угодил Андрону прямо в лоб. Тот так и застыл со сложенными щепоткой пальцами, боясь шевельнуться.
Бояре побледнели, бороды их встали колом, а глаза округлились: диво дивное, чудо чудное!
– Хе-хе! – поправил корону на голове царь Антип. – Значится, крест, говоришь? Любопытно!
На лбу Андрона медленно вздувалась фиолетовая шишка.
Деревянный Христос, распятый на кресте, грустно взирал на Андрона, словно хотел сказать: «Эх, ты, нехороший ты человек!» – так можно было бы перевести его взгляд на культурный язык. По крайней мере, так истолковал его Андрон. Ведь даже у Христа может закончиться терпение.
Андрон тронул огромную шишки пальцем, боязливо косясь на Христа, и отвернулся, наморщив лицо, словно отведал кислятины. Попыток выбраться из дыры он уже не предпринимал, потому как ясно осознал: без посторонней помощи выбраться отсюда ему не удастся.
Но если осуждающий взгляд деревянного Христа, казалось, пронизывал его насквозь, грозя страшными муками в аду, однако, за Андроном сейчас наблюдали еще по меньшей мере две пары глаз, и именно они представлялись ему самой страшной угрозой. То были взгляды Ивана Царевича и батюшки его, царя Антипа.
– Чего молчишь-то, Андрошка? Али язык проглотил? – вернул Андрона на грешную землю голос царя-батюшки.
– Ась? – вздрогнул Андрон, поведя носом.
– Двась! Я тебя человечьим языком спрашиваю, лукавая твоя свиная морда: врал мне?
– О чем?
– Да откель я знаю, о чем? – развел руками царь-батюшка. – Про медицину свою мудреную, про мягкое да жесткое, про боли да ломоту, про диенты свои адские. Врал али как? – пристукнул посохом царь Антип. – Сознавайся сей же час!
– Ну-у, если только капельку, во-от столько, – показал Андрон кончик пухлого пальчика.
– Ага, врал, значится! – обрадовался царь-батюшка. – А про справки, будто ты инвалид у нас?
– Инвалид я, натуральный! – ткнул себя кулаком в грудь Андрон. – Как есть! – и тут же втянул голову в плечи по самые уши, потому как под потолком что-то вновь скрипнуло да скрежетнуло, и на голову Андрона посыпался всякий пыльный сор. – А-а, батюшка мой! – забился Андрон в дыре, словно лиса в курятнике, коей капканом хвост защемило. – Врал, как есть врал! Здоровый я.
Царь ухо навострил – тихо, ни шороху, ни звуку. Кивнул. То правда есть.
– Ну-ну, Андрошка, говорь далее, – подзадорил он Андрона.
– А что далее-то?
– Воровал?
– Н-н… – начал было Андрон, да и замолк, рот ладонью прихлопнув. – Ох, воровал, батюшка, каюсь! Отпусти вину!
– Отпустить, говоришь? – будто засомневался царь Антип. – Это можно. Ну-кось, Ванька, подсоби, – подмигнул он Ивану Царевичу.
– Ага! Айн момент, – Иван Царевич закатал рукава, сграбастал Андрона за шиворот и рванул на себя, что мочи было.
Щепки древесные шрапнелью прыснули во все стороны, поднялась пылища, заклубилась, мыши подпольные всполошились, повыбегали, под ногами вертятся: пожар – не пожар, гром грянул али дом рушится. Вылетел Андрон из подполу, словно ядро из пушки, шмякнулся об пол да и деру задать решил.
– Не-ет, мил друг, погодь, – перехватил его у самых дверей Иван Царевич.
– Пусти! – забился в его руках Андрон. – Спасителем нашим, Христом Богом!..
– Эт можно, – поразмыслив, согласился Иван Царевич. Подхватил он с полу тяжелый деревянный крест да ка-ак даст им по бесстыжей нахальной Андроновой роже.
Крутнулся Андрон на месте, глаза свел в кучу и растянулся посредь залы, ножки-ручки пораскинув.
– Вот так, – Иван Царевич победно утер нос. Перекрестился, поцеловал крест, приподнялся на носочки и приладил распятие святое на прежнее место, любовно сняв с него налипший сор и паутинки.
– Все, сдулся наш Андрошка, – заулыбался царь-батюшка, ощутив, как сразу дышать легче стало да на душе посветлело. Теперича конец всем энтим глупостям, жизнь раздольная, сытная! – Выволоки этого пса на двор, пущай там смердит.
– А разве он?.. – принюхался Иван Царевич. Вроде бы нет никакого запаху.
– Эх, дурень ты, дурень, как есть, – покачал головой царь Антип. – Ментафора энто, как Андрошка сказывал. Ох, и умный, сукин кот, был!
– Так бы и сказали, – повел плечами Иван Царевич, хотя опять ничего не понял. Подцепил здоровенной лапищей Андрона беспамятного за ворот да и поволок через сени на двор.
– Эй, кто там! – крикнул царь Антип. – Приберите здесь скоренько, дощечки замените, какие надобно. Да веревочки усе поснимайте, а то, не ровен час, ножкой зацепит кто – и вправду потолок на голову рухнет али крестом кого зашибет. А Федьке пяток-другой плетей всыпьте, шоб службу свою справно вел да на людёв пустое не наговаривал…
Оклемался Андрон немного, очухался, глаза продрал. Лежит на травке, радуется, мол, легко отделался – окромя здоровенной шишки на лбу да синячищи в пол-лица от Христа в подарок ничего вроде как и нет боле. Но гложет его злоба на царя-батюшку да на Ивана Царевича, вроде как несправедливо с ним обошлись. Ведь, можно сказать, ни за что ни про что по мордасам схлопотал да от двора царского отставлен был. Ну, крал помаленьку – все крадут, – врал, конечно, – не он один врет, – а что хитер был, так бояре думские похитрее его будут. И ведь боярам-то ничего, а Андрошку из царского дворца пинком под зад, будто щенка какого.
Скрипнул Андрон зубами: погодь, царь-батюшка, я те еще каверзу-то устрою с оказией, все припомню как есть!
Поднялся он с травы, отряхнулся, подобрал шапку с земли, выбил из нее пыль, нахлобучил на голову и побрел вон. Куда идет – сам не знает. Ноги сами собой вынесли его к колокольне, к дружку его – Федьке. А Федька сидит грустный на лавочке, волдыри на морде пальцем лопает да сопли пускает. Мало того, оскорбленье вышло от Ивашки, так еще и народ теперича от него шарахается, будто вороны от пугала огородного. И от отца Панфутия по первое число заместо рубля целкового отхватил за трезвон непотребный. Вон оно как обернулось-то. А еще этот гнус Андрошка – чтоб ему пусто было, собаке такой! – подбил Федьку царю-батюшке жалобу подать, мол, правда на Федькиной стороне, глядишь, и обломится рубь, а то и поболе. А оно вон как обернулось, то бишь, обломилось…
– Эх! – вздохнул Федька и махнул на все рукой.
Глядь – Андрон плетется в его сторону, хмурее тучи, злее голодного хорька. Шапка на нем на лоб сдвинута, волосы дыбом, уши торчком. Шапку шишак подпирает, харя слева огнем полыхает.
«Ага, знать и тебе, душонка твоя канцелярская, опала вышла», – обрадовался Федька, растянув тонкие губы в кривой усмешке, но тут же опомнился, опустил уголки губ – страшный человек Андрон, злопамятный. С ним лучше не связываться. А вслух сказал:
– Ну чего, Андрон, никак не потрафил чем царю-батюшке? Трезвон у тебя, гляжу, почище мово вышел.
– Дурак ты… пупырчатый, – только и вздохнул Андрон, плечи повесив. – А все из-за тебя.
– А я-то здесь каким боком? – подивился Федька, даже позабыв на время про болячки да обиды.
– Мямля ты: ни слова толком молвить, ни отпор дать, – Андрон тяжело опустился на лавочку, ноги вытянул, прислонился головой к теплым бревнам и в небо уставился на птичек.
– А ты, как я погляжу, тоже еще тот отпорщик, – прищурил заплывший глаз Федька.
– Погляжу, погляжу! – грубо оборвал его Андрон и сплюнул в сторонку. – Чаво делать-то теперича будем?
– Дык чего делать-то еще? – развел руками Федька. – Как звонил, так и буду звонить. Ну их, эти царские морды, была бы охота связываться с ними, – он задрал голову, выпятил нижнюю челюсть и от души поскреб подбородок обкусанными ногтями.
– Охота, охота, – вновь передразнил его Андрон. – Холоп ты, быдло.
– Но-но! – сдержанно погрозил ему Федька.
– Чаво, не так, что ль? – хмыкнул Андрон.
– Ты того, не очень, понял?
– А кто ж ты, коли обиду такую спустить готов?
– Кто надо, – буркнул Федька и голову низко опустил.
– Вот то-то и оно. А я не таков!
– Да уж вижу, каков ты, Андрон. У тебя на морде все написано-разрисовано.
– Дык…
– Вот те и «дык». Да плюнь ты на них!
– Ты что?! – вскочил с лавочки Андрон, сжимая кулаки. – Ты чего несешь?
– А чего я сказал? – попятился от такого напору Федька, едва не грохнувшись с лавочки.
– Да чтобы я такое оскорбление спустил, пусть даже царю! Ведь ни за что же!.. Позорищи какой натерпелся, муки физинческие понес, а ты – плюнь!
– Да я-то тут при чем? – еще дальше отодвинулся от Андрона Федька и сполз с лавки на травку, сжимаясь в комок.
Андрон навис над ним разъяренным медведем, сопит в обе ноздри, аж пар валит, лапами сучит, глазищами вращает. Страшно Федьке стало, прикрыл он глаза да и уперся мордой в сруб.
Хлоп, хлоп – полопались пузыри. Брызнуло во все стороны, и Андрону прямиком в глаз угодило. Завертелся тот на одном месте, воем воет, рычит – щиплется глаз, мочи нет. Федька с перепугу икать взялся – теперь точно зашибет. Но нет, повертелся Андрон, повыл да и выдохся. На лавку сызнова опустился, глаз протер, проморгался и на Федьку глянул, чья бледность даже сквозь красноту виднелась.
– Ладно, не бойсь, – проворчал Андрон. – Седай сюды, – хлопнул он рукой с собой рядом.
Федька только головой замотал, да ручки на груди сложил.
– Седай говорю!
– Угу, – насилу кивнул Федька и на краешек лавки взгромоздился. Сидит, дыхнуть боится.
– Слухай сюды, какую я каверзу измыслил, – зашептал Андрон, поведя головой по сторонам, нет ли кого рядышком.
– А может, не надоть, а? – захныкал Федька.
– Надоть! Как есть надоть. – И придвинулся ближе к Федьке. – Слыхал я, на болотах разбойнички обитают. Ох, лютые, спасу от них нет!
– Ну? – Федька аж глаза выпучил.
– К ним подамся, к атаману ихнему прибьюсь, а там уж… – Андрон сжал кулак перед носом Федькиным.
– Чего? – лупнул глазами Федька.
– Того! Эх, балда ты пупырчатая. То не разбой был у них – шалости детские, а я уж расстаюсь для царя-батюшки. Пошли со мной!
– Н-не-е, – замотал головой Федька. – Я лучше тут.
– Эх, ты, – только и махнул рукой Андрон. – Тюлень!
– Кто?
– Животина такая: рук-ног нет, ласты токма, целый день спит да жрет, и ничем ее не расшевелишь.
– Не тюлень я! – рванулся обиженный Федька. – А токма на что мне шевелиться лишний раз. Нашевелился ужо, – потрогал он зудящую морду.
– Во-во, тюлень и есть! – загоготал Андрон, неприятно так, обидно.
Федька надул и без того распухшие щеки и ничего на то не ответил.
– Ну, бывай, раз так, – хлопнул себя по коленкам Андрон, поднялся с лавки и оправил рубаху. – Пойду я. Недосуг мне тут с тобой лясы точить.
– Бывай, Андрон. Заходь, если что, – с радостным облегчением отозвался Федька.
– Может, как-нибудь и свидимся еще.
Андрон прищурился на солнце, поморщился – синячище дал о себе знать, – и потопал к лесу.
– А то! – запоздало крикнул ему вослед Федька. – «Уф-ф! Насилу отвязался. Вот же приклеился, ирод проклятый, морда твоя разбойная. Свидимся… Еще и тюльменем каким-то обозвал, боров проклятущий, шоб у тебя чирь на языке вскочил!» – буркнул про себя Федька, тяжело поднялся с лавки, потер ноющий от предательского нападения зад и зачал взбираться на колокольню: дело близилось к вечерне.
А между тем царь Антип, вздохнув полной грудью – ведь надо же, как лихо с окаянным Андрошкой все вышло! – возвернулся на трон, устроил посох меж колен и взглянул на бояр думских орлом.
– А что, други, не пора ль нам в завтре заглянуть?
Бояре переглянулись меж собой. Странные речи какие-то царь-батюшка завел, с неясным таким намеком.
– Налоги, что ль, повысить? – осторожно вопросил боярин Филимон.
– С чего энто? – уставился на него царь-батюшка.
– Снизить? – испугался Филимон, вцепившись в посох пальцами до хруста в суставах.
– Да ты чего, Филька, белены никак объелся? Кто ж енто налоги-то снижает?
– Какой новый изобресть? – округлил глаза Филимон, то ли с радости, то ли с перепугу.
– Филька, ты головкой, что ль, с утречка больно приложился? Все-то тебя в одну сторону клонит.
– Ох, батюшка наш, ты так не пужай боле, – обмахал себя ладошкой Филимон.