Вода в бассейне всегда была теплой. Мама говорила, что это из-за солнца, но я подозревал, что из-за того, что в нее тайком писают.
У всех улиц поселка Лебединое Озеро было название из двух слов. Наша называлась улицей Тихой Луны. Но были и другие – например, улица Сонной Голубки, Плачущего Дерева и Солнечной Долины. Моя школа, начальная школа поселка Лебединое Озеро, находилась всего в двух кварталах от дома. И на ней картинок с лебедями не было.
Это был обыкновенный старый поселок, ничего особенного. Но здесь царило дружелюбие. Здесь каждые выходные чувствовался запах поджаривающихся хот-догов или бургеров. Здесь дети катались на скутерах по тротуарам и продавали гадкий на вкус лимонад по цене двадцать пять центов за стаканчик. Здесь можно было найти настоящего верного друга, такого как Марисоль.
Ни за что не подумаешь, что кто-нибудь здесь мог переживать, голодать и грустить.
Наш школьный библиотекарь любит говорить, что книжку не судят по обложке. Возможно, так же и тут. Наверное, нельзя судить о поселке по его лебедям.
Одиннадцать
В итоге я все-таки заснул, но около одиннадцати часов вечера проснулся. Я встал и направился в ванную, но, пока шел по коридору, заметил, что родители еще не спят. Было слышно, как они разговаривают в гостиной.
Они обсуждали, куда нам податься, если мы не сможем заплатить за квартиру.
Если из меня не получится специалиста по животным, я стану отличным шпионом.
Мама предложила переехать к Глэдис и Джо, папиным родителям. Они жили в квартире в Нью-Джерси. Папа сказал, что там только одна свободная спальня. Потом добавил:
– К тому же я не могу жить под одной крышей с отцом. Это первый упрямец на планете.
– Второй. Первый упрямец на планете – это ты, – заметила мама. – Можно попытаться занять денег у родни.
Папа потер глаза:
– У нас что, есть какой-то богатый родственник, с которым я до сих пор не знаком?
– Понятно, – сказала мама.
Потом она предложила переехать в Айдахо, на ранчо к папиному двоюродному брату, или в Сарасоту, в квартиру к ее маме, или же в штат Мэн, к ее старому приятелю Кэлу, который живет в фургоне.
Папа поинтересовался, кто из этих людей пустит к себе двоих взрослых, двоих детей и собаку, которая грызет мебель. Потом добавил, что у него к тому же нет никакого желания принимать подачки.
– Ты же понимаешь, что мы больше не сможем жить в мини-вэне? – спросила мама.
– Понимаю. Не сможем, – отозвался папа.
– Арета сильно выросла. Она будет занимать весь средний ряд сидений.
– К тому же она часто пукает, – вздохнул папа. – Кто знает? Может, на воскресной дворовой распродаже кто-нибудь даст нам миллион баксов за старый детский стульчик Робин.
– Хорошая мысль, – одобрила мама. – К стульчику прилипло несколько сладких колечек для завтрака – продавать будем прямо с ними.
Они помолчали.
– Надо продать телевизор, – наконец нарушила тишину мама. – Знаю, он очень старый, и все-таки…
Папа покачал головой:
– Мы же не варвары. – Он нажал кнопку на пульте, и на экране появились кадры старого черно-белого фильма.
Мама поднялась:
– Я так устала. – Она посмотрела на папу, скрестив руки на груди. – Послушай, просить о помощи не стыдно, Том. Вовсе нет.
Мама говорила негромко и медленно. Таким ее голос всегда становился, когда начиналась ссора. У меня в груди что-то сжалось. Казалось, воздух стал гуще.
– Вовсе да, – огрызнулся папа. – Если мы просим о помощи, значит, мы потерпели поражение. – Его голос тоже изменился. Он стал резким и твердым.
– Не было никакого поражения. Мы стараемся, как можем, – устало простонала мама. – Жизнь – это то, что с тобой происходит, пока ты слишком увлечен другими планами, Том.
– Правда, что ли? – Папа перешел на крик. – Вот мы уже обратились к мудрым сентенциям из печенья с предсказаниями? Как будто наши дети от этого наедятся досыта.
– Если мы не обратимся за помощью, они тоже вряд ли наедятся.
– Мы за ней уже обращались. Ходили в социальные службы за бесплатной едой, и так часто, что даже вспомнить стыдно. Но в конце концов эту проблему надо как-то решать мне, нам, – прокричал папа.
– Ты не виноват в своей болезни, Том. И в том, что меня уволили. – Мама всплеснула руками. – Ох, бессмысленный разговор! Я иду спать.
Когда мама быстро зашагала по коридору, я поспешно скользнул в ванную. Мама так громко хлопнула дверью спальни, что, казалось, весь наш дом заходил ходуном.
Я подождал несколько минут – хотел удостовериться, что путь свободен. По дороге в свою комнату я заметил, что папа все сидит на диване и смотрит на серых призраков, двигающихся по экрану телевизора.
Двенадцать
Проспал я после этого недолго. Я крутился и вертелся и в итоге встал, чтобы попить воды. Все спали. Дверь в ванную была закрыта, но свет пробивался сквозь щели.
Я услышал голос, напевающий какую-то песенку.
А потом плеск воды.
– Мам? – тихо позвал я. – Пап?
Никакого ответа.
– Робин?
Никакого ответа. Петь стали громче.
Кажется, это была какая-то популярная песня пятидесятых про собачку в витрине, но толком я не разобрал.
Я подумал – а не убийца ли это с топором? Но вряд ли убийца с топором стал бы плескаться в душе.
Я посмотрел на табличку, которую папа приклеил к двери, когда потерял работу. На ней было написано: «ОФИС МИСТЕРА ТОМАСА УЭЙДА».
Я посмотрел на табличку, которую моя мама приклеила рядом с папиной. На ней было написано: «Я БЫ ЛУЧШЕ НА РЫБАЛКУ СХОДИЛ».
Мне не хотелось открывать дверь.
Но я чуть-чуть приоткрыл ее.
Плеск стал громче. Мимо пролетел мыльный пузырь.
Я распахнул дверь настежь.
В ванной, полной пены, сидел Креншоу.
Тринадцать
Я уставился на него. А он на меня.
Я влетел в ванную, захлопнул за собой дверь и запер ее.
– Мяу, – произнес Креншоу. Звучало это как вопрос.
Я не сказал ему «мяу» в ответ. Я вообще ничего не сказал.
Я закрыл глаза и досчитал до десяти.
Когда я открыл их, мой гость никуда не исчез.
Вблизи Креншоу казался еще больше. Его белый живот возвышался над пеной, словно заснеженный островок. Его огромный хвост свешивался за бортик ванны.
– У тебя есть фиолетовые мармеладки? – спросил он. Его густые усы торчали, словно несваренные спагетти.
– Нет, – ответил я скорее себе, чем ему.
Арета царапнула в дверь.
– Не сейчас, моя хорошая, – отозвался я. Арета заскулила.
Креншоу наморщил нос:
– Собакой пахнет.
Он держал одну из резиновых уточек Робин. Он внимательно ее осмотрел, а потом потерся о нее лбом. У кошек рядом с ушами расположены специальные железы, и, когда они трутся о что-нибудь, они будто пишут большими буквами: «ЭТО МОЕ».
– Ты воображаемый, – сказал я так твердо, как только смог. – Ненастоящий.
Креншоу сделал себе бороду из пены.
– Я придумал тебя, когда мне было семь, – продолжил я. – А значит, теперь я могу тебя распридумать.
Креншоу, казалось, не обратил на мои слова никакого внимания.
– Если у тебя нет фиолетовых мармеладок, – проговорил он, – то красные в крайнем случае тоже сойдут.
Я посмотрел в зеркало. Лицо у меня побледнело, я вспотел. Я видел отражение Креншоу. Он приделывал к резиновой уточке маленькую бороду из пены.
– Тебя не существует, – сказал я кошачьему отражению.
– Позволю себе не согласиться, – возразил Креншоу.
Арета снова царапнула в дверь.
– Замечательно, – пробормотал я. И снова немного приоткрыл дверь, чтобы удостовериться, что никто в коридоре нас не слышит.
Конец ознакомительного фрагмента.