— Юр, а если бы пришлось, то как… Как ты думаешь? Ладно, когда в школе перед учителями, а когда вот так — знаешь, что он бандит, и если ты не скажешь — то может ещё другим людям навредить, то как тогда быть?
— Я думаю, Миш, что по совести.
Глава 21.
Возвращение домой.
Всё-таки как же здорово путешествовать в автомобиле! Обратно мы возвращались дольше, чем в гости к Денису, а мне хотелось, чтоб дорога подольше не кончалась. Скорость, мокрая дорога, заснеженный лес — где высокие деревья подтянутые, стройные, наряженные в белые одежды, а сугробы — гладкие, нетронутые. Мчится эта дорога, вьётся тоненькой змейкой среди белых полей, а впереди, на горизонте земля сливается с небом, и расстилаются перед тобою бескрайние дали. А машина гудит и поёт нехитрую песню дороги, и эхом отзывается эта песня внутри меня.
Где-то в середине пути Юра глянул на меня и предложтл:
— Что-то я устал маленько. Сейчас бы чаю горячего, ты как?
— Я — за, только где его взять? Надя нам только блинов положила.
— О! Блины — это здорово! Там впереди есть хорошее кафе, там и перекусим.
И мы остановились на заправочной станции, где в туалетах были автоматические краны, которые сами включались и такие сушилки, куда суешь руки, и они высушиваются за несколько секунд; а в кафе варили очень вкусный горячий шоколад. Мы (точнее, я, потому как Юра взял себе чай) пили его вместе с блинчиками. Вкусно, хорошо, но мне хотелось поскорее сесть в машину и ехать дальше, а вот Юрка не торопился, и к тому же ему начали названивать какие-то люди и поздравлять с наступающим Новым годом. Один звонок, другой, третий, — я не выдержал и проворчал:
— Новый год, Новый год, а у нас ёлка не наряжена.
— Успеем нарядить, — отмахнулся было он, но, поймав мой взгляд, примирительно сказал. — Ну ладно-ладно, едем!
И мы продолжили наш путь.
К счастью, пока мы отдыхали в кафе, метель почти утихла, дорога впереди была свободной, и ехать стало легче. А мне было неспокойно — ведь через две недели Юра уедет, и я останусь один с Наташей, да дело даже не в этом…
— Юра… Ты это… не сердись на меня за телефон, что я его украл…
— Я не сержусь. Ты ж его вернул… А так я рад, что мы встретились.
И правда, а я и не подумал даже… Я завозился.
— Юр… А что за вопрос ты мне хотел тогда задать?
— Когда?
— Ну…когда я тебе сказал, чтоб ты сдал меня в детский дом.
— А… Ой! Миш, — Юра обернулся ко мне. — Ты меня прости! Я тогда растерялся и не знал, что тебе сказать. Наплел какой-то чепухи…
От удивления, я не сразу нашёлся, что ответить. Он ещё передо мной извиняется, да так легко и спокойно, будто я его не обижал. Я шмыгнул носом и виновато повторил:
— А что за вопрос-то?
— Правду ты сказал или нет.
— Нет! — выдохнул я и почувствовал, будто перешагнул через глубокую яму. Пробормотал… — Это я сдуру.
— Бывает… Только вот как понять, когда тебе верить?
Я надулся. Поглядел на заляпанное снегом боковое стекло. Помолчал, потом вздохнул:
— Я думал, что ты мне веришь.
— Верю.
— И что я просто стоял с ребятами, а не курил — тоже веришь?
Юра обернулся. Я увидел его глаза — тёмные, серьёзные, внимательные. Обычно они смеются, сейчас — молчали.
«Я и сам тогда запутался!» — сказал я его глазам.
«И меня запутал… Ох, Мишка ты Мишка!»
«Но сейчас я тебе не вру! Веришь?!»
— Да.
— Я правда стоял просто так! Ты их не слушай, это меня потом сторож поймал, и подумал что я… А я просто медальон искал, обронил его там…
— А что за медальон?
Я снял с себя металлической овал, протянул Юре.
— Вот такой. Это… от родителей.
Он бережно взял его у меня.
— Аккуратный рисунок… А внутри там что?
— Не знаю, Юр. Он не открывается…Я как ни пробовал…
— Ясно. Миш, ты на капроновую веревку повесь, она не порвётся.
Я кивнул, но потом понял, что он меня не видит, проглотил осевший в горле комок, взял медальон и выдавил:
— Угу.
Несколько минут мы ехали молча, и я все вглядывался в белое небо — не появится ли в них кусочек синевы? — потом спросил:
— Почему Денис стал лётчиком — испытателем?
— Почему-почему, захотел. Сколько я его помню — без неба он своей жизни не мыслил.
— А долго он учился?
— Долго.
— А это опасная профессия?
— Ну, как сказать, — откликнулся Юра. — Довольно опасная.
— Тогда почему? Почему он не боится? Он ведь рискует своей жизнью! У него дом, жена… Если он разобьётся?
— Миш… Если — не если… Помнишь историю про богача? Он ни на чем не летал, а потерял все в один миг… Как правило, в любом деле есть свои трудности и опасности. И каждый человек обычно внимателен к ним, потому что они напрямую связаны с его жизнью и здоровьем. Но, фокусируясь на них, он может не заметить других, так сказать, подводных камней. И рискует на них налететь и погибнуть, каким бы делом он не занимался.
— Как рискует?
— Очень просто. Сделал зло — свалился в болото. Обиделся, напакостил кому-нибудь — уже тонешь, барахтаешься, да только глубже погружаешься в трясину.
— Ну, это не страшно. Вылезти ж можно!
— Из болота-то? Ну-ну…
— Вытащит кто-нибудь! Друзья, родные… Бог!
— Бог, Мишка, протягивает руку всегда. Остаётся только схватить её покрепче и не выпускать… А это возможно только когда поймёшь, что тонешь, то есть, что был неправ, и — раскаешься…
— Всего-то! — удивился я.
— Знаешь, как это иногда нелегко? Во-первых, ты можешь не заметить сразу, где ты оказался и что натворил. Потому что занят решением насущных проблем. А во-вторых, бывает, гордость не даёт. Ты сам-то можешь себе признаться, что был неправ?
Я покачал головой. Себе — да. А вот ещё кому-нибудь…
Человек не хочет признать, что он неправ. С друзьями поссорился, Бог ему руку протягивает, а он её не берёт, будто говорит Ему: я и сам справлюсь, продолжая тонуть…
Меня накрыло холодным ужасом. Я словно представил себя там, в глубокой трясине, и зябко передёрнул плечами… И что же, эта гордость, сильнее меня?
— Юр… А если его, то есть человека, за шкирку вытащить? Если он не видит этой Руки?
— Хм… Почему бы и нет? Но с другой стороны он ведь может не понять и при случае снова там оказаться. А так, конечно, Богу возможно всё. Он ему подсказывает, разных людей посылает… Да и сам человек своими поступками обрекает себя на разные болезни, которые потом как бы намекают на то, что он не туда зашёл… — Юра откинулся в кресло и задумался ненадолго. — Ну вот, к примеру, ест он шоколад пачками и зарабатывает себе панкреатит. Болит поджелудочная…
— Чего болит?
— Орган такой, в животе находится, отвечает за переваривание еды. Так вот, болит она, а он всё равно сладкое трескает. Потом, когда уже сил терпеть нет, идет к врачу, а тот ему: мол, нельзя шоколаду больше, вообще никак нельзя. А тот продолжает, в итоге — сахарный диабет, больница… Ему кажется, что он несправедливо болеет — за что? — а если подумать, кто его заставлял шоколад лопать?
— Никто… — откликнулся я.
— Ну вот… Но ведь даже после больницы силком ведь не заставишь его не есть этот шоколад. Только когда он сам захочет! Так и с поступками разными… Хорошо, если человек в конце концов сообразит, что что-то не так делает. А если нет? Что будет потом, когда земная жизнь закончится?
— Хорошо, живешь ты по совести. А в тебя стреляют. И что, не обидно? Не больно?!
Юрка ничего не сказал — мы выехали на многополосную дорогу, где хоть и было одностороннее движение, но некоторые машины проносились зигзагом, как офицеры в шахматах, обгоняя сразу через две полосы и по несколько машин. Они летали просто, и мне стало страшно, когда я это увидел: чуть притормози — врежутся! Но Юра даже и бровью не повёл: едет себе и едет, на меня в зеркало поглядывает.
— Миш, и больно, и обидно. Сначала и ненадолго. Потом прошло… В жизни есть место бою и поражению. Он хотел меня убить физически, но духовно это сделать невозможно! Сбился ритм жизни, зато появилось время всё рассмотреть, подумать… Увидеть, что рядом есть друзья. Ты не представляешь, как я был рад, что живу. Обычно мы это не замечаем…
— Всё равно грустно в больнице лежать, — сказал я.
— Ну… есть немного, зато я отдыхал от учёбы и высыпался…Как-то было совсем трудно — и тогда я вспомнил Христа. Помнишь, мы читали про то, как Его распяли?.. Ну вот… Я подумал тогда, что Ему было намного больнее, чем мне, а Он терпел! И ведь, в конечном счете, Он победил. Победил смерть, Воскрес!.. И я решил, что потерплю, раз так. Всё можно вытерпеть, когда на душе спокойно, а остальное — это временно. — И Юрка улыбнулся, хорошо так, и у меня отлегло от сердца от этой улыбки.
— Юр, почему ты мне раньше этого не рассказывал?
Он пожал плечами.
— Зачем?
… Мы подъезжали к дому. И попали в пробку. Машины толпились, сигналили, толкались и никто не хотел пропускать друг друга. Фыркали грузовики, медленно и безнадёжно отталкивался от остановки автобус. А над полем, над серыми домиками вдали светило огромное жёлтое солнышко. Оно серебрило снег, отражалось в высоких окнах, освещало небо — синее, глубокое в самом верху над рыжими облаками. Тонкие снежинки медленно кружились в воздухе, присаживаясь к нам на стекло, и можно было разглядеть их хрупкий ювелирный узор, каждую веточку и крошечные солнечные искорки. И я загрустил — оттого, что мы приедем сейчас, и окончится наше путешествие, быть может, последнее перед Юриным отъездом; будут тянуться долгие январь и февраль — холодные, снежные, и даже март — такой солнечный со своей звонкой капелью меня не радовал — потому что будет он длинным, с контрольными и ожиданием… Что впереди?!
Что меня ждёт?
Зато когда наступит апрель — вернётся Юра, а там и до лета — рукой подать! А оно будет длинным, и тёплым…
— Юр, ты возьмёшь меня в следующий раз с собой? Лето ведь будет, учёбы нет…
— Куда?
— В плаванье!
— Ммм… Хороший вопрос. Посмотрим, как получится.
— Ты постарайся, ладно?
— Ага… Миш, — он оглянулся и подмигнул мне, — ты чего приуныл? Не вешай нос! Слышишь?..
Глава 22.
Новый Год.
Зря я не хотел возвращаться. Дома хорошо.
…Когда мы приехали, Юра с Наташей ушли в магазин, а я принялся бродить по комнатам. Порассматривал магнитики на холодильнике — у нас их целое море! И все разные, и один другого красивее, и все из разных городов и стран. Какие-то привозил Юра, какие-то дарили его друзья, какие-то остались из его детства… Мне больше нравились магнитики в форме животных — как, например, две рыбы из Израиля — рыбы как рыбы, простые, и за счет того, что они простые и аккуратные — хочется их подержать в руках и повнимательнее рассмотреть — вдруг здесь какая-то загадка? Не бывает всё так просто! Или, например, города, башни, поля… белые горы в Швейцарии, магнит в форме часов по краям которых — переплетения замысловатого узора…
Можно долго их разглядывать и каждый раз находить что-нибудь новое, или придумывать разные истории. Но мне стало скучно одному, и я принялся бродить по комнатам…
И внезапно понял, что в доме стоит непривычная тишина!
Повёл плечами, огляделся, не понимая, что не так и почему меня смущает эта тишина, и — похолодел.
Кота не было.
Несмотря на весь свой шкодливый характер, Мурзик был домосед. На улицу не выходил, снега не знал. Может, он ненароком выбежал за дверь? Но зачем? Никто его не обижал…
Куда он подевался?!
Облазив всю квартиру и порядком устав, я вдруг услышал чуть слышное попискивание и поскрябывание, доносившееся откуда-то со стороны шкафа, который стоял в большой комнате. У меня мурашки по спине пробежали! Подошёл, присел: точно, скреблись изнутри… Писк, похожий на обиженное мяуканье…
Так вот, достал я ключи, отворил нижнюю дверцу, и вывалился на меня испуганный, взъерошенный, недовольный серый комок, и — исчез в комнате. Я только и успел растерянно посмотреть вслед.
Как он там оказался?.. Замки на сумках и дверцы он открывать умеет… Наверное, шкаф был приоткрыт, ночью он туда забрался, а потом Наташа заботливо прикрыла дверцу. Может, он там отсыпался после ночной «охоты», не подозревая, что его закрыли, а когда проснулся — ой-ой-ой…. Забыли все про кота! Бедняга…Ух, надо бы посмотреть, что он там натворил, пока сидел…
Внутри нижний шкафчик оказался довольно вместительный. На четвереньках я заглянул внутрь, и увидел…
Я у Кольки один раз видел, как он доставал из шкафа фотографии мне показывать. Они тоже лежали внизу, — неужели все их так хранят?!
Так вот, помимо двух фотоальбомов я обнаружил подшивки журналов, несколько газет, и две коробки: одна большая, деревянная, сделанная в форме старинного сундука — ну точно как в фильмах, а вторая — почтовая, потрёпанная, старенькая и небольшая…
Понятное дело, что больше фотоальбомов меня заинтересовали коробки. И в первую очередь та, что сделана в виде сундука. Повозившись с застёжкой, я осторожно приоткрыл её и ахнул: ёлочные игрушки! Завёрнутые в газеты, блестящие, стеклянные, прикрытые мишурой и гирляндами… Крохотный домик с белыми окошками, красной трубой, засыпанный снегом — ладный такой, хрупкий, уютный! Шары — прозрачные с мишурой внутри, с нанесёнными тонкой пылью снежинками, с бело-жёлтой тройкой лошадей, просто зелёные, синие, белые… Снегурка — золотистая, важная, маленькая… Сосульки — так дивно закрученные, с одной стороны прозрачные, будто лёд, с другой — серебряные… Шишки, с белым снегом, шершавые, с крохотными искорками-блёстками… Некоторые были похожи на те, что висели на ёлке у Дениса.
Я бережно брал то одну, то другую игрушки и разглядывал, затаив дыхание. Было в них что-то такое очень знакомое, тёплое, словно они были мои, словно я вешал их на ёлку у себя дома! Некоторые я видел впервые: у нас в детдоме, конечно, наряжали ёлки, но игрушки были пластмассовые, хоть встречались красивые… А эти — необыкновенные!
Неужели мы будем наряжать ёлку?! Будем, Юра обещал, что они её принесут! И это ведь первая моя ёлка дома…
Внутри у меня ёкнуло от этой мысли, я испугался, спрятал игрушки и потянулся за второй коробкой.
И её содержимое восхитило меня не меньше, чем первое!
Компас и непонятную штуку из двух конусов с выпуклыми стёклами я заметил не сразу, а вот кораблики в маленьких прозрачных бутылках… Что за диво?!
Это ж как надо постараться, чтоб его — такой большой, парусный, такой ладный, красивый — засунуть туда, не поломав?
Тоненькие мачты, а такелаж — ниточки — целый, ровненький… Такому бы по морю плыть, а не в бутылке сидеть, да ещё и внутри коробки!
Подержав в руках гладкий корпус бутылки и бережно повертев его, я так же, чуть дыша, опустил их в коробку, убрал её в шкаф и очень плотно закрыл дверцу…
Эти кораблики не давали мне покоя. Вечером я спросил у Юры:
— Юр… А как так кораблики в бутылки засовывают?! Даже если их уже внутри собирать, это ж как наловчиться надо!
Юра хитро посмотрел на меня:
— А чего это вдруг они тебя заинтересовали?
— М-м-м…Ну, заинтересовали…
Пришлось поведать ему про Мурзика, шкаф и свои находки.
— Тащи сюда! — велел Юра.
Надо ли меня просить дважды?! Да я целый день не мог успокоиться, вспоминая эти кораблики! Даже когда ёлку наряжал и бережно вешал на колючие ветки те самые игрушки…
— Да… — вздохнул он, улыбаясь чему-то далёкому и понятному только ему, когда я распахнул перед ним синюю коробку. — Это первые, которые у меня получились… Хотя, тут ошибок…
— Ты их сам делал?! Ничё себе!..
Юра покосился на меня и ничего не ответил.
— Почему они у тебя в коробке? — кивнул я на парусники.
— Потому что кот на них охотился. Вот и пришлось спрятать.
— Бессовестный! Юр, давай поставим, а? Я буду их сторожить… Я вертолёт рядом поставлю, и он близко не подойдёт!
Забыл сказать, что кот испугался вертолёта. Как только эта чудная машина, шелестя тонкими лопастями, тронулась с места, — Мурзика ветром сдуло в бабушкину комнату. Он отсиживался в ней до тех пор, пока в аккумуляторе не кончилась зарядка… Теперь вот осторожно косится в его сторону и не решается подойти поближе. Наверняка думает: «Что за птица такая у нас дома появилась?»