Ал. Алтаев
Впереди веков
Рафаэль
© Ал. Алтаев, текст, 2017
© А. А. Шевченко, наследники, иллюстрации, 2017
© ЗАО «Издательский Дом Мещерякова», 2017
Часть первая
Первые годы
1
Беспокойные дни в Урбино
Художник мессер Джованни Санти привык, что в городе Урбино, резиденции герцога Гвидобальдо да Монтефельтро, жизнь идёт по заведённому порядку, и никогда не отступал от этого порядка. А по правде сказать, многое из этих порядков зависело от него самого, мессера Джованни Санти, потому что он играл большую роль при герцогском дворе – состоял кем-то вроде министра искусств и развлечений. Его обязанностью было поставить герцогский дом так, чтобы имя щедрого Гвидобальдо гремело не только по всей Италии, но, по возможности, и за пределами её. И, окружая пышностью и великолепием жизнь герцога, Санти ретиво заботился о приобретении для коллекции дворца выдающихся художественных произведений.
Но кроме официальной службы у него было и своё любимое занятие – обучение живописи молодых даровитых граждан Урбино. Несколько воспитанных им художников к этому памятному, 1489 году уже имели своих учеников.
Мессер Санти вёл занятия с большой строгостью к себе; справедливо оценивая своё дарование и не считая себя крупным художником, он знал, что является неплохим преподавателем «хорошей манеры», который может как надо направить молодёжь по дороге искусства, дать первые начатки знания.
Он любил эти занятия и часто досадовал, что приходится от них отрываться ради обязанностей при герцогском дворе.
В одно утро мессер Джованни Санти вернулся домой очень взволнованный и раньше времени прекратил занятия. Голос его звучал невесело:
– Придётся вам всем сложить на несколько дней карандаши, кисти и краски куда полагается и отправиться восвояси.
Он не объяснил причин временного прекращения занятий, но ученики и без этого отлично знали – ведь в Урбино всякие вести облетают город почти молниеносно. Вон по улице несётся во всю прыть от герцогского дворца посланный в Городское правление, а в соборе всё чистят и понесли для богоматери, что стоит в нише, новое пышное одеяние. И когда мессер входил в мастерскую, все ученики слышали, как он сказал жене:
– Ты бы, Маджа, сказала садовнику, пусть он оповестит горожан: цветов понадобится много, чтобы усыпать всю дорогу невесте… Да ещё: не забудь приготовить свои наряды и одеть хорошо Рафаэля…
Входя в мастерскую, Джованни ласково погладил каштановые кудри шестилетнего сына, Рафаэля, говоря:
– Собирай свои рисунки, Рафаэлло, и иди к матери: она посмотрит, не вырос ли ты из парадного камзола… Собирайтесь-ка и вы по домам, приятели, да смотрите не разболтайтесь и не забудьте за эти несколько дней всё, чему я вас учил. Стойте: пусть тот, у кого найдутся в саду цветы, принесёт сюда. Мы украсим мастерскую гирляндами с вензелем герцога и герцогини.
Шумная ватага подростков живо рассыпалась по улицам Урбино, чтобы скорее исполнить поручение учителя и не ударить лицом в грязь.
В доме началась суматоха с той минуты, как мессер Джованни отправился в замок. Жене его и служанке достались хлопоты о костюмах к герцогской свадьбе и уборка дома, в то время как ученики и снаружи и внутри мастерской развешивали праздничные цветочные гирлянды.
Служанка, пришивая пуговку к парадному камзолу маленького Рафаэля, подняла старые, подслеповатые глаза на синьору Санти, которая расправляла смятую парадную шапочку мальчика.
В такие часы хлопот по дому они часто вели задушевные беседы о прошлом. Между ними установились за годы совместной жизни простые, дружеские отношения.
– Да, – говорила синьора Маджа мягким, мелодичным голосом, примеряя Рафаэлю шапочку, – вот и меня когда-то венчали с мессером Джованни в этом же соборе, а наш дом был вон там, в переулке. Ты тогда, Идония, служила у викария и вскоре нанялась к нам…
– Ох, как я увидела вас под венцом, красотку этакую, настоящего ангела, точь-в-точь моя покойная дочка, я и сказала: «Вот у кого бы мне жить!..» Пуговки все на месте, синьора.
По миловидному лицу Маджи Санти пробежала задумчивая улыбка. Она загляделась в окно, в сторону, где был дом её родителей. Маленький Рафаэль прижался к матери. Он очень любил эти часы, когда мать вспоминала прошлую жизнь.
– Знаешь, Идония, – говорила Маджа, – эти годы после свадьбы у меня прошли как один день… Мне очень хорошо живётся с моим Джованни, хоть он и намного старше меня. Он очень хороший, мессер Джованни, очень заботливый и добрый.
– А почему он не позволил взять для нашего Рафаэлло кормилицу, синьора?
– Ах, Идония, ты всё думаешь, что он пожалел денег, хотя и не принято в нашем сословии самим кормить детей!
– Понятно: ведь синьора – из дома Чарли, старого купеческого дома, который хорошо знают в Урбино, из богатого дома…
– Погоди, я разве тебе никогда не рассказывала, как это произошло? Только из-за любви к бамбино…
Она произнесла очень нежно это слово – «бамбино». В Италии так называют ребёнка-мальчика. Идония взглянула на Рафаэля. Как этот красивый, нежный, как девочка, маленький Санти похож на свою мать!
– Рафаэлло родился шесть лет назад[1] и был, как нам казалось, похож на ангела. Вот мы и назвали его именем архангела Рафаила. И Джованни сказал: «Знаешь, Маджа, не годится отдавать это дитя на попечение чужой женщины, пускать в непривычную нам жизнь. Выкорми его своей грудью. Ведь ты у меня здорова, и молока для мальчика хватит». Я только засмеялась и ответила: «Как умно ты рассудил, мой Джованни!»
– Ну а что сказали дедушка с бабушкой?
– Они удивились, но скоро увидели, что и я, и внук их ничуть не похудели.
Город пестрел флагами, знамёнами, полотнищами с гербами герцога Гвидобальдо и герцогини Елизаветы Гонзаго, великолепными коврами и арками с алыми лентами, перевивающими цветочные гирлянды; с рассветом всюду стали появляться герольды с блестящими трубами, в красных одеждах, разъезжающие на прекрасных жеребцах одинаковой рыжей масти. Звонкими голосами они объявляли о бракосочетании герцога и перечисляли все титулы жениха и невесты.
Улицы наполнились шумом праздничной толпы; на перекрёстках, по всему пути свадебного шествия, стояли нарядно одетые во всё белое мальчики с корзинами цветов, которые они должны были рассыпать по пути герцогской четы. В шум толпы врывался перезвон колоколов всех церквей и свежие детские и девические голоса, поющие гимн, сложенный придворным поэтом для этого случая. Толпа текла к герцогскому замку.
И вдруг улицы огласились криками:
– Едут! Едут!
Мальчики в белоснежных одеждах разбросали по мостовой пышные розы; цветочные лепестки закружились в воздухе; процессия юных певцов и певиц выстроилась, и громче зазвучали свежие голоса. А колокола залились гулким серебряным звоном.
Весь этот церемониал был делом рук изобретательного Джованни Санти, и это с гордостью сознавала его жена, стоявшая впереди толпы, на видном месте. Крепко держа за руку маленького сына, синьора Маджа говорила:
– Смотри, смотри, мой Рафаэлло! Сейчас они покажутся на белых чистокровных арабских конях, убранных серебром и золотом. И всё это торжество придумал и всем руководит твой отец… Вот он впереди, видишь, машет флажком…
Рафаэль смотрит и восхищается праздником, восхищается великолепием, созданным его отцом…
Вот они совсем близко – серебро и золото чепрака на коне герцога гармонично сливаются с золотом и серебром носилок, в которых несут невесту. Шествие без конца; сзади – свита, пышная, нарядная, всё движется и движется, и к ней же направляется с маленьким Рафаэлем синьора Маджа. У ступеней, ведущих на паперть, они сталкиваются с мессером Джованни Санти. Церемониал удался на славу, и в порыве радости отец подхватывает сына, крепко поднимая его на руках. Их видит выходящая из носилок прекрасная невеста. Её лицо, серьёзное и чуть надменное, светлеет.
Ребёнок на руках у художника Санти необычайно красив – такого она ещё не видела, и герцогиня ласково кивает маленькому Рафаэлю, ступая на ковёр из роз, устилающих ступени церкви.
Орга́н звучит торжественно; голос падре, одетого в блестящее облачение, сливается с густыми, мощными звуками…
А после церкви – в замке роскошный пир, о котором рассказывает Идония, укладывая Рафаэля спать:
– Спи, мой Рафаэлло. Сегодня твой отец и твоя мать на чудесном празднике в честь свадьбы герцога… Какие там роскошные одежды!.. Какие блюда подаются за столом, бог ты мой, – не вспомнишь все названия!.. Мой родной брат вызван на поварню помогать поварам, – то-то будет рассказов! А ты спи, мой Рафаэлло… Тебе принесут из герцогского замка такие фрукты и сладости, которые тебе и не снились… Такие есть разве только в раю, где растут золотые яблоки!
Но Рафаэлю не спится. Он встаёт и подходит к окну. Весенняя ночь коротка, скоро рассвет, и он что-нибудь да увидит в той стороне, где замок герцога.
Но пока на небе загораются один за другим огоньки, рассыпаясь хороводом вокруг луны, а там, за длинной улицей, с ними спорят огни в окнах замка, другие огни – иллюминации – вычерчивают разноцветный след на небе, затмевая блеск звёзд. Чуть доносятся звуки далёкой музыки, и Рафаэлю кажется, что он слышит голоса поющих, и звон лютни, и смех…
Подумать только, отец его ведает всем весельем в замке! Он требует от гостей и от слуг соблюдения изящества, красоты, порядка… в замке, как и в школе… Когда-нибудь, может быть, скоро, Рафаэль тоже попадёт на праздник в этот роскошный замок…
Незаметно побледнел тёмный купол неба, и точно растаяли звёзды; вдали появилась красная полоска зари… Погасли огни иллюминации, и в кустах подле дома завозились, зачирикали птицы.
Рафаэль закрыл глаза и ясно представил, как там, в этом волшебном замке, где он был несколько раз с отцом, гости с террасы любуются восходом солнца. Оттуда видно далеко-далеко – не только весь город, но и горы в голубом утреннем тумане…
Горы поднимаются к самому небу, эти горы, и за ними недалеко, говорят, море, Адриатическое море, как называл его отец…
Взойдёт солнце, и небо станет синее-синее, и на синем небе выступят суровые скалы, голые среди зелени.
Как только он подрастёт, он проберётся в эту синеющую даль, к этим скалам, нарисует их, запомнит краски этих голых диких скал… А теперь надо спать… Вон как на птичнике раскудахтались куры… Спать, спать…
Мальчик бросается в резную детскую кроватку, которая уже становится ему коротка, и сразу крепко засыпает, без снов и видений…
Маджа приходит в детскую и видит, что окно открыто и солнечный луч скользит по лицу сына, но он спит крепко. Не надо будить мальчика: вчера он волновался на празднике, пусть спит. Она только закроет сквозные створки ставен, чтобы свет не слепил глаза…
2
Удар грома среди ясного неба
Был погожий солнечный день, когда восьмилетний Рафаэль отправился с отцом в церковь Сан-Франческо, где Джованни Санти писал фрески. С сосредоточенным, даже важным видом, особенно удивительным на его лице красивой девочки, он нёс за отцом кисти и горшочки для краски.
Прежде это делали старшие ученики, растиравшие краски. Они носили за учителем все принадлежности его мастерства, но с некоторых пор Рафаэль удостоился чести быть помощником отца, и ему необычайно нравилась эта роль, как нравился сумрак церкви, нравился её несколько спёртый воздух, пропитанный запахом воска и ладана, мигающие огоньки лампад, слабо освещающие лики старых икон, статую святого Франциска Ассизского; медленная и в то же время скользящая походка причетников в коричневых монашеских рясах. Всё это заставляло проникаться уважением к делу отца. Это будет и его дорога. Теперь уже не придётся мальчикам постарше, из мастерской отца, чваниться перед ним и, показывая свои руки, перепачканные краской, дразнить его: «Эй, малыш, посмотри, как я поработал!»
У него самого иной раз остаются на пальцах пятна краски, не отмытые нарочно, несмотря на всю любовь к аккуратности, чтобы доказать участие в работах отца.
Дверь церкви открыта. Ага, мессер Лука Синьорелли, приехавший на побывку в Урбино, уже здесь. Он хочет посмотреть фреску Джованни Санти – заказ францисканского монастыря. И Рафаэль весело приветствует друга отца, знаменитого художника, когда-то жившего и работавшего в Урбино.
– Добрый день, друг Джованни! Я пришёл посмотреть, что вы здесь натворили. – И мессер Лука влезает за другом на помост.
Рафаэль остаётся в раздумье у лесов, где работает Джованни. Он передаёт отцу кисти и, стоя внизу, поднявшись только на несколько перекладин лесенки, говорит серьёзно:
– А ведь ты, батюшка, вчера, когда отослал меня раньше домой, изменил у Мадонны тон, сделал его темнее. Так гораздо лучше, и я думаю, что это понравится и мессеру.
Серьёзность суждения мальчика, голос которого громко раздался в пустой церкви, заставила обоих художников улыбнуться. Синьорелли отозвался весело уже из другого угла церкви:
– Ну а что ты сделаешь здесь, Рафаэлло, когда на вершок вырастешь?
– Всё, что понадобится, и всё, что придумаю, маэстро, – бойко отвечал мальчик. Он очень любил мессера Луку.
Синьорелли расхохотался:
– Браво, Рафаэлло! Коротко и ясно. Суждение философа и мастера!
Рафаэль серьёзно отвечал:
– Я бы хотел быть и философом, и мастером. Я бы написал тогда много хороших картин…
Так втроём они болтали.
Джованни водил друга по церкви, показывая всё, что было в ней нового, сделанного им и его учениками, ставшими уже на ноги.
– Ну, нынче мы не будем работать, мальчик, убери кисти и краски.
Рафаэль послушно начал расставлять в определённом порядке горшочки с тёртой краской и известковым молоком для их разведения и убирать всё в огромную корзину.
Время шло незаметно. Пора было уходить. Синьорелли увидел, что Рафаэль возится с листом бумаги, усердно рисуя на нём что-то углём, и закричал:
– Я всё думал, Джованни, что это наш приятель Рафаэлло притих, а он, оказывается, занят делом. Посмотри, ведь это он изображает тебя, а вот там приготовлена бумага, наверно, для меня.
Уходили из церкви, весело смеясь. Рафаэль нёс свои рисунки бережно, чтобы не размазать наброски углём.
Высоко поднявшееся солнце зажигало огнями стёкла узких церковных окон.
– Жарко, – сказал Синьорелли, – а мне ещё придётся покорпеть над книгами не один час! Кое-что надо прочесть… Я ведь скоро уеду, а здесь, в замке, великолепная библиотека. Сколько собрано здесь греческих и латинских рукописей!.. И кто только не приезжает в Урбино, к Гвидобальдо, каких поэтов, учёных и художников здесь не встретишь!..
Художник рассказывал о встречах и беседах со знаменитостями того времени и о своей работе, которую страстно любил. Он был известен не только как живописец, но его хорошо знали и как учёного, много лет работавшего над трудом по геометрии и перспективе.
Вспоминали дорогой и прожитое. Синьорелли сказал:
– Всякий раз, как я вижу тебя, друг, я радуюсь твоему счастью. Иметь такую жену и такого славного мальчика! А помнишь, давно ли было то время, когда ты скитался, потеряв родных, дом, не зная, где жить и за что приняться. Видно, ничего нет вечного, и несчастье так же переменчиво, как и счастье.
И замолчал. Каждый вспоминал, что приходилось пережить. Пожалуй, мальчику не стоило слушать невесёлую сказку-правду о прошлом своего отца – пусть в детстве жизнь улыбается ему… А пережил Джованни Санти много бурь, что, правду сказать, не было необычным в то время.
Как и Маджа, он происходил из купеческой семьи, только рангом ниже – у Санти, его родителей и предков, не было такого состояния, как у Чарли. Дед и отец Джованни занимались мелкой торговлей в небольшом местечке, недалеко от города. Имущество семьи состояло из дома и лавочки. В ней продавалось всё необходимое для хозяйства, а рядом был небольшой клочок земли. Санти сажали и сеяли в огороде то, что им было нужно для кухни, и разводили плодовые деревья в саду. Но нежданно подкралась беда: началась война, что в те времена случалось нередко среди постоянно враждовавших между собой мелких итальянских княжеств. В одну из таких междоусобиц папские солдаты вторглись в герцогство Урбинское. Джованни, в то время ещё мальчик, на всю жизнь сохранил в памяти ужас этих дней, когда войска жгли и грабили местечко, где он жил; сожгли они и дом Санти. Сразу обнищавшая семья бежала, отыскивая себе убежище, в Урбино. С тех пор Санти навсегда поселились в резиденции герцога. От прежнего благосостояния сохранились только жалкие крохи. Лишь после нескольких лет упорного труда удалось кое-как поправить дела и достигнуть безбедного существования для подросшего Джованни.