Но все в ауле уже давно привыкли к причитаниям богатого скряги и только улыбались, когда слышали байские жалобы. Тем более, что бедняки знали истинную цену воплям Шик-Бермеса. Например, такая жалоба, как сегодня, означала, что бай зажарил себе по крайней мере целого барана и выпил уже порядочно кумыса или айрана — овечьей простокваши.
Вокруг юрты Шик-Бермеса был выложен большой круг из стеблей сухого камыша. Кто шел к баю, непременно должен был наступить на камыш, чтобы пройти к юрте. Сухой камыш громко шуршал и хрустел. Это было сигналом: кто-то идет! Бай успевал спрятать еду в тайник и принимался сетовать на судьбу и голод еще громче и жалостливее.
Именно в такой час, когда жалобы бая звенели над аулом, заглушая блеяние и мычание возвращающегося с пастбища стада, у дальних юрт появился лениво шагающий пятнистый верблюд, на котором восседал маленький длиннобородый старичок.
Аульные собаки, которые обычно горланили всем: «Вон! вон! вон! вон!» — на этот раз вели себя спокойно. Может быть, поэтому жители аула и заметили верблюда только тогда, когда он уже поравнялся с овечьим загоном.
— Это бахсы, знахарь! Редкий гость! — приветствуя всадника, говорили друг другу бедняки, жители старых, закопченных юрт. — Видишь, у него кобыз. Знахари всегда играют на кобызе!
— Видно, не из наших мест! — рассуждали другие.
— Уважаемый человек, большой человек, — подтверждали третьи. — Простой бахсы ездит на коне, а этот — на верблюде!
Возле камышового круга, опоясывающего юрту Шик-Бермеса, верблюд остановился.
Так как нижние войлоки были приподняты, то жена Шик-Бермеса увидела гостя и первой вышла из юрты ему навстречу. Затем появился и Шик-Бермес, уже успевший спрятать в тайник то, что он не сумел доесть.
Гладкие щеки Шик-Бермеса обрамляла смуглая, под цвет щек, небольшая полукруглая борода, которая делала лицо бая овальным, как яйцо.
— Какого гостя послал нам аллах! — почтительно склонился Шик-Бермес перед бахсы. — Он поможет нам изгнать из нашей юрты злых духов, которые совсем нас разорили, морят нас голодом!
— Я помогу, — слабым голосом проговорил бахсы, — помогу… Только сперва помогите мне сойти на землю…
— Снимите почтенного гостя, чего стоите, бездельники? — крикнул бай подошедшим мужчинам. — Несите его в юрту!
Старого бахсы, нежно прижимающего к груди кобыз, перенесли через камышовый шуршащий круг и внесли в юрту Шик-Бермеса.
— Мешок вон тот, со священным бараном, тоже несите, — устало сказал бахсы. — Я не могу с ним расставаться. Остальные вьюки положите в гостевую юрту. Мой верблюд любит кумыс, напоите его. Если обманете, я узнаю…
Байбише чуть не упала на землю при этих словах знахаря.
— Поить верблюда кумысом! Вай! Видно, в нем сидит какой-то дух! — пробормотала она.
Но побоялась перечить знахарю и почтительно пошла за мужчинами к юрте.
Шик-Бермес замахал руками, чтобы жигиты, которые внесли знахаря, ушли.
— Идите, идите! Аллах вас благословит! Потом, может, придете! Сейчас мне нужно поговорить с бахсы.
Мужчины ушли: они знали, чего бай боится — как бы всех не пришлось угощать!
— Я устал, — прошамкал бахсы, — я еду из калмыцких степей. Звезды на небе сейчас расположены по-злому… Если будет на то благословение аллаха, я изгоню злых духов из вашей юрты. Завтра.
Он расправил бороду и закрыл глаза.
— Завтра! — простонала байбише. — Завтра!
Шик-Бермес понял свою жену: значит, гостя придется кормить не только сегодня, но еще и завтра!
— Или послезавтра, если звезды не станут добрее! — не открывая глаз, сказал гость.
— О аллах! — молвил Шик-Бермес. — За что ты послал нам такое испытание?
Бахсы открыл глаза, взглянул пристально на Шик-Бермеса:
— Это ты про злых духов, почтенный бай?
— Да, да, — поспешно подтвердил Шик-Бермес. — А про что же еще?
— Я плохо слышу, — слабым голосом молвил бахсы. — Говори громче, добрый человек… А?
Шик-Бермес начал расспрашивать гостя, откуда он сам, из какого рода, кто его сородичи, где живут.
«Ох, и хитер же я! — с гордостью подумал Шик-Бермес. — Пока мы будем говорить, старик устанет, заснет… Тогда перенесем его в гостевую юрту, и до утра он проспит без еды. А сейчас обойдемся одним кумысом, тем, который прокис…» — И он многозначительно повел бровью.
Байбише поняла и вышла за кумысом.
Блеяние овец, рев верблюдов, ржание коней, мычание коров доносились в юрту: стада заворачивали в загоны. То о срубы колодцев, то о корыта для водопоя стучали кожаные ведра.
Кислый кумыс налили только гостю, а себе и мужу байбише наполнила чаши хорошим кумысом из другой миски.
Шик-Бермес, подавая гостю чашу, все продолжал расспрашивать его о сородичах и родственниках:
— Значит, вас было трое братьев? Ты и еще двое?
Гость в это время отхлебнул кумыс и чуть не выплюнул его обратно, такой он был горький.
— Э-э, добрый человек, нас было трое братьев, — сказал он, — но ты меня уже не считай. От этого кумыса я живым не останусь!
— Что ты, о бахсы, — молвил Шик-Бермес, делая несколько глотков из своей чаши. — Отличный кумыс!
Гость посмотрел на свою чашу и сказал:
— Да, я ошибся, кумыс прекрасен. Это злые духи хотят испугать меня… Так с нами, бахсы, часто бывает. Злые духи даже могут внушить вам, что я не голоден и что меня не надо кормить… А? Что ты сказал, добрый человек?
— О аллах, за что ты нас так наказываешь? — взмолилась байбише и сказала мужу: — Давай его уложим спать!
— Тш-ш, услышит! — испугался бай. — И наколдует нам болезнь за это!
— Он же глух, как войлок, — отмахнулась байбише. — Я вот что придумала. Разведем огонь, поставим казан с водой. Гость подождет, подождет и заснет. А мы потом скажем: не хотели будить, ведь гость так устал…
Шик-Бермес поглядел на безучастного бахсы, который, качая головой, что-то беззвучно бормотал, и сказал весело:
— Ставь казан!
Когда был разведен огонь и казан наполнили водой, жена бая громко сказала на ухо знахарю:
— Отдохните, дорогой гость, а то у нас овца варится в казане такая старая, что всю ночь вариться будет!
— Гость тоже не молодой, — ответил бахсы, приоткрывая веки, — и если уж сел, то будет до осени сидеть… Подождем. — И он снова закрыл глаза и забормотал свои заклинания.
Бай и жена переглянулись.
— Придется сварить кусок мяса, — жалобно сказала байбише.
— О-о-о… чем я прогневал аллаха! — застонал Шик-Бермес.
Но делать было нечего — пришлось варить мясо. Один кусочек маленький, а другой — большой.
Но после того как был съеден маленький кусок мяса, гость сказал:
— Сегодня мне нельзя уходить из той юрты, где живут злые духи! А то они могут подумать, что я их испугался!
Хозяева дружно вздохнули, мысленно прокляли еще раз незваного гостя. Делать нечего, пришлось и большой кусок съесть втроем.
Бахсы лег спать у самого входа — возле мешка, в котором что-то шевелилось.
Бай долго шептался с женой.
— Он даже во сне держится за священного барана! — возмущалась байбише. — Как будто мы его украдем или съедим.
— Священный баран, видно, дорого стоит, — предположил бай. — Узнать бы, какая от него польза!
Ночью бахсы все время бормотал во сне, разговаривал:
— У бая золото украли… у бая золото украли… волшебный баран… одна овца… две овцы… украли золото…
Байбише проснулась, прислушалась, растолкала мужа:
— Это не у тебя золото украли? Слышишь, бахсы-то что говорит…
Бай завозился, полез в тайник, потом сказал облегченно:
— Хоть он и бахсы, а ошибся! Все на месте!
— Значит, это он не про нас говорил! — сонно пробормотала байбише.
И в юрте снова стало тихо.
Утром бай с женой проснулись рано, а бахсы долго еще лежал — притворялся, что спит.
— Что это он говорил про волшебного барана? — спросила жена бая. — Одна овца, две овцы?
— Шайтан знает! — махнул рукой Шик-Бермес. — Колдовство кто разберет? Только бы на нашу юрту не наслал какой-нибудь хвори! Пока он спит, ты испеки мне лепешки. Поем хоть всласть без него…
Напекла байбише лепешек, принесла их в юрту.
— Как же я их тут есть буду, — сказал Шик-Бермес, — а вдруг бахсы проснется? Тогда придется делиться с ним. Пойду-ка я в гостевую юрту — там никого нет…
Шик-Бермес спрятал горячие лепешки за пазуху и пошел.
А бахсы лежал у самого выхода. Когда хозяину юрты до порога один шаг оставался, бахсы встал, потянулся, расправил бороду.
Шик-Бермес остановился.
— Я видел во сне, что тебя жжет огонь, — сказал бахсы. — Я так рад, что ты жив и здоров!
С этими словами бахсы быстрым движением, совершенно неожиданным для такого глубокого старика, как он, крепко обнял бая.
Горячие лепешки, как горящие угли, начали припекать живот и грудь Шик-Бермеса. А бахсы как обнял, так и не отпускал.
— Ой-ой-ой! — закричал наконец бай. — Горю! Живот жжет!
Шик-Бермес с трудом вырвался из рук маленького цепкого старикашки и начал выбрасывать из-за пазухи лепешки:
— Ой, проклятые, чуть насквозь не прожгли!
— Спас я бая от большой беды, — промолвил бахсы серьезно. — Если б не я, сгорел бы ты живьем! Возблагодарим аллаха за то, что он послал мне вещий сон!
Когда лепешки были съедены гостем, бай сказал:
— Аллах лишил меня своих милостей! Видно, потому, что злые духи сидят в юрте. Э-э, совсем плохо… Выгони шайтана, бахсы!
Старик уселся на почетное хозяйское место, взял в руки кобыз, провел смычком по струнам, словно пробуя их голоса. Затем заиграл что-то очень печальное. Постепенно мелодия менялась: сначала она была грустной, потом вдруг стала веселой.
Бахсы сначала раскачивался тихонько, в ритм музыке, потом стал подпевать, качаться все сильнее и сильнее.
Кобыз зазвучал отрывисто, звонко. Бахсы положил его, вскочил, закружился по юрте, выкрикивая непонятные слова:
— Абалдыр! Самаг! Ахашен!
Шик-Бермес и его жена, как очарованные, следили за метаниями бахсы. Хилый старичок крутился и вертелся, падал, вскакивал, снова падал.
Наконец, крикнув последний раз: «Абалдыр! Ахашен!» — он упал посреди юрты и затих.
Он полежал некоторое время, потом открыл глаза и обвел взглядом юрту, словно спрашивая: «Где я нахожусь?» Сел и, молитвенно сложа руки, долго бормотал что-то про себя.
«Молитву читает!» — решил Шик-Бермес.
— Спасти вас может только волшебный баран! — вдруг сказал бахсы. — Мне было видение: белый волшебный баран отпугнет от юрты злых духов и принесет вам счастье, богатство.
Бахсы встал, подошел к своему мешку и сел возле него. Лицо его стало грустным.
— О великий бахсы, — дрожащим голосом спросил Шик-Бермес, — но где же нам взять волшебного барана? Отдашь ли ты нам своего?
— Да, великий бахсы, — повторила за мужем байбише, — где нам взять барана?
— О, горе, горе мне! — всхлипнул бахсы. — Я берег этого барана для себя, я хотел стать богатейшим из богатых, а теперь духи хотят его отобрать у меня и передать доброму баю!
Бахсы горестно вздохнул и пнул ногой свой мешок. Мешок зашевелился.
— Я всюду возил его с собой. Хотел хоть последние свои годы прожить в довольстве и сытости. А теперь должен отдать! За что ты наказываешь меня, аллах?
— Скажи мне, о бахсы, — продолжал Шик-Бермес, — что ж это за баран?
— Волшебный священный баран — совсем-совсем белый. Он упал с неба. Мне его подарил один мулла за то, что я спас его дочь от страшного недуга.
— Почему же он волшебный? — сгорая от любопытства, спросила байбише.
— Белый баран — это богатство, — начал бахсы, нежно проводя смычком по струнам кобыза. — Если расколдовать его и пустить в овечий загон, то сразу начнут лаять собаки, кричать верблюды, блеять бараны, но к утру количество овец удвоится. Каждая овца, к которой лишь прикоснется белый баран, сразу же превращается в две, а то и в три.
— И я стану к осенней кочевке самым богатым человеком в степи! — закричал Шик-Бермес, ударяя в ладоши.
— Ты хочешь купить барана? — удивленно спросил бахсы и опустил смычок. — Он стоит очень много. Хватит ли у тебя денег?
— Э-э, бахсы, мы же бедные люди, ты должен нам уступить барана подешевле, — заскулил Шик-Бермес. — Это же несправедливо, когда богатеи, вроде Аблая и Сансызбая, могут звезду с неба купить. Как же нам стать богатыми?
— Уступи нам барана, мы бедные люди, — поддержала мужа байбише.
Шик-Бермес с женой начали так жалостливо расписывать свою бедность, что старый бахсы даже слезу вытер.
— Хорошо, жаксы, — сказал он наконец. — Вы добрые люди, и я желаю, чтобы вы получили свою долю счастья. Давайте двадцать золотых монет, и волшебный баран ваш.
Шик-Бермес вместе с женой, не сговариваясь, упали на пол юрты, словно в них ударила молния.
— Я и одну-то монету золотую видел только раз в жизни, — сказал, поднимая голову, Шик-Бермес.
— А я никогда не видела золота, — сквозь слезы молвила байбише.
Бахсы бесстрастно водил смычком по струнам кобыза, а бай и его жена торговались, сбивали цену, падали то и дело на кошмы, изображая полное бесчувствие, причитали, клялись, что они самые бедные из всех беднейших.
— Духи сказали мне, — наконец молвил бахсы, — что деньги у вас лежат вон в том углу, за занавеской.
Бай и жена его сперва окаменели, потом снова начали причитать и стонать.
В конце концов договорились на десяти золотых монетах.
Шик-Бермес доставал из-под кошмы в углу юрты деньги, а байбише закрывала его занавеской, чтобы — о, будь же милостив, аллах! — бахсы не увидел, сколько монет в тайнике.
Но старик и не думал подглядывать. Он давно выронил смычок и клевал носом, изредка задевая — словно невзначай — пальцем струны кобыза.
Когда монеты перекочевали к знахарю, Шик-Бермес бросился обнимать и тискать мешок, в котором лежал волшебный баран.
Бахсы улыбнулся, наблюдая за баем, который все крепче прижимал к себе большой кожаный мешок с волком.
— Не задави барана, — сказал бахсы. — А то богатым не станешь!
— А ты, о посланец аллаха, говорил, что перед тем как пускать этого барана к овцам, нужно его расколдовать. Как это сделать? — спросила байбише.
— Э-э, дело простое, — прошамкал бахсы, — когда будешь его пускать в загон, нельзя думать о белом баране. Думай о чем хочешь — о супе-сурпе, о вкусных баурсаках, о кислом или хорошем кумысе, — но только не о белом баране. Иначе быть беде. Какая беда может случиться, не знаю… Но она случится.
— Слышишь? — грозно спросил бай жену. — Посмей только думать о белом баране! Скажи, ходжа, а когда можно запускать в загон барана?
— Вот стемнеет, мы пойдем туда все вместе, я помогу, а то вы и не справитесь, — сказал бахсы. — А сейчас надо отдохнуть немного.
…Когда на степь спустились вечерние тени, Шик-Бермес вытащил из юрты тяжеленный мешок с волком, взвалил его, кряхтя и пыхтя, на спину и зашагал к овечьему загону.
Жена бая помогала идти старенькому знахарю. Бахсы, хотя был невелик ростом и худощав, но шел с трудом.
— Только не думай о белом баране, — шептал бахсы, — слышишь, женщина? Только не думай о белом баране…
— Я и не думаю, тьфу на него, — сплевывала байбише. — Чего о нем думать? Отдали десять золотых монет да еще думать… Десять золотых за какого-то белого ба…
— Тс-с! — зашипел бахсы. — Видишь, опять ты о баране… Ох, будет беда!
Несколько собак увязались за баем. Они лаяли на мешок, пытались допрыгнуть до него.
— Отгони их, отгони! — сказал бахсы байбише. — Собака неугодна аллаху, ее даже в мечеть не пускают!