— Ну-ка, Миш, дай я теперь залезу, посмотрю.
Он встал на мои плечи, пошуршал ладонями и вздохнул:
— Нет, больше ничего. Давай смотреть…
Мы сели на корточки перед нашей находкой. Я взялся за фонарь, Коля принялся разгибать проволоку.
— Не даётся… Тугая… — Он поморщился и надавил посильнее, — о, пошла…
Я старался светить ему на скобы, он кряхтел, раскручивая свёрнутые стальные концы. Получалось это долго, Коля несколько раз останавливался и садился поудобнее, тер пальцы… Наконец последний виток был отогнут, проволока со звоном полетела на пол, и Коля взялся за крышку…
— Ну, с Богом! — прошептал он.
Крышка тоже поддалась не сразу — долго, наверное, пришлось лежать этому сундуку. Коля пошевелил её, поддел скобы линейкой, и аккуратно приподнял её за потемневшие края.
Когда он её снял — мы увидели пожелтевшие странички газет. Они рассыпались у нас в руках. Под ними — несколько светлых тряпиц, похожих на бывшие когда-то белыми полотенца, под ними — ещё одно полотенце, с бледно-красной вышивкой, в которое было завернуто что-то большое и прямоугольное. Коля бережно вынул это, отогнул краешек ткани и ахнул: на нас смотрели Чьи-то удивительно добрые глаза.
Он раскрыл всю ткань, и я увидел большую икону в металлическом золотистом окладе: рядом с Богородицей был Её маленький Сын. Он смотрел на меня, правой ручкой благословляя нас. Я видел в храме, как благословлял батюшка подходивших к нему людей — он также складывал пальцы: большой, безымянный и мизинец. Взгляд Богородицы был направлен на Младенца, но мне казалось, что она смотрит еще на нас — спокойно, ласково, словно радуясь встрече с нами. Наверное, так смотрят после долгой разлуки. От красок, потускневших от времени, словно веяло каким-то теплом, оклад был сделал так искусно, что каждая складочка, каждый цветочек на узоре одежды, выглядели объемными и словно живыми, из ткани, а не из металла. От головы Богородицы и Младенцы кольцом шли длинные лучики — их выпуклые концы светились в лучах фонаря, и мерцали на них крошечные янтарные искорки. По краям иконы в виде рамки выступал тонкий, потемневший узор.
Мне так хорошо стало, когда я Её увидел, словно меня обняла мама. И я все смотрел на неё — и мне было невообразимо стыдно за мою жизнь — за свой страх, за то, что я обижал Наташку, что обманывал, да просто за то, что ни разу за столько времени не вспомнил о Ней! Стыдно за то, что мне было стыдно перед Богом, за свое предательство, за Володьку… Я смотрел в Её глаза — и становилось спокойнее. Я не умел молиться, я не знал, что лучше сказать, и какое-то слово вертелось в моей голове — и я не мог его подобрать. И я уже почти было нашёл это слово, или даже несколько слов, но тут Коля потревожил тишину:
— Она, наверное, старинная?..
— Ага… — шёпотом отозвался я. — Коль, а что это за металл? Медь?
Коля почесал в затылке.
— Не, вряд ли. Медь сильно окисляется и чернеет, а эта смотри — потемнела, но все равно золотистая. Наверное сплав меди с чем-нибудь ещё… Вроде как латунь называется…
— Как подсвечники в храме. А её можно почистить?
— Да можно наверное, Миш… Смотри, там ещё что-то есть!
Я взял у него икону, и он вынул из сундука небольшую книгу в металлическом окладе, с узорной чеканкой, в центре которой был изображён Человек с крестом. Книга было закрыта на такие же металлические защелки. Коля попробовал открыть её, но у него не получилось, и он протянул её мне:
— Держи пока. — И аккуратно положил на икону.
Потом он достал оттуда небольшой деревянный крест с Распятием. Такой, только большой, я видел в храме, куда ходил с Юрой, и знал, что на нём изображен Господь. Такое Распятие я видел на Юрином крестике.
Были ещё здесь две металлических чаши на цепочке — с колокольчиками — они грустно зазвенели, когда Коля их вытащил из сундучка. Я сказал:
— Это батюшка в храме таким кадит. Я видел.
Несколько больших, вкусно пахнущих воском свечей, большая кисточка с деревянной ручкой. Ещё одна книга с почерневшей металлической обложкой в тёмном коричневом переплете и непонятными буквами внутри. Некоторые из них я знал, они бы из нашего алфавита, некоторые — незнакомые. Странички, слегка потёртые, тонкие, где-то испачканные пятнами, дышали стариной. Кто её читал? Или, может быть, молился по ней? Понимал эти буквы? Что это за язык?
… Была ещё небольшая потемневшая икона, без оклада, с которой смотрел на нас святой дедушка — внимательно и строго. Словно спрашивая, что мы будем делать дальше…
— Ой, у нас дома такая же есть, только поменьше! — обрадовался Колька. — Это Николай Чудотворец, мой святой…
Он долго смотрел на икону, потом поднял голову на меня и обеспокоенно спросил:
— Миш, а куда все это? Не обратно же класть!
Я замотал головой.
— Что ты! — Мне страшно было представить, как можно снова убрать туда Богородицу и Николая Чудотворца, в холод в темноту! Они здесь как живые… Вероятно, человек, который прятал их туда, имел очень серьезные причины для этого…
На дне сундука была завернутая в промасленную бумагу записка. Коротенькая, написанная красивым мелким почерком:
«Дабы избежать поругания, прячу вещи отца. Если найдешь их — сбереги! Господи, прости…» Подписи не было, только дата: 1937 год.
Коля беспомощно посмотрел на меня:
— Миш, так куда? Ты представляешь, всему этому почти сто лет!
— Колька, да по-любому больше! Посмотри, какая книга, — я кивнул на книгу в коричневом переплете. — Это дата, когда их спрятали…
— Странно, — пробормотал Коля. — Думаешь, башня уже была, в 37 году?
— Не знаю.
— Я слышал, что её построили в сороковых годах, но может быть что-то путаю. Значит, подвал уже был, до башни?
— Может быть. А потом их просто соединили.
Мы помолчали. Коля погладил книгу.
— Не хочется оставлять…
— Конечно, нет! — у меня мелькнула идея, которая с каждой секундой крепла в твердое решение. — Колька, в храм надо нести! Вещи церковные, значит туда надо! Там точно сберегут! — я вспомнил первую службу, на которую пришёл осенью вместе с Юрой, ту икону, «Достойно есть», и повторил. — Сберегут…
— Да, наверное… — пробормотал Коля. — Наверное, ты прав. Домой нести нехорошо — это не наше, хоть мы и нашли. Батюшке надо отдать.
— Ага… Такие иконы… Пусть все молятся, — тихонько добавил я.
Коля покачал головой и аккуратно стал складывать всё обратно. Я, отдавая ему икону, высказал наконец, свое сомнение:
— Как можно было их упрятать сюда?!
Коля серьезно ответил:
— Значит, только такой был выход… Или негде было хранить их. Знаешь, мне сестра как-то рассказывала, что были гонения на церковь. Иконы сжигали. Людей расстреливали. Храм Христа Спасителя, в Москве который, самый большой, красивый, может, видел? Его взорвали! Да даже у нас один храм был закрыт, который за вокзалом!
Я присвистнул. Храм я видел, конечно, когда мы плыли на теплоходе.
— Дела…
…Белый, величественный, с огромным золотым куполом, он возвышался над нами, над рекой, над городом. Он как бы сливался с небом и облаком отражался в реке. Он был похож на сказочный дворец, вокруг которого раскинулся сад с розами. Я не был там внутри, но мне думалось, что там ещё просторнее, чем он кажется снаружи. Сколько людей он радовал! Кто-то там впервые встретился с Богом, кто-то — молился в нём каждую службу, быть может — он был чьим-то любимым храмом. И сколько людей его строило! А потом в один момент кто-то посмел всё разрушить? Да зачем?!
Коля только головой покачал и не сказал ничего. Он закрыл сундук, нацепил проволоку на скобу, вполголоса произнес:
— В пакет, наверное, не влезет…
— Зато в рюкзак влезет! В мой! — я вскочил, принёс свой рюкзак. — Книжки в пакет переложим, а сюда — его!
— Давай!
Я вытряхнул книги, помог Коле сложить находку. Молнии не закрылись — мы застегнули только верхние застежки, правда тяжеленный рюкзак получился!
— Как-нибудь дотащу, — пробормотал я. Колька услышал.
— А… почему ты? Вместе и донесем!
— Не, как ты не понимаешь! Один должен пойти в школу, отнести вещи и предупредить, что кто-то из нас задержится! Если мы вдвоем пойдем, нехорошо получится! Обоим за прогулы влетит, а так может, ещё и нет!
— Так, может, мы и до школы успеем? — засомневался Колька. — Во сколько храм открывается?
Я не знал. Я знал, что на службу в воскресение мы приходили к девяти. Значит, где-то в восемь. В лучшем случае, чуть пораньше, но кто знает?
— Мда… — сказал Коля. — Пожалуй, придется так сделать. Только как? Один вылезет через верх и запрет башню, другой — через низ? Или вместе поднять вещи и вылезти оттуда, чтоб не ползти с учебниками?
— Конечно, лучше вместе подняться… — начал было я и осёкся, потому что вспомнил, как Перец обещал мне встречу у башни. В восемь. Значит…
Значит нужно или очень заранее выйти, или…
Нет никакого или! Надо очень пораньше выйти. Один Колька не пролезет с учебниками через проход. Да и я вряд ли вскарабкаюсь с огромным ранцем… Нельзя поодиночке, нужно вместе!
— Значит так, — сказал я. — Выйдем пораньше. В начале седьмого. Пока я дойду до храма, пока дождусь там кого-нибудь…
Вряд ли Перец будет караулить меня у храма. И Кольку одного он трогать не будет, если вдруг увидит его без меня. Но лучше будет, чтобы он его не увидел… Мало ли.
— Я скажу, что мы вместе нашли, Коль, ты не думай!
— Да не, я не думаю, что ты! Конечно, лучше ты иди, ты же говорил, что ты там был. Только я думаю, как мы с тобой все это поодиночке потащим…
— Ничего, нормально, главное — отсюда вылезти! Когда полезем?
— Миш, лучше сейчас. Вдруг — проспим? Да и холодно здесь как-то, — и Коля зябко повел плечами, и шмыгнул носом.
Правда, не нужно тут спать. Еще простудимся…
— А сколько сейчас времени?
Друг вынул телефон, посветил экраном:
— Второй час.
— Ого! Полезли быстрее, а то точно проспим!
Глава 38.
«Я спешу!»
Плитку мы поставили на место. Потом взяли все вещи: Коля — свой рюкзак и пакет с книгами, я — рюкзак с нашей находкой и пенку с пледом, и двинулись в путь. Быстро миновав коридор, ведущий к башне, мы повозились, проползая через узкий проход, и оказались у шахты. Здесь мы сняли всю нашу ношу, опустили её на пол — стало совсем тесно, — и начали думать, кто полезет первый. Коля вызвался сразу, а мне очень не хотелось оставаться одному внизу, но я решил не спорить и уступил. В конце концов — какая разница? Главное, благополучно выбраться отсюда и хоть немножко поспать.
Такое приключение мы себе устроили.
Наверное, не зря. И не наверное, а точно! Ведь мы нашли сокровище!
Кругом стояла подземная тишина. Коля едва слышно карабкался по шахте, предварительно попросив меня подсадить его повыше и обвязавшись стропой, и я мог следить за его продвижением по ускользающей точке налобного фонарика. Один раз раздался громкий шорох и Колькин испуганный вскрик — он не попал ногой на скобу. Но тут же громко успокоил меня:
— Нормально, нашёл.
Тогда я вынул из кармана свой фонарь и стал светить вверх.
Пока я ждал, когда он поднимется, у меня начали слипаться глаза. Вот не знаю почему: совсем не вовремя захотелось спать. Да так, что хоть падай и спи! Я и щипал себя за нос, и зевал, и встряхивал головой — не помогало ничего. Когда я уже совсем было задремал и, встряхнувшись, собрался достать пенку, чтобы хотя бы сесть на неё — сверху раздался Колькин голос:
— Я всё! Бросаю веревку, привязывай вещи!
Я вздрогнул, и мой сон куда-то улетучился.
Белый конец веревки запрыгал возле моего лица. Первым делом я привязал свой рюкзак с сундуком: просунул один конец стропы через ручку, застегнул фастекс и затянул по максимуму… Когда Коля его вытянул и снова бросил мне веревку — также закрепил пакет с учебниками, в которые запихал плед и свой фонарь. Потом — Колин рюкзак. Затем — пенку, обвязав её вокруг. И наконец, когда всё было поднято, и Коля спустил на веревке мне свой фонарик, — стал оборачивать стропу вокруг себя.
Поскольку стропа располагалась на уровне моих плеч — пришлось закрепить её на уровне груди, не затягивая до конца. Я был чуть повыше ростом, чем Коля, поэтому без труда справился сам. Потом пришлось, ухватившись за узлы, подтянуться на веревке, чтобы встать одной ногой на нижнюю скобу и другой — на ту, что была на противоположной стене. Затем, держась одной рукой за веревку, я чуть приспустил стропу, затянул её поплотнее и… полез.
Это оказалось ещё труднее, чем спускаться вниз.
Оттого ли, что я устал и хотел спать, или оттого, что я вспомнил об обещании Перца — руки меня плохо слушались, и подтягиваться вверх получалось с трудом. Вдобавок ко всему пальцы совсем окоченели от холода и шевелились с трудом. Но я карабкался. Потом больно ударился коленом о кирпич, из-за этого не поймал наверху скобу и повис на одной руке. Фонарик сполз и засветил куда-то вбок. Меня обдало холодом.
«Ну вот и всё…» — успел подумать я.
— Мишка, ты как? — тревожно крикнул Коля.
— Вишу… То есть висю… Тьфу!
— Я бросаю фонарь и тяну веревку!
Свет от его фонаря исчез, и через несколько секунд я почувствовал, как веревка натянулась. Свободной рукой ухватился за неё, отдышался.
«А ведь Колька карабкался наверх один… Держись, Михась, надо держаться. Кольке трудно тебя держать… А если ты свалишься… Нет, не надо!» — я собрался, нащупал ногой опору, потом отпустил веревку, поправил фонарь, посмотрел наверх, увидел скобу и ухватился за неё. Осторожно стал переставлять ноги…
Наконец я приноровился лезть. Теперь уже медленнее, внимательнее.
— Тебе посветить? — крикнул Коля.
— Не надо, нормально!
Тогда он так и остался держать веревку, подтягивая её с каждым моим шагом. Прошла целая вечность, прежде чем я, перевалившись через кирпичный край прохода, оказался на полу башни. Несколько минут я просто лежал и не шевелился, переживая минуты в шахте. Коля потрепал меня за плечо:
— Миш, вставай! Нельзя тут сидеть, почки отморозишь!
Я поднял голову и увидел его бледное испуганное лицо.
— Ты целый? — спросил он.
— Да… Спасибо тебе, Колька!
— Слава Богу! — выдохнул он. — Это ведь я тебя сюда затащил, я столько всего передумал, пока держал эту веревку!
— Почему ты-то? Я сам пришёл.
— Сперва-то я… Ладно, вставай, Миш, давай пенку подстелим!
Я встал, Коля закрыл шахту решеткой, и мы расстелили на полу пенку. На неё положили плед, улеглись сами, а его концов хватило, чтобы укрыться нам обоим. Правда, легли мы на бок, спиной к спине, не повернешься. Зато тепло. Под голову положили Колькин ранец, завели будильники на телефонах на семь часов, и уснули. Не знаю, как спал Колька, а я провалился в темноту, и никаких снов мне не снилось.
Утро пришло темное и холодное. Будильник, точнее будильники, зазвонили слишком рано, и мы с Колькой вскочили, ничего не понимая. Потом стали прыгать, пытаясь согреться… Потом наконец, взяв вещи, открыли задвижку и выбрались на свет.
Сумерки уходили, подгоняемые серым рассветом. На небе висели клочки облаков, в парке звенели птичьи голоса, пахло свежестью, морозом и, почему-то, арбузами. Вдалеке фыркали машины.
Коля вынул из рюкзака замок, защелкнул его на двери. Посмотрел на меня:
— Ну что, Миш, давай по-быстрому! Я скажу, что ты опоздаешь немного.
— А если спросят почему?
— Ну… объясню как-нибудь. В конце концов про башню можно не рассказывать, а про находку — почему бы и нет. Или скажу, что ты сам расскажешь, а ты придумывай пока.
— Ладно, не брехай там сильно. Коль, меня в школе жди, а то разминемся ещё, чего доброго, и оба получим! Я быстренько!
Легко сказать, быстренько! Пока я дошёл до храма, у меня отваливались обе руки и свистело в желудке. Оказалось, что храм откроется только в восемь, и я присел на лавочке, чтоб дождаться кого-нибудь, кто принял бы у меня находку.