Когда на другой день утром Бронислав заглянул в библиотеку, он нашел там пустые полки. Книга с отцовской перчаткой исчезла. Мальчик проник в подвал, разыскал несколько похожих на ту, нужную книгу, но все напрасно. Ему стало обидно. Он до мельчайших подробностей вспомнил разговор с отцом. Найти книгу — стало его навязчивой, идеей.
Искал везде. А между тем в чуланах стало совсем пусто. Дорогие вещи растащили, а тряпки и безделушки бабушка променяла на хлеб и картошку. Лишь никому не нужные полковничьи погоны да грязную отцовскую перчатку удалось найти Брониславу в подвале.
И вдруг эта встреча…
Бронислав готовил ловушку для голубей, когда услышал спор между Генкой и Петькой. Он очутился возле них, наблюдая за их ссорой. Отцовский кортик его интересовал, но было ясно, что без большого выкупа его не получишь. И вдруг Бронислав увидел эту книгу с перчаткой.
Та самая, которая не давала покоя последние годы, та книга с перчаткой, снившаяся по ночам. Бронислав ничем не выдал своего волнения, и вот удача: книга, заветная книга была у него в руках!
В ЛАВКЕ СУТОРМИНА
Лавка Сутормина стояла на бойком месте, возле Уфимского тракта, на краю станицы. Чтобы попасть к Суторминым, нужно было миновать Погорелку. Когда-то здесь загорелась баня, а с нее пожар перекинулся на дома, и сгорело несколько улиц.
Потом улицы отстроились снова, а название Погорелка осталось.
Когда еще не было железной дороги, казаки предпочитали селится с краю, поближе к тракту, заводили постоялые дворы и лавки, несметно богатели. Жили на Погорелке крепко, зажиточно. Те, что победнее, селились в Крутоярке и Москве — подальше от тракта.
Со временем стерлись границы старой крепости. Лишь ребятишки да молодые парни делили себя на погорельских и станичных. В праздники устраивали между собой драки. Дрались из-за чернооких казачек. Ребятишки готовы были учинить свалку по любому поводу.
— В Погорелке вечером лучше не показываться, — говорил Петька другу. — Страсть как ребят задирают. Мы завсегда сюда ватагой ходим. Они, казачата, под вечер табунятся… А сейчас жарко. Все купаются да по лесу носятся. Было бы нас трое альбо четверо, — рассуждал Петька, — я бы в любое время прошел. А то, кто тебя знает, вдруг струсишь.
Пока не схлынула жара, улицы действительно были пустынными. Приятели до лавки добрались без происшествий.
Витька оказался дома. Отец уехал в город за товарами, а мать отправилась в соседнюю станицу поглазеть на новоявленную икону «Кундравинского бога».
Дальше порога Витька ребят не пустил.
— Ну чего надо? — спросил он.
— Мы по делу, ты не больно кричи, — сказал Петька. — Штуку нашли, посмотри.
Витька взял в руки кортик, внимательно оглядел его, заметил цифры, выбитые на рукоятке, такие мелкие, что трудно сразу заметить.
— Ерунда, — пренебрежительно заявил Витька. — Грош цена этому ножику.
— Сам ты — грош цена, — обиделся Петька. — Мы узнали у дашника — с позолотой кинжальчик.
— Ну и идите к своему «дашнику».
— Не хочешь — не надо. Дашник-то дает за кинжал три рубля, не продешевить бы. Хотели с тобой посоветоваться. Ты в лавке отираешься, цену знаешь. Не хочешь — не бери, но сколько стоит — скажи.
Петька выжидательно посматривал на Витьку. Тот принялся вновь разглядывать кортик.
— Ты не задерживай, — сказал Петька. — Ждет нас дашник-то. На Ершовой горке рыбачить должен.
Витька, подражая своему отцу, нахмурился и важно промолвил:
— Покупать не буду. Если хочешь, возьму на комиссию. Продам в городе.
Но Петька знал Сутормина — тот просто морочил голову.
— Какая тут комиссия, — возразил он. — Ладно продам сам.
— Ты погоди. Давай в заклад. Сейчас дам рубль, а вернусь из города — остальные.
Петька не соглашался: отдашь, а потом будешь ходить за своими кровными к лавочнику.
Пробовал было Витька немного накинуть, но Петька решительно взялся за скобу двери и заявил, что сроду не любит торговаться.
И Витька выложил трешницу.
Петька даже растерялся. Заломил за кортик трешницу, а сам не верил, что хитрый Витька согласится на такую цену. Ну, два рубля даст — и то хорошо. А тут, пожалуйста, трешница в руках. Скорее ушли от Суторминых, чтоб, чего доброго, Витька не передумал.
— Купим две удочки, настоящие. Ага, Петька? Я видел в лавке лески шелковые, — тараторил Генка. — Какую хошь рыбу выдержит. А крючки здоровущие…
О вчерашней ссоре не было и помину. Приятели шли по улице в обнимку, как закадычные друзья, мечтали. На три рубля хотели столько накупить разного добра, что и в воз не уложишь. Но вот и избушка Суставовых. Возле нее распряженный буланый меринок уплетал из ходка сочную траву, лениво отгоняя хвостом надоедливых мух.
— Гляди-ка, дядя Егор приехал, — обрадовался Петька. — Как хорошо-то!
ДЯДЯ ИЗ ЗАПОВЕДНИКА
Петька любил, когда к ним приезжал дядя Егор.
— Ну, Генка, повезло нам, — хлопнул он приятеля по плечу. — Отпросимся в гости к дяде Егору. Ох и рыбы там! Поедешь? В прошлый раз он сам звал меня, да мамка не пустила одного.
Петька, схватив приятеля за руку, стрелой влетел в избу. В избе Генка застенчиво пробормотал «здравствуйте» и остановился у порога. Петька подбежал к дяде, надел на свои вихры фуражку с зеленоватым околышем и эмблемой лесной охраны. — Здорово, племяш! — улыбнулся дядя Егор. — Ишь как вымахал! Соскучился обо мне?
Он привлек к себе Петьку и натянул ему фуражку на самые глаза. Петька по нос утонул в ней. Генка глядел то на дядю Егора, то на Петьку и все больше и больше поражался. На лавке сидели два Петьки. Один свой, а другой — незнакомый, взрослый, бородатый, загоревший на солнце. У старшего такие же с хитринкой глаза, непослушные вихры на голове, выдающиеся скулы. И нос у дяди курносый, как у Петьки. Возле шестка хлопотала Петькина мать, которой соседи твердили о том, что «сыночек-то весь твоя копия». Дядя походил на Петьку, а Петька на мать. Здорово!
Тетя Дуся рассказывала брату о житье-бытье и в то же время чистила для ухи окуней, привезенных лесником.
— Беда, Егорушка, — говорила она. — В долгах запутались. Робит, робит Иван, а когда с хозяином разочтемся — неизвестно. По делу то давно пора, а все высчитывает. Сейчас бы по-хорошему-то бутылочку к ухе купить надо, а деньги где? Ведь знаю: любишь пригубить чарочку.
И тут Петька извлек из кармана трешницу и положил на стол.
— Вот, мамка, деньги. Возьми половину, остальные Генкины.
Та нахмурилась:
— Это откуда же у тебя деньги?
— Нашли. Честное слово, нашли, — сказал Петька. — Вот и Генка подтвердит. Скажи, Гена, мамке, ведь мы нашли деньги?
Генка смутился, покачал головой, подтверждая, а сам промямлил:
— Нашли… Удочки хотели купить.
Мать поверила. Пока ходила к кривой Мотьке, из под полы торговавшей водкой, приятели честно рассказали дяде Егору, откуда у них эта трешница, и попросили взять их с собой в заповедник.
— Так и быть, похлопочу, — пообещал тот. — Только смотрите…
В лесу чтобы мне без фокусов.
Наконец, возвратилась хозяйка и усадила всех за стол. Дядя Егор выпил, крякнул, вытер усы и стал есть уху, бережно поддерживая ложку кусочком ржаного хлеба.
Егор Васильевич расспрашивал сестру о станичных новостях и как бы между прочим ввернул:
— Отпусти-ка, сестра, со мной Петьку. Пущай погостит. Нонче ведь в город отправлять его будете. Иль решили, что казаку двухклассной школы хватит? Власть-то теперь наша, советская. Учиться обязательно надо. А перед учебой и отдохнуть следует.
Дядя Егор погладил вихры племянника и, почему-то вздохнув, добавил:
— К тому же Аннушка уж больно повидать его хочет.
— Право, не знаю, Егорушка. Иван приедет с поля, скажу ему, может, и отпустит. А об городе — и не говори. Учиться надо, а в чем, скажи, провожать-то его буду. Пальтишка ладного и то нет. Ребята притихли.
— Чего нахмурились? — Егор Васильевич взъерошил Петькины вихры. — Не горюй. Учиться будешь и в лесниковой избе погостишь. Уговорим Ивана. А приятель как? Отпустят тебя отец-то с матерью? — спросил он Генку.
— Отпустят, — чуть помедлив, неуверенно ответил за приятеля Петька.
— Ну коль так, беги скорее, отпрашивайся! К вечеру поедем. Волошины согласились отпустить сына не сразу. Генкина мать сама пришла к Суставовым, поговорила с Егором Васильевичем. Только после этого дала согласие.
— Не бойся, соседка, — успокоил ее дядя Егор. — У меня сын большой, в горном техникуме учится. Он присмотрит за архаровцами. А в воскресенье сами приходите, попроведайте, да и ягод по пути наберете. Малины нонче много.
В ожидании Петькиного отца ребятишки сбегали в лавочку и на оставшиеся деньги купили лески, крючки.
С поля Иван возвратился вечером. Он согласился отпустить Петьку сразу.
— Пусть едет, — сказал он. — Нечего по деревне шалопайничать. Не к чужим посылаем. И бояться за них не надо. В станице озеро не мельче, да и в лес все равно одни бегают. Не маленькие уже. Вишь ты, уже в чужой город собираются. Одно слово-гимназисты.
В ЛЕСНОЙ СТОРОЖКЕ
До кордона добрались засветло. Повозка, громыхая колесами по малоезженной каменистой лесной дороге, еще не миновала последнего поворота, как навстречу выскочила большая собака. Она прыгала чуть не до морды лошади, обнюхивала ребячьи ноги и громким лаем выражала свою радость. Ее большие, как лопухи, уши, умные глаза и не знающий ни секунды покоя хвост привлекли внимание Генки.
— Она не кусачая? — спросил он Петьку.
— Пальма-то? Нет. Она смирёная. Вот ночью для чужих злая. К кордону никого не пустит.
Он почмокал губами, и Пальма запрыгала возле ходка, пытаясь лизнуть Петькины руки.
— Не выпадите! — предостерег дядя Егор. — Туба, Пальма!..
Домик лесника стоял на берегу горного озера, окруженного со всех сторон сосновым бором. На озере было много островов, покрытых березами и липами. Солнце уже склонилось на запад, вот-вот скроется за Ильменами.
Возле кордона, на отвоеванном у леса клочке земли, буйно цвели подсолнухи. Черемуха и рябина окружили маленькую поляну. Озеро имело татарское название «Кисек агач» — руби дерево.
Ребята притихли и не сводили с него восхищенных глаз.
Вон из-за островка выплыла лодка. Это возвращался с рыбалки Михаил — сын лесника. Он увидел приехавших, приналег на «двухпарное» весло. Лодка быстро скользила по воде и вскоре, мягко шурша днищем по песку, причалила к деревянным мосткам.
Михаил — рослый, широкоплечий парень, тесемочки футбольной майки, казалось, вот-вот лопнут на его груди. Остановив лодку, он подошел к отцу и стал помогать распрягать лошадь.
— Где это ты, тятя, галчат насобирал? И плавать-то еще, поди, не умеют? — Он нажал Петькин нос. — Черные, курносые…
— Как это не умеем? Мы и саженками можем… А это Генка, — подтолкнув плечом друга, представил Петька.
Тетушка Анна, увидев гостей, всплеснула руками, подхватила растерявшегося Петьку и принялась его целовать.
— Ой, гляньте-ка, Петенька приехал!
— Что ты, тетя? Маленький я, что ли? — смутился Петька.
Генке понравились и добрые хозяева, и озеро с прозрачной водой, и прибрежные камни, и даже Пальма, вначале пугавшая его своим огромным ростом.
На берегу из кирпичей была сложена печка, а возле нее на одной ножке, вбитой в землю, торчал стол, окруженный грубо сколоченными скамейками. Тетя Аня сварила уху, и друзья уплетали ее с большим аппетитом. Сроду не ели такой!
Михаил обещал завтра свозить ребят к Истоку и там заночевать.
Спать ребята легли на сеновале. Долго ворочались, шушукались. Генка впервые ночевал не дома, да еще в лесу, в заповедном крае. Все было ему вновь и все радовало. Уснули незаметно, под ласковый шелест листвы и таинственные вздохи большого озера.
НА РЫБАЛКЕ
Утром Генка проснулся, казалось, раньше всех. И удивился: Пальма, вытянув передние лапы, чутко спала у его ног. Во дворе тетя Аня уже гремела ведрами, в конюшне похрустывал свежей травой Буланка, сквозь узкую щель в потолке сарая пробивался веселый солнечный луч. Генка боялся пошевелиться.
Кто знает, как отнесется к этому Пальма? Но умная собака слабо вильнула хвостом и сладко зажмурилась. Однако, видно, радовалась, что Генка проснулся. Даже взвизгнула, приветствуя его. Тогда открыл глаза и Петька.
Попили горячего чаю, съели по ломтю рыбного пирога.
— А ну, собирай удочки! — скомандовал Михаил. — И айда!
В лодку запрыгнула и Пальма, уселась на широкой кормовой скамейке сбоку. Егор Васильевич, усмехнувшись, сказал сыну:
— Придется, видать, и собаку брать. К обеду завтра возвращайтесь. Нужен будешь.
Груженая лодка плыла вдоль берега. Михаил перебирал веслами плавно и не спеша. Он достал из мешка дорожку и приказал Петьке осторожно ее распустить. Петька знал, как обращаются с этой снастью, но самому ею пользоваться не приходилось. Обрадовался. Быстро распустил шнур, ждал — вот сейчас схватит щука. А та не хватала, и Петька передал шнур Генке, а сам принялся рассматривать вчерашние покупки: тут были и крючки, и неизвестно зачем купленная катушка с намотанным на нее тонким шнуром, и шелковые лески, способные выдержать не только рыбу, но и самих рыболовов.
Шнур у Генки здорово дернулся, он едва удержался на скамейке.
— Зацепило! — заорал он.
Михаил перехватил у него шнур, начал выбирать его из воды, распорядившись:
— Петька, держи кормовым. Тормози!
Лодка остановилась, Михаил подвел к борту лодки щуку. Ребятам она показалась огромной.
Подхватив рыбу сачком, Михаил вначале перегнул на колене голову рыбы — «сломал лен», а затем бросил ее к ногам Генки.
— Фунта три щуренок потянет, — сказал он. Теперь завладел дорожкой Петька. Он беспрестанно дергал за шнур, пробовал тянуть, подсекать — щуки не было. Не везло ему и только!
Лодка пробиралась между двух скалистых островов.
Каменные громады утесами возвышались над водой. Глыбы, словно сложенные друг на друга рукой исполина, образовали скалу. В тени берегов вода казалась теплой и потому бездонной. За гранитные стены цеплялись березы. Их корни обвивали огромные камни, спускались по трещинам вниз, к воде.
Обогнув один из островов, Михаил причалил к песчаному берегу, заросшему камышом.
Полдень… Все замерло. Не шелохнувшись, стояли в зное кудрявые березы и смолистые сосны. Пахло хвоей и лесными цветами. Ветви ивы и красной смородины купали листья в прохладной воде. Петька и Генка сразу же полезли купаться, а Михаил решил набрать смородины к чаю. Уходя, посоветовал:
— Возьми, Петро, мою удочку да поймай несколько чебачков. Становись возле камышей. Понял?
Петька нашел удочки и, готовя их к лову, пояснил Генке:
— На кружки ловить будем.
Петька сел на корму, а Генка — на среднюю скамейку. Оттолкнув лодку от берега, рыболовы ухватились руками за крайние камыши.
Клев начался с первого же заброса. Попадались маленькие зеленые окуньки. Они для живца не годились. Тогда Петька взял длинное удилище Михаила с тонкой в три волоска леской и маленьким крючком. Закинул и сразу вытащил первого чебака, блеснувшего своей перламутровой чешуйкой на солнце.
— Стая, ясно? — прошептал Петька. — Не возись! — Вскоре в ведерке плескалось больше десятка чебачков.
Неожиданно клюнуло у Генки. Вытащив первого окуня, он обрадовался. Потом поймал еще трех окуней. Но вот у Петьки клюнуло что-то большое — даже удилище согнулось в дугу. Дернул изо всей силы и… оборвал леску у самого поплавка.
В это время раздался с берега крик: