Старшим ребятам тоже подарили подарки, но уже остальные участники спектакля. Его я пропустил, потому что занят был шахматами и помогал Юриной маме варить пельмени…
Уже внимательно я просмотрел его чуть позже. Когда уехал Юрка.
Как изменилась моя жизнь после его отъезда? Очень хочется сказать: она стала другой. Но это будет неправда, или только отчасти — правда. Снаружи она осталась почти такой же. А внутри — другой.
Почему почти? Потому что утром меня будил в школу будильник, иногда — Юрина мама, иногда Наташа, но чаще она просыпалась лишь тогда, когда я садился завтракать. Делала мне бутерброды — совсем не такие как Юра! Она мяса клала поменьше, а сыра — побольше, а он же наоборот; варила кашу — геркулесовую и делала чай. Чай у неё получался вкусный, а каша — она и есть каша, особенно геркулесовая.
А в школу я шёл один. Изредка — с Колькой.
Тянулась третья четверть. Каждый день приходилось заниматься русским — как только я приходил домой. Если же сначала шёл гулять — то вечер начинался именно с него… Правда, учительница стала меня хвалить, и тройки за диктанты стали меняться на четвёрки, но всё равно правила учить я не любил, а заданий задавали много.
И поговорить было не с кем.
Хорошо, хоть Наташа читала по вечерам. Книжки с полки, а не из школьной программы, интересные, даже про Карандаша и Самоделкина мы прочитали — забавная книжка про волшебную школу, где нет парт и оживают рисунки… И всё бы хорошо, но разговаривать с Наташей по душам я не мог.
Когда был Юра, я как-то отвлекался на него, а тут мы с ней один на один. Смогу ли я рассказать ей о своих переживаниях? Нет. Как мне тогда узнать — будет ли она меня любить, когда у неё родиться малыш? Не знаю. Сейчас относилась ко мне она хорошо, словно и не замечая той неловкости, которая была между нами… Всегда отзывчивая, спокойная, покормит, приготовит чистую одежду, спросит про школу… Я тоже из-за всех сил старался помогать ей — а что мне оставалось делать? Во-первых — само собой хотелось отблагодарить её заботу. Во-вторых — я видел, что некоторые вещи ей делать трудно, к примеру, прибрать на кухне после того, как она вернется с работы, или лезть за чем-то очень нужным на шкаф, поменять перегоревшую лампочку — я прекрасно мог сделать это сам, тем более, что Юра, уезжая, попросил помогать «женщинам». А в-третьих… может, она меня будет ещё больше любить, и когда родиться малыш, я буду таким же нужным, как и сейчас…
Глупости я говорю, конечно. Разве про любовь можно думать заранее или её заслуживаешь за какие-то дела? Вряд ли. «Любовь никогда не перестаёт…»
Так уж случилось, что помогая Наташе, я отправился в магазин за картошкой, решив захватить с собой Кольку, чтоб было нескучно. Разве мог я знать, чем всё это кончится?!
После двухнедельных крещенских морозов снова потеплело, воздух стал сырым и тяжёлым, небо — белым, как молоко, снежинки кружились в метели, иногда медленно падали на землю большими хлопьями; под ногами была каша. То ли от песка, которым посыпают улицы, то ли от выхлопной пыли снег на дорожках стал коричневого цвета, а дома, стекая с ботинок, оставлял грязные серые разводы… Я очень надеялся, что снегопад прикроет всю эту грязь, и снова всё вокруг станет беленьким и чистым.
Магазин находился в двух кварталах от нашего дома. Но там картошки не оказалось.
— Пойдём в «Перекрёсток», — предложил Коля. — Там она всегда есть. Ещё хлеба купим — там вкусный, а меня мама как раз просила купить.
— Давай, — согласился я. Была пятница, и уроки можно было сделать завтра или послезавтра.
— Мих, а у тебя бинокль с собой?
— Ага, — я таскал его всюду, под курткой — очень уж нравилось мне разглядывать далёкие предметы.
— Тогда, знаешь что? Идём на башню. Оттуда полгорода видно! — горячо заговорил Колька. — Я сам всё хочу туда залезть, а страшновато — там ступеньки местами проваливаются, да и вообще одному как-то не так… Мы с сестрой один раз лазили — красотища такая! Увидишь — не пожалеешь!
Я подумал. Путь до башни несильно отклонялся от проложенного маршрута, времени мы потеряем немного, и в случае чего — можно звякнуть Наташе: она отдала мне свой старенький «Нокию», и теперь я был всегда на связи.
— Давай!
Если посмотреть на наш городок на карте — он похож на кривоватый вытянутый ромб. Наш дом находится недалеко от центра, который почему-то располагается между нижними гранями этого ромба; башня — возле левой нижней грани, за которой начинается лес; детский дом — наверху, справа, в нескольких кварталах от края города, граничащих с посёлком Гаражей и стройкой; кладбище и больница — наверху слева. Нижнюю правую грань обрамляет чёрная полоска железной дороги, там вокзал. Таким образом, можно предположить, что с башни видно лес и часть города. Вокзал, наверное, загораживают дома, он довольно далеко, и поэтому его не увидишь…
Башня была заброшенная, высотой — с пятиэтажный дом, или даже чуть выше. Для чего она предназначалась раньше, мы не знали — быть может, это старая пожарная каланча или ещё какая-нибудь вышка. Круглая, из красного кирпича, почти незаметная за стройными берёзками и серыми пятиэтажками. На самом её верху по всей окружности темнели проемы окон — словно там была задумана хорошая смотровая площадка.
Когда мы с Колькой по мокрым сугробам пробрались к ржавой двери с огромным почерневшим замком, я засомневался:
— Он разве открывается?
Здесь хотелось говорить только шёпотом — то ли от жутковатого любопытства, то ли от предчувствия близкой тайны.
Коля молча достал из кармана маленький ключик, пошевелил им в замке — тот раскрылся!
— Откуда?! — удивился я.
— От дяди Васи — гидромеханика. Он наш сосед по площадке. Прошлой весной он заболел, а он один живёт, на улицу выходить не мог. А меня мама за хлебом посылала ему, ну за едой всякой… Вот. Ну скучно ему, мы с ним разговаривали иногда. А потом он когда выздоровел, говорит — не знаю, как тебя отблагодарить. Хочешь, на башню слазим? А я пожал плечами — за что меня благодарить? Но на башню хотелось, конечно — интересно же! Вот я и согласился, мамка разрешила… В общем слазили мы с ним, а потом я у него ключик выпросил…только под честное слово, что один лазить не буду. Но я ведь не один сейчас, а с тобой. Мы с сестрой как-то лазили, а потом я дома его потерял, недавно вот прибираться в шкафу стал и нашёл!
— А его не наругают, что он тебе ключ дал?
Коля округлил глаза:
— Кто?! Во-первых, про это знаем только ты и я. И сестра моя. Во-вторых — эта башня никому не нужна. Дядя Вася говорит, что это замок его отец вешал. Он от хулиганов, этот замок, чтоб не растащили и не нагадили внутри… А мы ведь не хулиганы. Да и потом — если надо будет — он и поменяет его, или у меня ключ заберёт… Миш, пойдём, а то мы всё стоим тут…
Мы без труда его сняли замок с петель, правда, руки у нас стали такого же цвета, как эта дверь — ржаво-чёрного.
Вдвоём стали тянуть за тяжёлое кольцо-ручку. Дверь скрипнула и медленно отошла от кирпичей… Мы нырнули в щель и оказались в небольшой круглой комнате. В полумраке можно было разглядеть пару бутылок в углу, паутину и засохшие листья; пол был бетонный, в центре башни стояла широкая колонна, и между ней и стеной закручивалась вверх винтовая лестница. Коля включил фонарик, и стало видно, что лестница эта каменная, но местами ступеньки разломаны: перила чугунные — с обеих сторон, вделанные в стену.
— Ну что, пошли? — прошептал Колька, и его шёпот наполнил гулкую тишину.
— Ага…
Мы старались держаться ближе к стене. Некоторые ступени рассыпались до такой степени, что сгладились, и мы поднимались, крепко вцепившись в перила или в их остатки, торчащие из серой штукатурки. Кое-где сквозь дырки в штукатурке проступал красный кирпич. Чем выше мы поднимались, тем круче становилась лестница; Колька даже пыхтел, а я порядком устал и подумал, что всё же стоит позвонить Наташе, потому что наш заход на башню занял намного больше времени, чем предполагалось. Мы прошли несколько окон — они были заколочены досками, через щели которых проникали тонкие лучи света.
Кверху лестница сужалась, а колонна, которая образовывала стену слева, словно расширялась. Один раз нам встретилась дверь, на которой тоже висел замок.
— А от него у тебя ключа нет? — полусерьёзно спросил я.
— Нет, — покачал головой Коля. — Держись крепче, там впереди совсем стёртые ступени!
Я отдышался и снова пошёл вслед за ним… Наконец мы достигли верхней площадки. Над нашими головами оказался квадратный люк, в который сначала пролез Коля, потом, присев на корточки, протянул мне руку, и мы оказались в большой круглой комнате.
Я вздохнул, огляделся и ахнул.
Серый бетон, крошки штукатурки, пара консервных банок, огромные проёмы окон, из которых видно… Лес. Маленькие деревья, ёлки, которые терялись в белоснежной дали, где только на горизонте мерцали жёлтые и голубые огоньки; громадное, необъятное белое небо… Да таким маленьким и ничтожным я почувствовал себя под этим небом, что мне стало страшно и захотелось вцепиться покрепче в Колькину руку… Дух захватывало от этой высоты и дали, от громадного пространства, которое вдруг распахнулось мне в этой серой комнатке. Колька преспокойно подошёл к противоположному окну, кивнул мне:
— А там город, смотри!
Я обернулся, на ватных ногах подошёл к нему и встал рядом.
Дома, огни витрин и фонарей, маленькие, словно игрушечные, автомобили, яркие магазины, крошечные пешеходы… серый асфальт, жёлтые окошки, заснеженные дворики, берёзки… Телевышка, рынок со множеством палаток, школа, от автобусной остановки медленно двинулся автобус… И всё такое маленькое, словно игрушечное, и, в то же время, реальное, и страшно от осознания того, как высоко мы забрались, и ещё — какие мы на крошечные среди всего этого города. Нам кажется, что город маленький, а мы такие сильные, большие, смотрим на него свысока, а на самом-то деле… громадный он этот город, а ещё больше — небо над ним, а мы — крупинки этого города, этого мира.
Вот, слово такое смешное вспомнил… парадокс. Всё наоборот, да?
Белые хлопья опускались на дома так неторопливо и задумчиво, словно переносили частички спокойствия и величия неба…
— Давай свой бинокль! — поторопил меня Колька. Я машинально расстегнул куртку, снял прибор.
— На…
— Ух ты!.. Миха, ты только глянь, это ж надо!.. Вон парень девушку целует… А вон… Олька Щеглова идёт, довольная! Сумкой размахивает, по телефону болтает и смеется! Вот это да, вот это увеличение!
Оля Щеглова — наша одноклассница, отличница и вообще загадочная девица. Занимается в музыкалке, на физкультуре отлично играет в баскетбол и при этом нисколечки не задаётся. Скромная, на переменках молчит, книжку какую-нибудь читает.
— Ну, дай, посмотрю!
Я забрал у Мишки бинокль и стал рассматривать.
И вправду здорово! Так близко, что кажется — руку протяни и дотронешься! Точно Олька, её шапка полосатая, с бомбончиками. Ой, остановилась возле магазина одежды, заходит… Надо будет завтра у неё спросить — зачем она туда заходила? — вот удивится!.. По тротуару прогуливается семейная пара с большой красной коляской, и я даже увидел, как малыш улыбается, показывая ручкой на дорогу! А на остановке, активно жестикулируя, что-то горячо обсуждали три бабушки и дедушка в очках и пушистой шапке, и сидели на лавочке три парня — один давал другому прикурить, а третий был лысый, без головного убора…
Я вздрогнул и опустил бинокль.
Лысым парнем был Перец.
Глава 25.
От себя не убежишь.
Обратно мы спускались молча.
Я шёл по ступеням и вспоминал, как несмотря на отчаянное желание спрятаться в глубине комнаты, я снова поднял бинокль, продолжая рассматривать тех парней… Да, это был Перец, он даже поднял лицо на башню, и я, «встретившись» с его взглядом, машинально шагнул назад. После этого мне уже не хотелось смотреть в бинокль и спускаться вниз — тоже, а Наташе я позвонить и вовсе позабыл, всё думая… как же? Это он… он здесь, зачем? Как мне не хотелось с ним встречаться!
— Мих, ты чего такой? — спросил Коля.
— Ничего. Потом скажу.
— Давай говори сейчас! — Коля упёрся в меня серыми глазами — тревожными и твёрдыми: он не уйдет, пока я ему не расскажу. Умел он так смотреть, что хочется отвести взгляд…
— Давай от окошек отойдем только…
Мы отошли к лестнице.
— Ты парней на остановке заметил?
— Нет.
— Посмотри, только не подходи близко к проёму. Скажешь, когда уйдут.
— Ты их знаешь?
Я кивнул и прислонился к перилам.
— Колька, лучше от них держаться подальше. Загрызут.
Коля, не опуская бинокля, отозвался:
— Из детдома?
— Ну… У них компания такая… Они со взрослыми парнями связаны, большими, а мелких заставляют на себя работать. Воровать, деньги приносить. А не принесешь — всё, хана тебе!
— Так уж и «хана»! — воскликнул Коля и, опустив бинокль, посмотрел мне в глаза. — Мих, думаешь, на них управы не найдётся?.. Всё, они в маршрутку сели, уехали.
Я про себя выдохнул. А Кольке сказал.
— Какая на них управа? Они так работают, что следов не найдешь, воспитатели их боятся! Коль, какая на них управа?! Если они рассказывали, как нападали на взрослых людей… Среди них есть те, кто уже сидел… Что с ними сделаешь, что?!
Это я крикнул уже от отчаяния. От боли, от внезапной тревоги, от страха потерять свою новую семью, от того, что нет рядом Юрки… Он ведь не знает, я не рассказывал ему!
— Они точно ушли?
Колька кивнул. И бесцветно сказал, тихо как-то и в то же время жёстко.
— Миш, не всё в этом мире меряется силой. И на старуху бывает проруха. И на бандитов… А ты рассказывал кому-нибудь про них? Ты же говорил, что какой-то знакомый у тебя в полиции работал.
— Не у меня, а у Юры! Не рассказывал я ему.
— Почему?
— Страшно.
— Ну и дурень! — выдохнул Коля. — Ладно, ты не бойся. Что-нибудь придумаем…
Обратно мы шли молча.
Купили картошки и разошлись по домам.
Как же хорошо дома! Светлая прихожая, белые обои с ромашками, вязаные салфеточки на тумбочке. Кот, как только я пришёл, стал тереться об меня и подлизываться, Екатерина Николаевна встретила, взяла у меня куртку. Я успокоился немножко, плюхнулся на пуфик, стал снимать ботинки, размышляя о том, что вот, вернулся ты домой, и что бы там, снаружи, не происходило — здесь, будто в крепости…
И тут я увидел Наташу.
Обычно глаза у неё голубые-голубые, чистые, как вода в том озере, которое однажды мне приснилось. Они всегда добрые, эти глаза, весёлые, совсем девчоночьи, и лучится из них какой-то невидимый свет. А сейчас они были серыми, усталыми, и такими грустными, будто что-то случилось, я бы сказал — испуганными, точно она была со мной в башне… В общем, стыдно стало мне, когда я эти глаза увидел, так неловко, что заполыхали уши, а внутри всё скомкалось, и я опустил глаза…
— Наташ, ты это… не сердись… — понял, что говорю совсем не то, что нужно, и — смолк.
— Вы куда за картошкой ходили? — чуть слышно спросила Наташа.
Я чуть было не сказал: на башню.
— Мы пошли в «Перекрёсток», потому что в нашем магазине её не было, и просто немного не туда зашли…
Точно, дурень.
— Мог хотя бы позвонить.
И всё. Больше она ничего не сказала. Ушла в комнату.
Лучше б наругалась.
Вечером я заглянул к ней в комнату: Наташа, сидя за столом, смотрела спектакль, который Славка и его друзья показывали ребятам в детдоме. Иногда щелкала мышкой, что-то выделяла в компьютере и снова запускала видео. Я нерешительно постоял в дверях, поглядывая на монитор: мне тоже хотелось посмотреть спектакль, а с другой стороны было стыдно перед Наташей. А видео было хорошее, качественное, будто снимали фильм, а не игру на сцене.
— Чего ты топчешься, как слон возле веников? — спросила Наташа и, щелкнув мышкой, обернулась.
Я уставился в пол.
— Наташ, я не буду больше… — виновато пробормотал я.