Петр Иванович подошел, остановился у Сережи за спиной.
— Это твоя первая корзина, принц? — спросил он.
— Вторая, — обернулся Сережа. — Одну я уже отнес. Здравствуйте, Петр Иванович!
— Виделись уже.
— Да, — согласился Сережа.
— Не надоело?
— Что?
— Не надоело ничего не делать?
Сережа смотрел на него и молчал.
— Я тебя спрашиваю, дежурный.
— Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
— Я спрашиваю: не надоело отдыхать?
— Отдыхать? — усмехнулся Сережа своей обычной иронической усмешкой. — Нет, отдыхать не надоело.
— Выйди с поля, — тихо сказал Петр Иванович.
— Почему?
— Выйди с поля, — еще тише сказал Петр Иванович, чтоб не закричать.
— Как на футболе, — громко сказал Сережа. Петр Иванович хотел говорить тихо, а Сережа призывал в свидетели ребят. — Я вроде никого по ногам не ударял.
— Иди, иди! Я тебя отстраняю на сегодня от работы.
— Ну, вообще-то я могу поработать, если это решит все сельские проблемы.
— Выйди с поля, Жуков.
— Пожалуйста, вам же хуже.
— Нет, это тебе хуже! — закричал Петр Иванович. Все-таки не удержался, закричал. И рука, которой показывал, куда должен идти мальчишка, задрожала. — Иди и подумай, что я сказал. Посиди на крылечке и подумай. Ночью в кровати поворочайся и подумай.
— Ничего себе, хорошенькое наказание, — сказала Римма-Риммуля, но бумажку с носа содрала.
Сережа вышел на дорогу. На дороге поднял веточку и зашагал, помахивая ею. Его догнал трактор. Сережа посторонился. За трактором тянулся, вихляясь, прицеп, наполненный кукурузными початками. Из кабины высунулся Мишка Даньшин.
— Эй! Куда? — крикнул он. — Подвезти?
— Давай, давай, вперед, — демонстрируя бег на месте, ответил Сережа. Проплыло мимо удивленное лицо Мишки Даньшина. Трактор скрылся в облаке пыли.
Лежала на поле картошина с позеленевшим бочком. А неподалеку лежала картошина, только что вынутая из земли. Спросила картошина, только что вынутая из земли:
— Ты что здесь лежишь, аж позеленела?
— Да здесь работала бригада «Эй, ухнем!». А ты что лежишь?
— Это ребята из той же бригады кидались мною.
Глава шестнадцатая
Помидоры
Через овраг, через узенький кривой переулочек Сережа вышел на пустую деревенскую улицу. Постоял, поглядел в одну сторону, в другую. Куда идти? И что делать? Одно дело, впрочем, у него было. Он не успел тогда отдать три рубля Зинаиде. Засмущался и убежал.
Сережа двинулся вверх по улице. До самого магазина ему так никто и не встретился. И в магазине, кроме Зинаиды, никого не было.
— Здравствуйте. Я принес, вот, — прошел Сережа с опущенной головой и положил деньги на прилавок.
Зинаида посмотрела равнодушно, достала из-под прилавка коробку, смахнула туда три рубля. Сережа стоял, ждал, может, она что-нибудь скажет. Она ничего не сказала, приняла свою обычную позу, легла на прилавок грудью и стала смотреть на улицу сквозь стеклянную стену магазина.
— До свиданья, — попрощался Сережа.
На пристани какой-то старичок заводил на паром лошадь. Она фыркала, упиралась, не хотела идти. Сережа постоял, посмотрел.
На мелководье шныряли мальки. Ржавая железка с деревянной ручкой, над которой они шныряли, оказалась старинным серпом. Сережа вытащил серп из воды, оббил ржавчину, принялся отчищать песком лезвие.
На буксировщике возился Сашка, мыл из брандспойта палубу.
— Эй, Серега! Топай сюда! — крикнул он.
Сережа нехотя поднялся по сходням на дебаркадер. Прошел вдоль беспорядочно составленных велосипедов, пролез под перильца, хотел спрыгнуть на буксировщик, но передумал, сел на краю дебаркадера, ногами уперся в буксировщик. Сашка выключил помпу и теперь раскладывал шланг для просушки.
— Что это у тебя? — спросил он. — Покажи.
Сережа молча протянул серп.
— Чего здесь столько велосипедов? — поинтересовался он.
— Стоянку устроили. Кто в городе работает. Сюда на велике, а дальше катером. Смотри, с клеймом, старинный, — удивился Сашка, разглядывая серп. — Плакала Саша, как лес вырубали. Только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она.
Сережа засмеялся.
— Чего? — спросил Сашка. — Чего смеешься? — и сам засмеялся.
Из кубрика через дверь, расположенную на той стороне буксировщика, вылез дядя Вася, обошел катер, раскрыл со скрипом железные дверцы машинного отделения, мрачно стал спускаться по крутой лесенке. Буркнул, не глядя:
— Чего возишься?
— Все готово, товарищ капитан, — приложил Сашка весело руку к голове. Серп он держал в другой руке, спрятанной за спиной. — Дядь Вась?
— Чего? — не понял дядя Вася.
— Серп старинный.
— Дурачок, — улыбнулся дядя Вася. Забрал серп, а другой рукой ласково толкнул в грудь Сашку. Постоял еще немного, потрогал заскорузлым пальцем лезвие и, ничего больше не сказав, скрылся в машинном отделении.
— Пригодится в хозяйстве? — с иронией спросил Сережа.
— Пусть, — махнул рукой Сашка. — Возьми гитару. Сыграй чего-нибудь.
Гитара висела над велосипедами на гвозде, вбитом в стойку. Сережа поднялся, снял ее и снова сел.
— Опять расстроенная?
— А как же, — согласился Сашка, — от сырости.
— Неправильно натягиваешь струны. Меня один музыкант учил: нужно натягивать и проверять в ритме сердца. Биологический метроном. Биологический ритм должен совпадать с музыкальным, — объяснял Сережа, настраивая гитару. — Это открыл один армянин.
— Тутельян?
— Почему Тутельян?
— Это я так, — махнул Сашка свободной рукой. — А я, между прочим, свое сердце не слышу. Даже когда руку приложу, не слышу. Как будто его нет. Чего рано закончили работу?
— Не закончили, — сказал Сережа, и звук натягиваемой струны сделался тоньше, напряженнее.
— А как же ты?
— Прогнали меня. Он думает, я завтра скажу ему что-нибудь иное.
— А что ты должен сказать?
— Что мне нравится убирать картошку.
— А тебе не нравится? — спросил Сашка.
— Меня заставляют — я работаю. Как умею. Почему я должен говорить, что мне нравится? Мне нравится с гитарой сидеть. Мне нравится, когда мне что-то нравится, и с тем, что это нравится, не справиться.
— Ну, ты впаял ему. Так и сказал?
— Это не я сказал. Это поэт сказал — Евтушенко.
Сережа настроил гитару и передал Сашке.
— Чего ты? — удивился тот.
— Не хочется. Настроения нет.
— А у меня всегда есть. Мне бы только зуб полечить. И научиться играть на гитаре.
Сашка принялся тренькать, Сережа сидел, играл педалью велосипеда. Крутил в одну сторону, в другую.
— И гоночные есть?
— Гоночный ты лучше не трогай, — сказал Сашка. — Это Тимохин. Голову оторвет. Если хочешь покататься, возьми вот тот, Нюркин. Она по суткам в горбольнице работает.
— А можно?
— Бери! Я сказал — бери. Я сторожу за прокат рыбой плачу. Подожди, я с тобой. Дядь Вась, — наклонился Сашка в открытую дверь машинного отделения, — я съезжу тут в одно место. С Серегой.
Дорога от деревни шла в гору. Ехать было трудно, жарко. Виляя передними колесами, с трудом проворачивая педали. Сережа и Сашка ехали, как в замедленной съемке. Наверху их охватил жаркий ветер. Они ринулись наперегонки по каменистому гребню. Завидев велосипедистов, на обочину дороги сошел дед. У него была огромная седая борода, железнодорожная помятая фуражка на голове. Под мышкой он держал березовый веник. Дед с любопытством посмотрел вслед велосипедистам. Сашка затормозил, Сережа проехал немного дальше и тоже остановился.
— Дед, — крикнул Сашка, обернувшись назад, — мы в Березовку проедем?
Дед пожевал беззубым ртом воздух, махнул рукой в сторону деревни:
— Я в баню иду.
Сашка хмыкнул. Отъехав от деда, ребята рассмеялись. Им стало ужасно весело.
— А ты говоришь — копать. Ее есть надо, картошку! — крикнул Сашка. — С маслом! Жареную!
— Нет, вареную. Со сметаной! — крикнул Сережа.
— С грибками!
— С огурчиками!
Они крутили педали.
— У Ван-Гога такая картина есть, — крикнул Сережа.
— Какая?
— «Едоки картофеля».
— Во! Это про нас.
За небольшой рощицей дорога снова пошла под уклон. Внизу поблескивала небольшая лужа. Ее можно было объехать, но ребята разогнались и перемахнули лужу вброд. Пока Сережа ловил ногами педали, Сашка затормозил, и Сережа чуть не наехал на него.
— Ты чего?
— Тормози, приехали. — Сашка слез с велосипеда, двинулся к помидорному бурту. — Мы уже за границей.
— Почему за границей?
— Колхоз «Березовский».
— А я откуда?
— А ты, — Сашка назидательно поднял вверх палец, — из совхоза «Первомайский». Надо ящичек целеньких помидорчиков набрать.
— А можно?
— В помидоре главное что? Что он дитя природы. Взять его у природы — наша задача.
108-я школа располагалась в заводском районе. Многие рабочие были совсем еще недавно деревенскими жителями. Дети их родились в городе. Социологи из группы «14–17» (возраст опрашиваемых) задались целью выяснить, существует ли у молодого поколения горожан духовная связь с деревней. Выбор пал на 9 «А». В этом классе только три ученика были чистыми горожанами: Сережа Жуков, Ляля Киселева и Юра Лютиков.
Социологи — две девушки в париках — сели за учительский стол. Они улыбались, и девушка, которая была в очках, сказала:
— Поднимите руку, у кого есть бабушка в деревне.
После небольшой паузы поднялось несколько рук, потом еще одна, еще три. Всего в классе было сорок человек, без Ереминой, которая в середине года перешла в другую школу. Четырнадцать человек рук не подняли, не признались в своем родстве с деревней. У Смирнова бабушка два года назад умерла. Зачем поднимать руку? Зуев каждое лето ездил в деревню к деду. Дедушка — не бабушка.
У Алены Давыдовой бабушка была жива. Любимая бабушка Наташа.
Но Алена упустила момент, когда надо было поднять руку. Обернулась посмотреть, кто поднял, а кто нет, а про себя забыла. «А, подумаешь, перебьются», — решила она. Но вечером, ложась спать, вспомнила, и на душе стало нехорошо. Чувство вины перед бабушкой мешало ей заснуть, как обычно, безмятежным девчоночьим сном. Алена лежала, смотрела в окно, занавешенное тяжелой шторой, сквозь которую слабо пробивался свет уличного фонаря, и ей хотелось плакать. Она и заплакала: горько оттого, что предала бабушку, и сладко оттого, что любила бабушку после этого еще сильнее. Слезы ее были как дождик в солнечную погоду. Они не обезображивали горестными морщинами лицо, а умывали его. Так она и заснула, уткнувшись носом в мокрую от слез подушку, умытая, просветленная, почти счастливая.
Глава семнадцатая
Заботы директора совхоза
Ребята закончили работу и по одному, по двое стягивались к середине поля, где на опрокинутой корзине сидела Марьянна, подводила итоги с бригадирами.
Директорский газик выскочил на поле и запрыгал по кочкам наперерез мальчишкам и девчонкам. Машина остановилась. Из нее торопливо вылез директор совхоза.
— Подождите! У меня к вам просьба. Сейчас машины придут. Их надо загрузить. Поработайте еще немного. Кто у вас бригадир?
— У нас? — спросила Оленька Петрушина. — Кузнецов.
Подошла Марьянна.
— Мы, собственно, уже закончили, — сказала она. — Не знаю, вас поставили в известность или нет: мы работаем четыре часа. С восьми до двенадцати. А потом у нас мероприятия: конкурсы, боевые листки, купание.
— Я понимаю. Машины придут из города.
Подошла Зоя Павловна и сразу же включилась в разговор:
— У нас приказ министра.
— А у нас поле с картошкой, — грубо перебил ее Геннадий Алексеевич.
— Нет, позвольте. Мы и так вчера задержали ребят. В результате не провели викторину. Все выбились из сил и попадали на кровати, особенно девочки. — Подошел Петр Иванович. — Вот наш начальник лагеря Петр Иванович. — Что вы молчите?
— Может быть, нам лучше в конторе договорить? — предложила Марьянна.
— Да некогда мне в конторе сидеть, — с досадой снял кепку директор совхоза. — Дожди нас маленько выбили из плана. Теперь возим прямо в магазин. Целый район без картошки останется. Вы из какого района?
— Из Коминтерновского, — вразнобой ответили ребята.
— Вот туда и возим.
— Придется, видимо, остаться, — неуверенно проговорил Петр Иванович. — Может быть, не всем. Девочки пусть идут.
— Ох! — вздохнула Алена Давыдова. — Я не согласна. Мама придет в магазин за картошкой, а ей скажут: «Нету, дочка не накопала». Нет уж, не согласна я. Тем более, что у меня бабушка деревенская. Нет, уж я останусь. У меня же бабушка деревенская, — с наслаждением выкрикнула она.
Ребята заулыбались. Улыбнулся и директор совхоза.
— Нет, правда! — еще раз выкрикнула Алена. — У меня бабушка деревенская. И сама я деревенская.
Подошел Толя Кузнецов.
— Чего раскричалась? Делать нечего? У меня тоже деревенская.
— Да нет, ты не понимаешь. Дело в том, что у меня бабушка деревенская.
Толя Кузнецов не выдержал, улыбнулся.
— Вот дура, — сказал он.
— Выручайте, дорогие шефы, — еще раз попросил директор. — В последний раз. А может, и не в последний. Такое уж у нас дело общее.
БРИГАДА КУРЧЕНКО 9 «Б» ЗАКОНЧИЛА ПОГРУЗКУ ДВУХ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ МАШИН НА СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ БЫСТРЕЕ БРИГАДЫ КУЗНЕЦОВА 9 «А», КОТОРАЯ РАБОТАЛА БЕЗ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА (С. ЖУКОВА) И БЫСТРЕЕ СМЕШАННОЙ БРИГАДЫ ЯКОВЛЕВОЙ И ПЕТРУШИНОЙ 8 «А» и 8 «Б». ВСЕМУ СОСТАВУ БРИГАДЫ КУРЧЕНКО ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ТРУДОВАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ С ЗАНЕСЕНИЕМ В ТРУДОВОЙ ПАСПОРТ.
Глава восемнадцатая
Купание и телевизоры
Зоя Павловна ходила среди беспорядочно разбросанной одежды на берегу и, вытянув шею, смотрела за ныряющими, плавающими, хохочущими мальчишками и девчонками. В руках у нее был блокнот, а на носу очки. Никто никогда раньше не видел Зою Павловну в очках. Она их старалась не носить. Но сейчас был очень ответственный момент. Надо было следить, чтобы никто не утонул. И Зоя Павловна надела очки и, когда они сползали, нервно подталкивала дужку двумя пальцами вверх, поближе к глазам.
— Разве ты носишь очки? — спросила Марьянна. — У тебя плюс или минус?
— Я их надела, как бинокль, — небрежно ответила учительница, и голова ее на тонкой, далеко вытянутой шее забеспокоилась. — Не вижу Уварова. Лагутина, где Уваров? Кузнецов?
— Здесь я, — поднялся за ее спиной Уваров. Он лежал на песке за перевернутой лодкой. — Зоя Пална, Уваров — это я, — показал Женька, ткнув себя пальцем в грудь. — Здесь я.
Учительница сразу не смогла его разглядеть: очки сползли, и она смотрела поверх очков, потом наконец поправила их, как надо, спросила:
— Почему не отметился?
— Я опять полезу.
— Но ты же вылез, должен был отметиться, — помахала она блокнотом. — Полезешь в воду — я тебя снова запишу.
— Я лучше здесь буду лежать, — сказал Женька и лег на песок. — Вычеркивайте.
— Уваров, ты тут свои порядки не устанавливай, — заметила Марьянна. — Трудно, что ли, отметиться?
Петр Иванович посматривал за ребятами с мостков. Конопатый рыженький мальчишка сидел в «казанке», привязанной к мосткам, и ловил рыбу.
— Распугали тебе рыбу? — сочувственно спросил учитель.
— Не… Рыба не боится, когда купаются, — скучно ответил пацан и сдвинул козырек фуражки на лоб, чтобы посмотреть, кто с ним заговорил. Петр Иванович не показался ему интересным собеседником, и мальчишка отвернулся.
— Есть места, где не боится, — согласился учитель. — Может, у тебя крючок плохо привязан? Крючок надо уметь привязывать. Тебе кто-нибудь показывал, как привязывают крючки?