А с тобой им будет труднее: ты – мужчина!
В общем, помоги Белке. Или вернее, пусть она тебе помогает. Только не смущайся, пожалуйста, когда они станут восклицать: «Мы будем бороться за правду!» Они так всегда говорят, когда им нужно за самих себя постоять. И вообще к словам Еремкиных не прислушивайся: это для них дымовая завеса. Ты лучше планы их разгадай… И разрушь! Надеюсь на тебя!
Это и есть моя просьба.
Ну, пока все. Действуй, Коля!
Я тебе такое длинное письмо посылаю, что оно вполне может сойти за два (от тебя научилась подсчитывать!). Так что я немного передохну, а ты пиши – сообщай, как идут дела.
Оля
Здравствуй, Оля!
Я сегодня почти всю ночь не спал. Я слышал, как дикторша пожелала всем спокойной ночи, а утром услышал, как заиграли позывные и другая дикторша бодрым голосом сказала: «Доброе утро, товарищи!» И тут же я подскочил к окну: мне показалось, что кто-то уже вселяется в вашу квартиру. Но это грузовик привез в магазин продукты…
Я теперь ни о чем другом ни одной минуты не думаю, а все время размышляю, как мне победить Еремкиных. И если меня сейчас вызовут к доске, наверняка схвачу двойку.
Я думал, ты мне ерунду какую-нибудь поручишь, а теперь я просто… Кончаю писать: учитель стал прогуливаться между партами и сейчас приближается ко мне.
Продолжаю писать уже дома… Нелька с умным видом тарабанит на пианино, и мне очень хочется рассказать ей о твоем задании. Ведь она думает, что я ни на что серьезное не способен. И ее мать, Елена Станиславовна, тоже так думает, и даже мой отец… Вот бы они узнали! Но не беспокойся, я ничего не расскажу: вдруг они проболтаются Еремкиным, и тогда все погибнет. Я решил действовать втайне. И только Белке сегодня на перемене рассказал о твоем письме: ты сама разрешила обратиться к ней за помощью.
Белка выпучила на меня свои зеленые глазищи, даже веснушки ее и рыжие волосы засверкали от изумления.
– Тебе, – говорит, – Оля поручила это дело? Тебе?!
– А что такого особенного? – ответил я. – Мы же с ней переписываемся.
– Переписываться с тобой ее просто насильно заставили. Но чтобы она поручила тебе такое дело? Не верю!
Тогда я достал твое письмо и показал ей, словно пропуск какой-нибудь предъявил или пароль произнес. Она стала это письмо вертеть в руках, со всех сторон разглядывать и даже к окну, на свет его понесла, будто я мог обмануть ее и подделать твой почерк. Потом вернулась и говорит:
– Невообразимо! Мне всего-навсего открыточку прислала, а тебе целый пакет! Что-то там, на Севере, с ней происходит… Климат, наверно, влияет! Говорят, там очень тяжелый климат.
Ты ведь знаешь Белку: тарахтит, руками размахивает.
– Чем это ты, – говорит, – завоевал такое доверие? Ведь она же тебя презирала! И вдруг… Невообразимо! Ничего не пойму!..
Я не стал спорить, потому что сам еще недавно считал тебя предательницей, а чем заслужил твое доверие – понять не могу.
Потом Белка немного успокоилась, пришла в себя и сказала, что у нас ничего не получится, потому что Еремкины предупредили: как только твоя мама уедет, они запрут ваши комнаты, никого в них не пустят и будут с утра до вечера «бороться за правду». Они хотят бороться до тех пор, пока эта самая их «правда» не победит.
Анна Ильинична никуда не ходит и не хлопочет. А я со вчерашнего вечера все время соображаю, как ей помочь. Мне бы нужно было не со вчерашнего дня, а может, раньше тебя, Оля, об этом подумать. Потому что я ведь еще в прошлом году был у Анны Ильиничны дома. И все видел…
Это вот как было. Нелька однажды забрала с собой ключи от квартиры, забыла оставить их у соседки. Она у нас часто забывает и путает, но ей все прощается, потому что она – талант, дарование и делает это не просто так, а по рассеянности. Елена Станиславовна говорит, что все талантливые люди «с некоторыми отклонениями от нормы». Ну вот, у Нельки там очередной раз что-то «отклонилось» – и она унесла с собой ключи.
А дело было зимой, и я целых два часа слонялся возле подъезда. Анна Ильинична шла мимо – двойняшек своих из детского сада вела – и говорит: «Ты же в сосульку превратишься!» И забрала меня к себе наверх. Чаем поила, валенки мои на батарею поставила… Я тогда разглядел, как они живут. Старшая дочка на подоконнике задачки решала, муж за столом к экзаменам готовился, а двойняшки прямо тут же, рядом, на кровати своих кукол баюкали. Анна Ильинична все время на кухню выходила, потому что мы в комнате еле-еле помещались. И я с тех пор как увижу где-нибудь строительные леса, так думаю: «Вот бы хорошо сюда Анне Ильиничне переехать! В отдельную квартиру! Или хотя бы в общую, но только чтобы старшая дочка на подоконнике уроков не делала, а двойняшки на кровати в куклы свои не играли…» Честное слово, я так всегда думал! Но не догадался, что можно помочь.
Сейчас случай счастливый подворачивается, а эти самые Еремкины хотят помешать. И неправда, что двойняшки шумят. Я у Анны Ильиничны тогда просидел почти целый вечер, а они только и делали, что потихонечку кукол баюкали. Они постоянно их спать укладывают. Анна Ильинична приучила их к этой игре, чтобы они старшим заниматься не мешали.
Кончаю тебе писать, потому что вернулись с работы отец и Елена Станиславовна. А я так и не придумал еще, как помочь Анне Ильиничне. Ночью придумаю.
Заканчиваю свое письмо опять на уроке. Придумал! Кажется, я придумал! Сегодня ночью у меня родился план. Сейчас пошлю Белке записку, чтобы она никуда не убегала на переменке, а подошла ко мне: нужна ее помощь!
Больше пока ничего писать не буду. Если получится, сразу же сообщу. Если не получится, тоже сообщу.
Крепко жму руку.
Коля
Здравствуй, Оля!
Сегодня утром, по дороге в школу, я встретил твою маму. И мы с ней вместе шли до угла. Она – бледная, невыспавшаяся: наверное, «долечивать» трудней, чем лечить. Твоя мама сказала, что Анна Ильинична в конце концов, наверно, получит ордер, но что Еремкины ей сильно потреплют нервы. И я решил: не позволим трепать Анне Ильиничне нервы, от которых после нашей школьной раздевалки и так уже почти ничего не остается!
И почему это Анна Ильинична должна получить ордер «в конце концов»? Пусть получит его сразу, как только уедет твоя мама. Или даже до ее отъезда… Ведь въехать в новую квартиру – это такое событие! А если человек измучается, он уже потом, от усталости, и не почувствует никакой радости. Еремкины хотят, чтобы так было, но мы им помешаем помешать Анне Ильиничне!
Сейчас уже вечер, Нелька перестала разучивать свои музыкальные пьесы, и я могу спокойно рассказать тебе, как началось это сражение.
Я на первом же уроке написал Белке записку, чтобы она на перемене никуда не убегала, а ждала меня на площадке, возле пожарного крана. Там я коротко, без всяких подробностей рассказал ей о своем плане, и она, конечно, как всегда, стала кричать, что это «невообразимо» (но в положительном смысле!). Она не поверила, что я все это придумал сам, потому что никто бы не мог ожидать от меня «такой невообразимой фантазии». Я спорить не стал.
Я сказал, чтобы Белка ровно в семь часов вечера пришла к подъезду, в котором жила раньше ты и где живем мы с Анной Ильиничной. И еще сказал, чтобы обязательно надела на руку красную повязку, как «дружинница», помогающая Феликсу. И чтобы для меня тоже такую повязку достала.
И тут Белка как выпучит на меня зеленые глазищи, как засверкает своими веснушками: «Ты с ума сошел! Ты думаешь, это так просто – нацепить на руку красную повязку? Тебе Феликс ее доверял?!»
Мне захотелось тут же отказаться от твоего задания. Если вы с Белкой, как и Нелька, как и мой отец с Еленой Станиславовной, считаете, что я ни на что серьезное не способен, так зачем же ты стала писать такие письма, которые в обыкновенный конверт с трудом залезают? Зачем дала свое поручение? Я ведь не лез и ничего не просил.
Но потом я нарочно, чтобы сдержаться, вспомнил, как старшая дочка Анны Ильиничны готовит уроки на подоконнике, а двойняшки баюкают своих кукол прямо на застеленной кровати, потому что им больше приткнуться негде. Вспомнил это – и подумал: «Я ведь не для Белки и не для Оли Воронец должен сражаться с Еремкиными, а ради Анны Ильиничны!»
Белка возмущалась до самого звонка на урок. А на следующей переменке я ей сказал:
– Ты представь себе на минутку, что я – это не я, а что перед тобой твоя лучшая подруга Оля Воронец. Ведь я действую как бы от ее имени!
Она возмутилась еще сильнее:
– Да как ты можешь говорить, чтобы я на минутку вообразила себе, что ты – Оля Воронец?! Я даже на секунду не могу себе этого вообразить. Я даже во сне не смогу себе представить, что ты – это Оля…
Тогда я сказал Белке, чтобы она не приносила мне никакой повязки и сама тоже не приходила в семь часов к нашему подъезду.
– Не подумаю даже прийти! – гордо ответила Белка.
И пришла в половине седьмого. На целых полчаса раньше срока.
Она принесла мне аккуратную, отглаженную красную повязку – такую чистенькую, будто ее никто ни разу в жизни не надевал.
– Чья это? – спросил я.
– Это повязка Оли Воронец! – торжественно ответила она. И повязала мне ее с таким видом, точно орден выдала.
Потом Белка пригладила свои рыжие волосы и спросила:
– Ну, как я выгляжу? Солидно?
– Солидно, – ответил я, потому что она вдруг и правда как-то присмирела, притихла: наверно, от страха.
Белка отошла на несколько шагов в сторону, оглядела меня издали и сказала, что я выгляжу тоже вполне прилично.
Все это происходило на улице, возле подъезда. Потом мы вошли в парадное. И я позвонил в твою бывшую квартиру. Долго никто не откликался. Тогда Белка сказала:
– Ты ведь один раз нажал, а один звонок – это к Оле… Ее мама, наверное, еще с работы не пришла. А Еремкины на один звонок никогда не выходят. Хоть три часа подряд на кнопку нажимай! Они у себя в комнате запершись сидят… Оля говорила, что в лото играют. Это у них любимая игра. Я их даже в глаза не видела…
Тогда я позвонил два раза. За дверью сразу зашлепали комнатные туфли, загремели цепочки и засовы…
Я пишу тебе очень подробно, потому что хочу, чтобы ты знала, как идет наша «операция».
Когда Еремкина спросила: «Кто там?» – я бодро, как на перекличке, гаркнул: «Дружинники!» От испуга она сразу открыла.
Я удивился: Белка твоя, на переменках такая смелая, тут растерялась и стала меня в коридор вперед себя пропускать. Хотя я ее, как девчонку, хотел пропустить первой.
Меня же в этот момент, наоборот, какая-то необыкновенная решительность обуяла. И я пошел прямо в темный коридор.
Белка поплелась за мной.
– Коля! Коля, выйди, пожалуйста, – позвала Еремкина.
Я вздрогнул… Но оказалось просто, что ее муж – мой, как это говорится, тезка, а ты меня об этом не предупредила. Оба они оказались очень вежливыми людьми. В комнату, правда, не пригласили, но вынесли нам в коридор две табуретки, на которые мы не стали садиться.
– Вы, наверно, пришли за бумажной макулатурой? – ласково спросила Еремкина.
– Дружинники макулатурой не интересуются, – ответил я. И указал на наши повязки.
Еремкин поправил пенсне, подошел поближе, разглядел повязки и сказал:
– Оч-чень интересно! Дружинники? В таком юном возрасте?
– Представьте себе! – ответил я: смелость на меня немыслимая напала. – Мы своему старшему вожатому помогаем: он – главный дружинник во всем городе!
– И чему мы обязаны?… – осведомился Еремкин.
– Соседка дома? – спросил я таким голосом, каким обычно задают вопросы управдомы, когда приходят разговаривать со злостными неплательщиками.
– К сожалению, она еще не вернулась с работы, – очень вежливо ответил Еремкин.
И жена его беспомощно развела руки в стороны: дескать, какая жалость!
– Ключей не оставила? – спросил я.
– К сожалению, нет… Но она скоро придет, – сообщил Еремкин.
Жена его опять молча это подтвердила. Потом я убедился, что Еремкина сама-то почти и не разговаривает, а только разными жестами подтверждает то, что говорит ее Коля.
Что твоей мамы не оказалось дома, было для меня полной неожиданностью. Ведь утром я ее предупредил, что мы с Белкой явимся ровно в семь. Наверно, она долечивала своих больных – и не успела. Да… забыл сообщить тебе, что утром, пока мы шли до угла, я изложил твоей маме весь свой план. И она, хоть у нее и нет сил сражаться с Еремкиными, обещала помочь.
– Вы что же, со злостными элементами боретесь? – спросил Еремкин.
– Боремся! – ответил я.
Белка, наподобие Еремкиной, согласно закивала головой: совсем растерялась. И я подумал: «Да, ходить на боевые задания – это не то что орать в коридоре на своих одноклассников и без толку размахивать руками!» И еще мне показалось, что Еремкины не такие уж плохие люди и что ты, может быть, зря на них накинулась. Может, они просто чего-нибудь недопоняли?
Еремкин, например, сказал, что мы должны сражаться с нарушителями спокойствия и что он, если бы не язва желудка, сам, не задумываясь, надел на рукав повязку. Пижама у него была такая добродушная, вся в нежных цветочках. Я внимательно их разглядывал, потому что где-то, помню, читал, что своих врагов надо пристально изучать и знать даже лучше, чем друзей.
Еремкины ласково смотрели на нас, словно мы были их дорогими гостями. Они нам чаю предложили. И Белка со страху чуть было не согласилась, но тут в дверях заворочался ключ, и Еремкин радостно сообщил:
– Вот и наша соседка пожаловала!
На пороге появилась твоя мама. Она была в осеннем пальто, а из-под него выглядывал белый халат. Я подмигнул, чтобы она из-за усталости не забыла нашего утреннего уговора. Но она не забыла и очень правдоподобно удивилась прямо в дверях:
– Вы ко мне?!
– Гражданка Воронец? – спросил я.
Потом уж я вспомнил, что так обращаются только к подсудимым. Но твоя мама не стала возражать и ответила:
– Да, я.
– Мы к вам по делу!
И ткнул пальцем в повязки на рукавах.
– Что случилось? – вскрикнула твоя мама.
– Вы уезжаете? – продолжил я допрос.
– Совсем скоро…
– Очень хорошо.
– Да, это о-очень хорошо… – промямлила мне вдогонку Белка, которая как-то совсем оробела. И даже волосы ее, мне показалось, были уже не такими яркими, а слегка потускнели.
– Почему это… так уж особенно хорошо, что я уезжаю? – удивилась мама. Очень искренне удивилась – я думаю, она вполне может участвовать в самодеятельности.
– Потому, что в двух ваших комнатах мы собираемся устроить детскую комнату.
– Как это, простите? В двух комнатах устроить… одну? – вмешался мой тезка в пижаме.
– Для несовершеннолетних нарушителей, – пояснил я. – Кроме того, мы хотим шефствовать над малыми детишками, которые днем без присмотра бегают. Помогать им! Воспитывать… Может быть, мы лучше их здесь, у вас, разместим. Вы ведь детей любите?
Еремкины, как по команде, присели на табуретки, которые принесли для нас с Белкой. Но разговаривать продолжали очень спокойно и вежливо.
– Я понимаю, что в нашем городе еще мало детских садов и других внешкольных учреждений, – сказал Еремкин. – За детьми нужен неусыпный надзор. Создавать очаги воспитания! Вы проявляете благородную инициативу. Если, конечно, речь не идет… о нарушителях спокойствия. Но в общей… коммунальной квартире?
– Это ненадолго, – успокоил я. – Пока не построят специальные помещения. Всего на год-полтора…
Еремкины поднялись с табуреток.
– Не волнуйтесь, – продолжал я, – в эти освобождающиеся комнаты есть вход прямо с балкона, с улицы. А двери в коридор мы запрем, чтобы дети вам не мешали.
Еремкины снова сели.
– Они нам не помешают, – сказал Еремкин. – Но мы… можем помешать им. Ну, если детям, например, понадобится помыть руки или сделать еще что-нибудь… посерьезнее. Они же должны будут обратиться к нашим местам общего пользования, а эти места могут быть заняты: то жена стирает, то я бреюсь. Дети же народ нетерпеливый… Вы это знаете лучше меня: сами еще почти дети!
– Да-а… – согласился я. – Трудности будут. Но другого выхода, к сожалению, нет.
– Им в этих комнатах будет очень тесно, – сказал Еремкин.
– Ну, когда детей соберется много, я думаю, вы разрешите ненадолго выпустить их в коридор… Не всех сразу, конечно, а так, по пять-шесть человек.