Над крышкой погреба показалась всклокоченная макушка, затем лицо. Кожа – ледяная и синюшная. На лбу – вспухшие вены, похожие на багровые ручьи. Темные глазные яблоки ввалились, зрачки сально блестят в тусклом свете, льющемся от свечи на подоконнике.
Янко.
Губы сами произнесли имя. Хотя узнать его было трудно. Он вздрогнул. Точно много лет не слыхал этих звуков. Впрочем, так оно и было.
Он умер. Сгинул.
Она сама пришла к нему, когда очнулась и поняла, что стала перекидышем-нежителем. Застряла между жизнью и «тем, что дальше», чтобы завершить какое-то дело. И она завершила, как поначалу думала. Однажды ночью, когда спала вся деревня, открыла покосившуюся калитку в этот двор. Собака не гавкнула, только заскулила и забилась в будку. Мария прошла мимо черных слив, мимо вывешенного белья и неухоженных грядок.
Он был на заднем дворе.
Там и остался, когда она ушла.
С той лишь разницей, что между его лопаток блестел нож.
Он умер, сгинул. Но он жив.
Мария втянула сквозь зубы гнилой воздух, выпрямила спину. Мысли лихорадочно метались в голове, внутренний голос приказывал бежать, но она словно застряла между выходом, возле которого притаилось что-то жуткое, и этим трупом у подвала. Янко растянул неожиданно яркие, красные губы:
– Не дергайся.
Перевел взгляд на что-то позади нее.
Она потянулась рукой к ножу, но он захрипел:
– Нет.
– Ты же умер, – выдохнула Мария.
– Как и ты.
Сделал шаг, другой. Скрип-скрип. Ноги попали в круг света. Босые, грязные, между пальцев – черные комки. Пахнет так же: она и отсюда чувствует. Сырая холодная земля. Глина. Старое тряпье. Сырое мясо. Мария содрогнулась снова, по позвоночнику пробежала волна мурашек.
– Я ждал тебя. Знал: придешь. – Усмешка Янко расползлась по лицу раной.
Он осмотрел ее с ног до головы, задержал взгляд на шкуре и тяжко засипел:
– Перекидыш-ш.
Марии стало не по себе.
Его красные губы расходились и смыкались, точно края пореза. Кожа обвисла, космы болтались перед лицом, когда мужчина двигал головой. Плечи прикрывали нестираные лохмотья, на рукавах темнели пятна. Кровь? Его ли? Нет, не его: он хватал кого-то руками, а потом… Темные пятна на груди, у ворота. На шее тоже видны засохшие кровавые дорожки. То есть потом он…
Марии стало плохо.
Янко приподнял подбородок. Сощурившись, поглядел на нее. Молчание затягивалось, а тьма собиралась вокруг как туча в ненастную ночь. Мария взяла себя в руки, чтоб выровнять голос:
– Зачем ждал?
– Знаешь.
– Ты – нежитель. Вернулся, значит…
Не договорила. Нежитель. Вернулся. Ради цели. Какой? У него может быть только одна цель… Ей вдруг стало ясно. В животе похолодело, и Мария тяжело задышала.
– Стригои могут впадать в спячку. Особенно когда напьются крови. Знала? Может, и не слышала про таких, а? Ну так узнаешь… Месяцы, годы в оцепенении. Только укромное место найти, чтоб никто не беспокоил. Я искал тебя, но ты исчезла из Яломицы. А я очень хотел найти и решил дожидаться тебя здесь. Ты ведь такая слабая… Всегда жалеешь о прошлом, цепляешься за былое. Все равно пришла бы сюда рано или поздно. Правда, здесь рядом люди, но об этом я позаботился. Сюда они не сунутся. Побоятся.
Он перевел взгляд за ее спину.
– И есть чего.
Ухмылка стала пугающей.
– Ты не уйдешь отсюда, Мария. Я ждал тебя. Десять лет. – Он вытянул костлявую руку и указал на погреб. – Здесь. Выходил раз в несколько месяцев, потом прятался. И дождался. Теперь я тебя не упущу. Это будь увере…
Мария дернулась к рукояти, торчащей из голенища, но из темного угла вынырнула сотканная из дыма лапа, и страшная кисть перехватила женское запястье.
Мария вскрикнула. Замогильный ужас сковал все тело, и последние остатки храбрости испарились.
– Моя тень… – донесся голос Янко.
Мария взглянула на сгущавшуюся темноту, которая быстро приняла вид безликого человека, казалось, сотканного из мрака, ненависти и цепенящего ужаса. Ноги Марии подломились, она упала на колени, а окрепшая рука тени сильнее сжала ее запястье.
Янко воздел грязные ладони:
– Возьми ее.
Тень надвинулась на Марию, женщина слепо забилась и закричала, пытаясь вырваться, но бесполезно. Цепкие руки мрака оторвали ее тело от земли и подняли в воздух. Пламя свечи на окне дернулось и погасло. Дверь со скрипом распахнулась.
– В лес! – приказал Янко.
И тень повиновалась.
Глава 2
Об Йонве и той, что зовется «Л»
Ветер носился над пустырем. Сдувал пыль со ступеней сторожевой башни, переносил на изъеденные временем зубцы. Трепал волосы Тео, но тот, не отрываясь, все смотрел на пять букв, начертанных Кобзарем на земле:
– ВОЙНА.
– Чего-о? – протянула Шныряла.
– Вы не ошиблись, – грустно ответил Кобзарь. – Йонва – он и есть Война. Или, как его звали по-латински, Bellum!
– Стоп, Беллум?
Санда ахнула и прикрыла рот ладонью.
– Беллумгард!
– Именно. – Кобзарь кивнул. – Беллумгард – башня в Черном Замке Смерти, замке, где хранятся самые страшные предметы из ее коллекции и, безусловно, именно там место для одного из главных чудовищ мира – для Войны. Беллумгард – «Башня Войны»! Там и находится трон Йонвы…
Змеевик вгляделся в Кобзаря.
– Он не взял нас с собой, когда мы оказались в Беллумгарде. Значит, железный венец…
– На самом деле его собственный. Йонва сам его выковал – этот артефакт может скрыть его от глаз Смерти, где бы он ни находился.
Санда нервно заломила руки:
– Помните, эти барельефы… На стенах и потолке… Люди с копьями в груди… Кричащие… Со страшными лицами… И эти рыцари…
– Да-да-да, – нетерпеливо заговорил Кобзарь, – Беллумгард – твердыня Йонвы! Вы, наверное, видели барельефы его прошлых «побед». Кто бы ни сражался по ту или эту сторону – победители не люди, а война. Даже выигрывая, люди несут потери, лишь война получает выигрыши – убитых. И, знаете, большего победителя мир не знал…
Макабр – партия, в которой бросают не кости, а людские сердца. И следующий ход за Йонвой.
– Знаете что, – подала голос Шныряла. – Меня ничего не удивляет. Смерть нас обманула? Ну, будто в первый раз! Путеводитель оказался предателем? Разве я не говорила, что вы ведете себя как толпа баранов, еще и друга остав…
Шныряла метнула взгляд в сторону Тео и осеклась.
– …не хотели слушать меня, и все тут! Я же чуяла подставу! И заметьте – я одна не поклялась своим истинным именем ради этого Йонвы, чтоб у него зенки повылазили! А вы так сразу – ой, спаситель наш, Путеводителюшка, конечно-конечно, сейчас поклянемся!
Шныряла сплюнула:
– Меня удивляет одно: почему вы такие идиоты? Будто не Йонва слепой, а вы!
Кобзарь воздел палец к небу:
– Ну, не забывайте, что у Йонвы с собой был артефакт лжи…
– Четки, что ль?
– Именно – хрустальные четки, которые искажают любое сказанное слово или взгляд! Таким образом Йонва усиливает свой природный дар – лгать…
– Отличный дар! А не могла природа выдать ему какой-нибудь другой? Ушами шевелить, например?
Ветер усилился – летящие над землей порывы трепали молодую траву, раздували полы кожухов, рвали волосы, – и оттого стало неуютно и тревожно. Ошарашенный новостью, Теодор поднял беспомощный взгляд на Китилу – над крышами еще взлетали струйки фейерверков, рассыпая искры, но уже таяли; город погружался в ночь. Игроки зароптали и зашумели.
Кобзарь покачал головой.
– Так я и думал, – пробормотал он.
Шныряла размахивала руками и вопила «идиоты», Змеевик неопределенно мычал, Раду пытался что-то втолковать Санде, но та недовольно отступила от альбиноса. Кобзарь свистнул, и с подножия холма поднялся малюсенький вихрь, Глашатай сунул руку в воронку, вытянул большой сияющий громкоговоритель и приложил его ко рту:
– ТИ-И-ИХО!
Эхо отлетело от каменных стен и жутко исказилось – звук голоса Глашатая, казалось, достиг самых небес. Фейерверки вдруг погасли, игроки Макабра умолкли. Кобзарь опустил рупор:
– Я прошу вас, не ссорьтесь! Неужели вы не видите? – Он был в отчаянии. – Ну, хоть ты, Тео!
Теодор поглядел на лица игроков, перекошенные от гнева, и понял.
– Они под действием Йонвы?
– Ну хоть один очнулся! Так, послушайте теперь меня. Вы все! Хоть с ваших глаз спала обманная пелена, вы все равно ссоритесь – видимо, Йонва копнул так глубоко, что затронул самое дурное в каждом… Но вы должны вспомнить: вы друзья. Думаете, друзья не совершают ошибок? Не ругаются? Чушь! Правда в том, что друзья придут на помощь, когда все остальные – с кем ты даже не ссорился – отвернутся.
Вилочка, хрустальный глаз и пружинка истерично позвякивали на груди Глашатая.
– Макабр – больше, чем просто игра. Макабр – это война. Предсказано, что именно война во время великой кометы, – Кобзарь указал на хвостатую звезду, сияющую над руинами, – станет для людей последней.
– О чем вы? – сощурилась Шныряла.
Кобзарь сжал пуговицу-сердечко под ключицей и нервно зашагал по площадке:
– Понимаете… Йонва… Он не просто хочет позабавиться… Он – ненависть… Гнев… Ярость… Единственное, чего он жаждет – уничтожить всех людей до последнего!
– Э-э… зачем? – хмыкнула Шныряла. – Шило в одном месте не дает покоя?
Кобзарь покачал головой:
– «Война видит все, но она слепа» – так говорят в Полуночи. Йонва видит столько человеческих пороков, что обезумел и не в силах расслышать за криками гнева тихий голос любви. Он не человек. Беллум возник в тот миг, когда возникли люди – это существо породили они. Война будет существовать до тех пор, пока на земле остается хоть один человек. Ему тысячи и тысячи лет – ведь кровавый след битв тянется сквозь всю историю человечества, и все это время Йонва мечтает лишь об одном: заставить людей перебить друг друга и исчезнуть самому.
– Как так?!
– Когда на земле не останется людей, не останется войн, и Беллум исчезнет. Вся его жизнь – это заточение в Ноктумгарде и попытки вырваться на свободу. Не лучшая судьба, верно? Йонва хочет прекратить свои мучения.
– Ты гляди, какой страдалец! – фыркнула Шныряла. – Ну и пусть мучится. Мне какое дело?
– Вам не повезло стать игроками Макабра. Вы – те, кто его выпустил.
– Ну, выпустили и выпустили! И чего теперь?!
– По высшему закону выпустить Йонву в людской мир может лишь человек. Как и вернуть обратно.
– Вы на что это намекаете?
Шныряла хищно надвинулась на Глашатая, и тот отшагнул, отстраняя девушку рупором:
– Говорят, больше всего шансов вернуть Йонву в тюрьму у того, кто его выпустил… А эти люди – вы. Игроки Макабра!
– Вернуть? Йонву? – Шныряла развернулась к спутникам. – Не, ну вы это слышали?
Она заорала так, что во все стороны полетела слюна:
– Слушай сюда, розовенький ты наш! Да я уже десять раз пожалела, что встряла в этот ваш Макабр! «Сыграй со Смертью», – говорили они. «Получишь приз!» – говорили они. А тут тебе и волчица огненная, и мерзопакостные тени, и карлики-людоеды… С меня довольно этой свистопляски! Я нашла то, что мне нужно, и точка. А вы если хотите плясать под эти макабровские дудки – то валяйте. Ищите-свищите своего Йонву, хоть возвращайте его, хоть рожу чистите, хоть целуйтесь с ним – мне плевать! Я иду домой!
Шныряла забросила концы платка через плечо и потопала мимо игроков к спуску с холма. Кобзарь, скривив губы, глядел ей в спину и качал головой. Он сжал пальцы на переносице и резко выдохнул. Затем схватил рупор и проорал вслед:
– ЙОНВА ЗАХОЧЕТ ВАС УБИТЬ!
Шныряла остановилась.
– Он прекрасно знает о Великом Законе! Знает, что его главная угроза – вы. Развязывая войну, Йонва постарается в первую очередь уничтожить именно вас, чтобы вы не смогли вернуть его обратно!
– Нет, ну это никогда не кончится! – круто развернувшись, прорычала Шныряла.
Кобзарь обвел взглядом Тео, Санду, Змеевика и Раду – последний сторонился, по-прежнему не зная, куда себя деть, – игроки даже не глядели на предателя. Глашатай Смерти тяжко вздохнул:
– Простите…
Кобзарь снял с головы шляпу, и его волосы затрепетали разноцветными волнами на ветру.
– Вы победили в Макабре, с достоинством выдержали испытания моей Госпожи, даже отыскали выигрыши – пусть и с помощью врага, Войны, – но отыскали, с чем я вас поздравляю. Это огромная удача! Теперь вы свободны! Но я хочу предостеречь: пока не нашелся храбрец, который обуздает это чудовище, вы – первые кандидаты на то, чтобы отправить Йонву обратно в тюрьму, – в опасности. Он попытается добраться до вас. Не сам – Йонва хоть и могущественное существо, но не может воевать с вами лично. По высшему закону Йонва не может и пальцем тронуть тех, кто его спас. Даже если вы будете стоять в шаге от него, Йонва вам ничего не сделает. Но Война будет использовать силу убеждения, лжи, гнева, чтобы дотянуться до вас чужими руками – и…
Кобзарь крутанул шляпу, и она сделала гигантский оборот, рассыпав сноп искр и «дзиньков». Музыкант поднял зелено-голубые глаза:
– Если вы разделитесь, он найдет вас поодиночке, чтобы… – Кобзарь вновь сделал жест «пуф». – Держитесь вместе! И лучше всего помогите людям победить его.
– Воевать? – спросил Змеевик.
– Воевать.
– Но…
Кобзарь перевел взгляд на Санду: бледная девушка нервно кусала губу.
– Ох, да, моя девочка… Я понимаю, что вы хотите спросить: неужто я советую вам, представительнице прекрасной половины человечества, воевать? Беззащитной, нежной, слабой девушке? Ожидаете услышать «конечно нет»? Вы ошиблись, ибо я говорю «да»!
Санда испуганно поглядела на Вика и Теодора, ища у них поддержку, но Кобзарь поспешил объяснить:
– Я не прошу вас брать в руки оружие. Но, дорогая, я действительно прошу вас воевать. Пули и мечи – пустяк. Величайшая битва происходит не на поле боя, а в сердце.
Кобзарь коснулся левой стороны груди и нервно улыбнулся, вспомнив, что у него самого-то сердца и нет. Музыкант перекинул со спины сверток с кобзой, отбросил ткань и коснулся струн. Кобза отозвалась глухим ударом сердца, а затем полилась мелодия. Долгая, тоскливая и тревожная. Предчувствие перемен. Предчувствие войны.
Зачарованные игроки слушали песнь Кобзаря – и звезды словно заблистали лучезарней, а сердца наполнились давним тихим светом – тем, что горит ярче, лишь когда тьма сгущается над головой. Они обратились взглядами к городу – по темным холмам разбросала свои огоньки Китила, и каждый огонек значил, что возле него греются чьи-то руки, а может, и душа. От взгляда на беззащитные огоньки сердца сжались от тревоги: на миг почудилось, будто над землей пронеслась черная тень – быть может, лишь облако, но может, и предзнаменование войны…
Когда мелодия угасла, игроки какое-то время оставались погруженными в себя.
Тео припомнился Йонва, склоняющий к нему в лодке холодное, белое лицо. На щеках ни кровинки. Пустые глаза. Затравленное, но горделивое выражение. Сжатые губы. Шрамы разверзаются, из багровых ран выглядывают глаза… Тео вздрогнул. Неужели этот беловолосый хрупкий человек на самом деле не человек, а самое страшное существо на свете – ну, разве что после самой Смерти?
– Война…
Музыкант оторвался от кобзы.
– Да, Тео?
– Но как… Как люди возвращали Путе… Йонву в тюрьму?
Тео бросил взгляд на руины, словно ожидая, что сейчас из-за стены выскочит Йонва с белым флагом.
Кобзарь пробормотал что-то про молчание, но потом все-таки решился:
– Я думаю, он уже далеко. Йонва сейчас беззащитен и не стремится сразиться с вами пятью сразу. К тому же он лишился своего артефакта лжи. Но, боюсь, скоро он отыщет новый… Четки Йонвы… – Кобзарь взглянул на Змеевика. – Ох! Йонве нужен особый горный хрусталь, чтобы сделать из него четки. Он не добудет его у людей, только у того, кто владеет волшебством земных недр.