Майка не согласна:
— Ты ему на сложение, а ему нужно все четыре действия…
Бабка раскрыла кошёлку с яйцами, проверяет — не побились ли.
Пышта поглядывает на кошёлку нежно: вот бы зажарить яичницу! Глазунью! Ну хоть на три желтка. Для него одного. Для одного? А остальным с голоду умирать, да? Надо яичницу из ста яиц, чтоб всем хватило!
— Пышта, ты считаешь или нет?
«…Одна бабка, прибавить поросёнка, прибавить четырёх кроликов и трёх уток, и ещё пять Непроходимимов — четырнадцать».
— А теперь сосчитай, сколько в автобусе ног!
Пышта складывает: у кого две ноги, у кого четыре — морока!
— Не хитри, не складывай! Умножай! Три утки по две ноги да четыре кролика по четыре, и людей не забудь.
Женя помогает Владику на свой лад:
— Давай, Пышта, множь людей на ноги, ноги на уток, уток на кроликов… — и получает от Майки щелчок в затылок: не мешай человеку заниматься.
Пышта уже почти сосчитал, как вдруг бабка:
— Учись, милок, копейки счёт любят, копейка рубль бережёт.
— А я не копейки… — Пышта злится: сбила, надо опять с самого начала.
— Я неучёная, так меня каждый норовит обмануть. Давеча я кассирше трёшник подала. Говорю: «Где сдача?» А она мне: «Всё, бабуся, сдачи нет». А как же нет? Я всего полсотни яичек и взяла. Так разве ж правду найдёшь?
— Так всё верно, бабушка, — успокаивает её Майка. — Пять десятков по шестьдесят копеек, выходит три рубля. Никакой сдачи не полагается.
— Где ж правильно! — не унимается бабка. — Обсчитала! Они завсегда обсчитывают.
— Может, вы о людях по себе судите? — спрашивает Женя.
Опять обижает старуху. Ну чего привязался? Бедная неучёная старушка, все её обманывают, все обижают. Но за разговорами Пышта забыл посчитать свои собственные ноги…
— А зачем вы, бабушка, в магазине яйца скупали? — спрашивает Фёдор. — У вас же свои куры есть, вы их чистым зерном кормите…
— Да сколько у меня тех курей? Всего ничего! — жалуется старуха.
— Имеющий уши да слышит! — объявляет Женя.
— Я и так слышу! — отвечает Пышта. — Теперь уши мне считать?
— Считай, — соглашается Владик.
Ну, это задача простая. Ведь ни у кого не бывает больше, чем два уха. Значит, если два уха взять 13 раз, получится 26.
Но Женя спрашивает у бабки:
— Позвольте, а где уши у ваших уток? Одни дырки, а раковин не вижу!
— А кто их знает… — отвечает бабка.
— Цену им на рынке знаете, чтоб подороже продать. А где уши, не знаете? Продавать честным гражданам безухих уток — неблагородно, это нарушение правил торговли! За это можно и в милицию…
Женя говорит серьёзно, но все Непроходимимы понимают, что он шутит. Рыжие чертенята смеха пляшут в его глазах. А старуха не знает, что он шутник, она обижается на такое грубое слово: «милиция». И начинает кричать, что она обмана покупателей не позволит, что утей она зерном откармливала. А Женя твердит, что утки её негодные.
Уже и Майка, и Владик толкают Женю, а он — своё!
Старуха кричит:
— Где я возьму, если утям бог ушей не дал!
А Женя:
— Недобросовестно сработал ваш бог, гражданочка. Некомплектные у вас утки! Когда мы свой автобус собирали, с нас автоинспекция требовала, чтоб всё было в полном комплекте: и сигнал, и баранка, и выхлопная труба… Предъявляйте уши! А то не повезём!
Такой поднялся крик, что оглохнуть можно.
Майка кричит:
— Да что за ерунда! Замолчи, Женька!
Фёдор хохочет. Утки крякают. Вдруг бабка как заорёт:
— Да останови ты машину, окаянный, дурацкая твоя борода! Мне возле того просёлка сходить! Всю голову задурили, с вами опять проедешь!
Стоп. Сердитая бабка тащит к выходу свою визжащую, крякающую поклажу. И покрикивает на Фёдора:
— Тащи аккуратней! Бороду отрастил, а старость не уважаете!
Повозилась, пошуршала рукой в кармане широкой юбки, что-то вытащила и ткнула в ладонь Владику.
— Уж не взыщи, ещё не наторговала. А товару у меня, сам видишь, всего ничего, — жалостливо проговорила она и ловко скакнула с подножки на дорогу. Пристроила поклажу через плечо, да под мышку, да в обе руки и зашагала по просёлку, прямая, как цапля.
А в автобусе все, окаменев, смотрят на ладонь Владика. А в ладони лежит сложенный квадратиком замусоленный рубль. И сам Владик глядит на него, словно это не рубль, а дохлая мышь.
— Ах ты чёртова старуха, пережиток капитализма! — наконец вымолвил Владик. — За кого она нас принимает? За торгашей?
И он выскакивает из машины и бежит вслед за бабкой:
— Гражданочка, погодите! Уважаемая бабка, постойте!
Но она отмахивается:
— Пропади пропадом ваш автобус. Хуже телеги, всю душу вытряс… — и шагает всё прытче.
— Давай погудим ей? — предложил Пышта.
— Валяй гуди!
Но старуха не думает останавливаться. Шагает. А перед ней, задом наперёд, идёт красный Владик, говорит, объясняет. Тут и все выпрыгнули из автобуса:
— Постойте!.. Бабушка!..
Бабка, как увидала погоню, опустила пожитки и вдруг стала дёргать себя за кофту на груди и причитать тонким голосом:
— Берите последнее!.. Грабьте старуху!..
Пышта даже перепугался. Может, она их за разбойников приняла?
Владик протянул ей рубль:
— Возьмите обратно! Вы думаете, как при капитализме — всё продаётся и покупается?
— Мы к вам со всей душой! — объяснила Майка.
— Бери, бабка, — усмехнулся Фёдор. — Твои деньги. Не для них старались.
Она зорко оглядела всех, даже Пышту:
— И чего вам взамен надо?
— Ничего, — сказали все, и Пышта тоже. Но всё-таки он подумал: «За рубль можно купить десять порций мороженого».
— Значит, за «так» подвозили? — Она посмотрела с подозрением.
«За «так» одни подзатыльники дают», — вспомнил Пышта, но смолчал.
— Нет, не за «так»! — звонко сказала Майка. — А за доброе человеческое отношение.
— Когда человек человеку друг, а не волк! — объяснил Владик.
— Ох, не знаю, бабушка, как вы будете такая отсталая при коммунизме жить? — спросил Женя, и смешливые рыжие чертенята на миг выглянули из его глаз и спрятались.
— Так и буду жить, — ответила бабка, цепко выхватила с ладони Владика рубль и стала засовывать в толстый кошелёк. — Чего ж теперь со мной сделаешь, с отсталой, а? Ты меня подвёз, сердобольный? Небось из коммунизма тоже не высадят, подвезут… А ну, подсоби, борода! — И она взгромоздила на себя свои пожитки.
Женя надел на глазок аппарата чёрную крышечку:
— Так. Увековечил я этот экземпляр, пережиток капитализма. Для музеев, для будущих поколений.
Крепким шагом бабка, прямая, как шагающая палка, шла вперёд, к рынку. Напоследок всё же обернулась, что-то её озадачивало.
— Может, яичками возьмёте? Я с десяточек наберу! Куры у меня плохо несутся…
— Знаем, бабка, знаем! Своих хватает да ещё накупила у государства задёшево, на рынок тащишь — продать подороже. Спекулянтка ты, вот кто!.. — крикнул Женя.
И все дружно полезли в автобус.
И Пышта понял, что он ни за что не взял бы у неё ни одного яйца, хоть бы с голоду умирал! И он сердито крикнул ей вслед с подножки:
— Всё равно высадят из коммунизма, не повезут! Пережиток!
— Замолчи, Пышта! — строго прикрикнула Майка.
Может, и правда у него получилось слишком громко? Но это потому, что он всё-таки очень, очень любил яичницу-глазунью.
Глава 6. Концы и начала
Пролетают мимо раздетые рощицы; белые стволы — чёрные ветки. Поворачиваются поля — серая щетинка стерни. Словно сказочное войско высунуло из земли головы — ряд за рядом кочаны капусты.
Въехали в Прудковский район. Теперь до самих Прудков недалеко.
Фёдор включил радио. Диктор сказал: «Битва за хлеб продолжается. Сегодня передний край хлебного фронта переместился на дороги, по которым везут хлеб к элеваторам. Ни зёрнышка не должно пропасть! Пионерские дозоры, комсомольские дозоры, общественные контролёры, будьте начеку! Не проходите мимо!..»
И только кончили передавать про хлеб и заиграла музыка, Непроходимимы увидали: перегоняет их грузовик с зерном. Ветер вздувает брезент, и зерно из-под него летит золотой метелицей и ложится на дорогу.
Фёдор стал изо всех сил сигналить. Но грузовик уходил, и теперь виднелся только его задний борт и толстые удирающие колёса.
— Нажимай! Догоняй! — кричала Майка Фёдору.
Он нажал на педаль, прибавил газу. Всё в автобусе дребезжало и прыгало. Расстояние до грузовика стало уменьшаться. Улетающие зёрна заскреблись с голубые стены. Пышта увидал в чужом шофёрском зеркальце глаза чужого шофёра.
Майка опустила стекло в окне. Автобус поравнялся с кабиной грузовика, и Майка закричала шофёру:
— Брезент сорвало! Зерно летит! Хлеб теряете!..
И Пышта, высунувшись, тоже кричал:
— Летит! Летит!
Но шофёр повернул к Майке широкоскулое лицо ухмыльнулся:
— Ладно, страна наша богатая, не обедняет!.. — А потом подмигнул ей и крикнул: — Ты не плачь, Маруся, я к тебе вернуся! — и прибавил скорости.
И грузовик пошёл, пошёл, легко обгоняя автобус. Только зерно и колючая ость полетели Непроходимимам в глаза.
— Отвратительный тип, вредитель, удрал! — расстроилась Майка.
— Не удерёт! — Женя похлопал рукой по киноаппарату. — Тут он у меня, голубчик! Пусть теперь ответ держит перед своими товарищами!
Молодец Женя! Успел снять всё: и струи зерна, летящие по ветру, и ухмыляющуюся физиономию шофёра, и на заднем борту номер удиравшей машины.
Женя наснимал уже много важного. Всё хорошее он снимает, чтоб показать людям: вот, глядите, как хозяйничают хорошие хозяева! А всё плохое, чтоб видели: вот как обращаются с вашим богатством всякие ротозеи!
Он проявляет плёнки ночью, когда темно и когда все спят. Он бережно складывает их в железные коробки, а концы лент, чтоб не разматывались, заклеивает кусочками липкого пластыря. А кончик одеон плёнки Пышта заклеил сам. Под руководством Жени. Это грустная плёнка. Ехали мимо строительства. Вылезли из автобуса, чтоб снять хорошее, а пришлось снять плохое. Подъехал самосвал, поднял кузов, и кирпич из него лавиной, ломаясь и трескаясь, повалился на землю и придавил тоненький тополёк.
А ведь на заводе рабочие старались, чтоб каждый кирпич был прочным. И тополёк тут посадили заботливые руки. И он уже тянулся вверх, готовился дать прохладу и тень всем людям, и этому шофёру тоже. Пусть, пусть это сохранится на плёнке, пусть все увидят.
«И пусть ещё увидят того дядьку, который зерно вёз! — думает Пышта. — И как же этим двум дядькам не стыдно!» И почему-то ему вспомнилось, вроде бы и не к месту, как в классе Аглая Васильевна подняла высоко тетрадку и сказала:
«Взгляните на неё, ребята! В ней, бедной, осталось только четыре листка, остальные все выдраны! Потому что из них сделали голубей. А сколько в ней клякс! Чья она, как вы думаете?»
И все дружно ответили: «Пыштина!»
Но ведь это было давно, ещё до отъезда!..
Так думает Пышта, а сам сидит один в запертом автобусе. Автобус стоит. Все ушли, а Пышту с собой не взяли. У него порвалась подошва. Потому что на утренней стоянке он играл в футбол консервной банкой.
Но автобус стоит, конечно, не поэтому. В нём самом стало что-то постукивать и покашливать. Пришлось остановиться, не доехав до Прудков. Фёдор пошёл в мастерскую, унёс с собой какую-то автобусную железяку чинить. Все ушли. А Женя захватил Пыштин сапог, подошьёт где-нибудь.
Майка перед уходом сказала строго:
— Пока не трясёт, садись, переписывай упражнение!
Когда Майка вернётся и спросит: «Почему не переписал?» — он ответит: «Пышто я занозил руку». Она скажет: «Покажи!» А он нарочно намазал целый-невредимый палец йодом погуще — поди разбери, была там заноза?
Владик, уходя, тоже дал ему руководящие указания:
— Имей в виду, Пышта, тебе оказано большое доверие. Мы оставляем на тебя всё имущество бригады. Надеюсь, ты всё время будешь думать об этом доверии, ничего не испортишь, не сломаешь.
— Ладно! — пообещал Пышта.
И вот он сидит и думает о большом доверии. Думает, думает… Но нельзя же думать всё время об одном. Он размышляет о всех вещах. Об аккордеоне. Его трогать нельзя. Подумаешь, он и не собирается! Он его уже сто раз трогал раньше. Думает о печатной машинке. Нельзя трогать? Пожалуйста! Не надо! Тем более, что она заперта.
Пышта думает про киноаппараты и про монтажный станочек. На этом станочке Пышта сам крутил ручку. Плёнка перематывалась с одной катушки на другую, а в это время он вместе с Женей просматривал на просвет плёнки сквозь увеличительное стекло, и Женя вырезал ножницами ненужные кадры. Очень интересный станочек.
Ужасная мысль влетает ему в голову: среди плёнок, которые увидят на экране все люди, есть снятые в чайной! В тот раз, когда Пышта требовал мороженого и топал ногами. Ведь когда он с позором уходил куда глаза глядят, за ним пристально следил глаз Жениного киноаппарата.
В голове у Пышты созревает план. Он ныряет под скамью, выдвигает станочек, зажигает под увеличительным стеклом фонарь и открывает железную коробку с плёнками.
Их тут много. Но в какой топает ногами Пышта?
Он вынимает первую, отлепляет кончик, закладывает его в станок и крутит ручку. Всё получается отлично, недаром он, Пышта, теперь помощник киномеханика! Плёнка перематывается с катушки на катушку. Сквозь увеличительное стекло Пышта видит: бегут кадры. Они чёткие, ясные. Птицеферма… Белые куры… С кадра Пыште улыбается молоденькая птичница Паня. Он её хорошо запомнил. Она угощала его подсолнушками, рассказывала Майке, что гулять не ходит, потому что учится в заочном институте. Заочный — значит «заглазный», его отсюда не видно. Он в городе, а она учится тут, по почте. Нет, на этой плёнке Пышты, конечно, нет.
Он запускает другую. Потом третью. Каменщик кладёт стену, строит больницу. А вот и самосвал, тот самый.
Кирпичи валятся грудой из кузова и придавливают тополёк…
А потом опять шоссе, столбы, кузов грузовика. Брезент стоит на ветру, как парус. Летит зерно. Зёрна целенькие, тугие, лежат на бетоне, в пыли, прямо под колёсами автобуса. Это потерянный, загубленный хлеб. Хлеб, который никогда не испекут. Пусть со стыда сгорит тот шофёр!..
А где, где ненавистные кадры, которые Пышта хочет поскорей вырезать? Он уже и ножницы приготовил. Как вдруг случайно взглянул в окно и увидал: идёт Женя, под мышкой Пыштин сапог. Скорей, скорей, не глядя на кадры, Пышта докручивает плёнку до конца, заклеивает кончик, суёт всё под скамью.
Успел!
Женя отпирает дверь и влезает в автобус.
Пышта сидит смирнёхонько, дует на вымазанный йодом палец.
— Уедем только вечером, — сообщает Женя. — Получай свой сапог. Починил.
— Спасибо! — Пышта так вежлив, голос у него такой нежный, что Женя с подозрением осматривается вокруг.
Всюду порядок.
— Ничего не натворил?
— Палец занозил, — смиренно отвечает Пышта. — Уже вынул занозу.
— Надевай сапоги и отправляйся гулять. Детям нужен свежий воздух, — распоряжается Женя. — Обедать будем через час. Понятно?
— Понятно! — Пышта отправляется гулять.
А Жене кажется, что железная коробка слишком торчит из-под скамьи. Он заглядывает в неё: у всех катушек хвостики залеплены прочно. Всё в порядке.
И не знает Женя того, что ещё час назад тут были прилеплены совсем другие хвостики, в которых начала плёнок. А Пышта их перемотал, и тут очутились концы. Но и сам Пышта об этом не догадывается.
Глава 7. Сидор Сидоров
Пышта просыпается.
Нет, ещё не утро, ещё вечер. Что в автобусе? Фёдор поёт что-то незнакомое:
— Сегодня ты-ы-ы, а завтра я-а-а-а…
— Наоборот! — перебивает Владик. — Завтра Женя, послезавтра я.
Фёдор поёт совсем нескладно:
— Сегодня я-а-а, а завтра ты-ы-ы, а послезавтра о-о-он…
— Мальчики, перестаньте дурачиться, ведь мы решаем серьёзный вопрос!..
Это — Майка. Оказывается, они решают вопрос.