Первый раз за всю свою жизнь пески видели перед собой настоящий луг и непризрачный настоящий ручей. И думали: сейчас разольются они по лугу, и прорастут сквозь них травы.
— И перестанем мы быть желтыми, — говорили пески, растекаясь по лугу горячими струйками. — Скоро мы зазеленеем и не будем больше задыхаться от зноя. -
Слой за слоем растеклись они по лугу, и умерли присыпанные ими цветы, перестал бормотать ручей, улетели птицы и унесли свой песни. Вокруг стало душно и желто, как в пустыне. У горизонта опять заплескались озера призрачной воды и закачались деревья призрачного леса.
Тогда поднялись пески и пошли дальше. Долго шли они и пришли к роще молодых осинок. На опушке прыгали зайцы, в тени от оводов прятался лось. Где-то за деревьями тоскливо и нудно кричал кобчик:
— Би-ить... Би-ить...
Только неизвестно было, кого ой собирается бить и когда. Пески лежали и слушали. Они первый раз в своей жизни видели перед собой настоящую рощу с настоящими непризрачными деревьями.
— Сейчас мы войдем в нее, и будут раскачиваться над нами молоденькие осинки, — сказали пески и желтыми ручейками втекли в рощу.
Слой за слоем улеглись они между деревьями, и деревья умерли, задохнулись в их зное. И стало вокруг так же душно и желто, как в пустыне.
И пески опять пошли Дальше. Они подходили к озерам. Разгоряченные, погружались в них и умирали озера. Они входили в леса. И леса падали, умирали. Все дальше и дальше шли пески по земле, и все дальше и дальше следом за ними шла пустыня.
И кричали пески, задыхаясь от зноя:
— Мы хотим быть лугами! Мы хотим быть рощами! Мы хотим жизни!
А несли с собой смерть.
И заволновались тогда озера; задумались рощи: что если пески, пройдут по всей земле и всю , ее уставят желтыми сыпучими барканами? Что если по всей земле растечется пустыня?
И тогда подал свой голос Джузгун. Размахивая
упругими веточками, он сказал:
— Надо остановить их. Они ищут жизни, надо дать им ее.
И рассеивая семена свои, он пошел навстречу пескам. Выставляя навстречу им свои зеленые ветви, он говорил:
— Стойте. Вы хотите жизни? Я буду жить среди вас. Я уже иду, а следом за мной придут и поселятся среди вас другие кустарники и даже цветы.
Он кричал изо всей силы, но что его голос перед криком обезумевших от зноя песков! Они надвигались на него, слепые в своем отчаяний, готовые подмять его под себя и сломать;
Но не сломали. Крепко держался Джузгун за землю и все рассеивал и рассеивал свои семена. Он говорил прорастающим сквозь пески кустикам:
— Дети мои, нам трудно, но мы должны устоять. Мы должны остановить пески. Они обезумели от солнца и сами уже не видят, что делают.
И все сеял и сеял свои семена.
И чем шире разрастался Джузгун, тем все медленнее текли пески, а однажды и вовсе остановились. Оглянулись вокруг и воскликнули:
— Жизнь! К нам пришла жизнь! Мы перестали быть пустынными.
А Джузгун покачивался, счастливый, и слышался его немного уставший голос:
— Я говорил вам — стойте! — а вы были глухи. Смотрите, к вам уже идёт, покачивая пурпурными бомбошками, Астрагал, помаргивая голубыми глазками, идет Вероника, а вон, размахивая душистой метелкой, шагает Мятлик. Идет к вам жизнь.
И говорили пески, счастливые:
— Оказывается, и среди нас может быть жизнь. Мы тоже можем быть зелеными, как луга, просто никто раньше не догадался засеять нас добрыми семенами.
ТРОЕ В ОДНОЙ ТУЧЕ
Жила у моря Молния. Увидела она как-то: садится Дождик в тучу, спросила:
— Куда это ты собираешься?
— Ласточки весть принесли: Засуха в полях поселилась, все напрочь сжигает. Хочу пролиться над
ними, освежить.
— От тебя от одного толку мало будет. Смочишь ты поля, а Засуха опять все высушит.
— А что же мне тогда делать?
— Возьми меня с собой, — сказала Молния.
— У меня вон кнут огневой какой. Ожгу раза два, долго помнить будет.
— Хорошо, полезай в тучу, — сказал Дождик.
Залезла Молния. Свернулась в клубочек. И стало их двое. Хотели Они было уже лететь, да тут Гром подошел к ним с огромным барабаном.
— Куда это вы, — спрашивает, — собрались?
— Ласточки весть принесли: Засуха в полях поселилась, все напрочь сжигает. Хочу пролиться над ними, освежить, — сказал Дождик.
— А я хочу ожечь ее раза два кнутом огненным, чтобы помнила, — сказала Молния.
— От вас двоих толку мало будет, — сказал Гром. — Ну смочишь ты, Дождик, поля, а ты, Молния, хлестнешь раза два Засуху кнутом огненным, перетерпит Засуха и опять жечь будет.
— Что же нам тогда делать? — спросил Дождик.
— Как же нам теперь быть? — сказала Молния.
— Возьмите меня с собой, — сказал Гром. — Я как грохну в свой барабан, так Засуха со страху в такие края забежит, откуда и дороги назад не отыщет.
— Хорошо, полезай к нам в тучу, — сказал Дождик.
Залез Гром. Уселся на свой барабан. И стало их трое. И поплыли они на туче в поля.
Плывут, смотрят: сидит посреди пшеничного поля ' Засуха, горячая, сухая, а перед ней Суховей пляшет да еще и припевки распевает:
Ох, как размотала Молния свой огненный кнут да как ожгла его по тощему заду. Взвизгнул Суховей, перепрыгнул через Засуху и бежать.
Вскочила Засуха:
— Что такое?
А Молния и ее вдоль спины кнутищем. А Гром как грохнул в свой барабан, и Засухи сразу как не бывало среди полей, только видно было, как прямится у горизонта потревоженная ею трава.
И тогда полил, полил над полями Дождик. И лил долго и все приговаривал:
— Ишь как они вас прижгли, супостаты. Ну ничего, умою я вас сейчас живой водой, вы и поправитесь. И будете урожайными.
— Будете, — добродушно попыхивала огнем сйнеглазая Молния.
— Обязательно будете, — порокатывал Гром.
ЯГОДЫ МОЖЖЕВЕЛЬНИКА
Все лето Можжевельник растил свои ягоды, грел их на солнышке, доставал для них из земли лучшие соки. Это были его. первые ягоды, и ему хотелось, чтобы они были у него вкусными-вкусными. И чтобы за ними приходили ребята с лукошками.
Ягоды созрели к осени, крупные, сочные, аппетитные, но никто за ними не шел. За грибами шли, за рябиной тоже, а на его ягоды и не смотрел никто.
Деревья смеялись:
— Угощение приготовил, а гостей нет.
Можжевельник молчал. Ему было обидно, что все
его старания прошли даром.
Зимой он зябко кутался в снежную одежку, думал: «Если ты создал что-то хорошее, должно же оно кому-то пригодиться...»
И однажды...
Было серое, хмурое утре. Над лесом висели тяжелые темные тучи. Можжевельник ежился от холода, когда услышал вдруг чей-то счастливый крик.
— Сюда! Сюда! Смотрите, какой куст! Он весь унизан ягодами.
Можжевельник оторвался от своих дум и увидел стайку разноцветных щурок. Они опустились на> его ветви, яркие, похожие на солнечных зайчиков. Клевали его голубые ягоды, рассказывали:
— С севера летим. Ух, там и вьюжно сейчас. Есть
нечего, все снегом занесло. У вас здесь хорошо: и рябина вон есть, и у тебя ягоды вон вкусные какие.
Можжевельник был счастлив. Он смотрел, на заиндевевшие деревья й говорил:
— Вы зря смеялись надо мной, деревья: прилетели и ко мне гости. И мои ягоды пригодились. Я так считаю: если ты создал что-то хорошее, оно обязательно кому-то пригодится.
ПЕРО СТРАУСА
Говорят, что это было так, а может, и не так. Кто теперь точно скажет, как это было? Было это давно, когда на земле все еще только рождалось. Родился однажды и Страус. Поднял голову и увидел над собой синее австралийское небо.
Вскочил на ноги.
— Скорее, — говорит, — туда, где облака и солнце. Он хотел было уже разбежаться и взлететь в небо,
да увидел других птиц. Сидели они на полянке среди цветов, и головы у них были опущены.
— Вы - чего это носы повесили? — окликнул их. Страус. — Разве вам крылья даны, чтобы ими по бокам хлопать? Поднимайтесь в небо, там ваше место.
— Поднимись, попробуй, —сказали птицы.
— И поднимусь, — сказал Страус.
— Может, ты и поднимешься, а мы не можем: в крыльях у нас не хватает по перу.
Так сказали птицы, но Страус не поверил им. Разбежался. Подпрыгнул. Разбросил в стороны крылья и... упал. Снова попытался взлететь и снова упал — и в его крыльях не хватало одного пера.
А птицы сидели среди цветов все такие же „грустные. По бокам их висели крылья, бессильные поднять их в небо ненужные крылья.
Жалко их Страусу стало.
— Что ж, — говорит, — мы все сидеть будем? Возьмите у меня по перу и летите под облака. Пусть уж я один земным буду.
И он роздал из своих крыльев перья. И поднялись птицы в небо, а Страус понизу побежал.
Бежал он. Подпрыгивал. Спрашивал у всех:
— Ну как, хорошо в небе-то?
— Хорошо, — кричали птицы, поднимаясь к самым облакам.
Много лет с той поры прошло. Птицы в небе освоились. Страус с землей сроднился. Но зато как увидит пролетающую над головой птицу, так и скажет с гордостью :
— Мое перо ее над землей держит.
Говорят, что это было так. А может, и не так. Кто теперь точно скажет, как это было: было-то это ведь давно.
ПУСТЫНЯ
В лесу живут деревья, на лугах живут травы, в озерах живут рыбы. В пустыне живут пески. Целый день их калит солнце. Целый день их продувают, переворачивают с боку на бок ветра и сгребают в барханы. И кажется, что это совсем не барханы, а пылающие костры.
Кругом дико и пусто. Все, что могло убежать, убежало. Все, что могло улететь, улетело. Ни деревца, ни кустика. И стонет Пустыня, мечется в зное и просит :
— Воды... Воды...
Ее услышал Родничок. Пробился из-под песков. Запенился. Забулькал. В него тотчас же опустилось солнце — в пустыне и солнцу жарко. Сияя солнцем, говорил Родничок:
— Вокруг меня вырастут финиковые пальмы. Их листья дадут большую тень. В тени зазеленеет виноград и расцветут лимоны. Я пришел дать жизнь хотя бы одному твоему уголку, Пустыня.
Пустыня насторожилась. Пески ее встали дыбом.
Они услышали голос воды. И двинулись к Родничку.
А Родничок говорил:
— Не надо!
Родничок говорил:
— Постойте.
Но стоять у песков не было силы и воли. Они умирали от жажды. Они придвинулись к Родничку и засыпали его. Легли над ним горячим, холмом. И только тут спохватилась Пустыня:
— Ах, что я наделала... Мне бы надо подождать, и у меня был бы уголок прохлады, уголок тени. Что ж, впредь я буду умнее. Только бы родился родник.
И Родник родился. Зазвенел, забулькал. И опять насторожилась Пустыня. Пришла в движение. Понесла со всёх сторон к Родничку свои пески:
— Они хотят пить. Напои их.
Родничок говорил:
. — Постойте. Дайте мне окрепнуть.
Но, вздыбленная, шла к нему Пустыня. Она забыла вчерашнее, она не думала о завтрашнем. Она уже сегодня хотела получить свой глоток воды.
И умер засыпанный огненными песками Родник.
В лесу живут деревья, на лугах живут травы, в озерах живут рыбы. В пустыне живут пески. Их калит солнце. Их продувают ветры и сдвигают в огромные барханы. Но кажется, что это не барханы, а могилы оазисов — кладбище родников.
СКАЗКА О МАКЕ
Мак цвел второй день и знал — это все: сегодня облетят лепестки его цветка. Они должны облететь с минуты на минуту. Ему уже тяжело было держать их, и потому смотрел он на солнышко и говорил:
— Что же ты медлишь, солнышко? Опускайся скорее...
Он зацвел вчера утром. И знал: ему цвести всего два дня. Весь день вчера он разговаривал с солнышком, говорил ему:
— Не спеши, солнышко, опускаться. Пусть сегодняшний день будет длинным-длинным. Мне же цвести всего два дня.
Так было вчера, а сегодня проснулся он утром и почувствовал слабость. И понял: не удержать ему долго своих лепестков. Дунет ветер — и облетят они.
И потому говорил Мак солнышку:
— Опускайся скорее.
Он не хотел, чтобы его товарищи видели, как он будет осыпаться. Пусть лучше он облетит вечером, в сумерках, когда все уже будут спать.
«Пусть меня запомнят все цветущим», — думал Мак и торопил солнышко:
— Скорее опускайся, солнышко. Я могу совсем обессилеть и не удержу лепестков. Осыплюсь.
Но он устоял. Он осыпался уже поздно вечером, в темноте. И роняя лепесток за лепестком в черную тьму, Мак думал о солнышке:
«Ты вовремя село, солнышко. Меня никто не видит отцветающим, и поэтому я останусь в памяти у всех только цветущим...»
КАК ПОГИБЛО МОРЕ
Море было огромно. Когда оно вздымало волны и шло к берегу, скалы дрожали. В бурю, косматое, мятущееся, оно было страшным. Й птицы боялись лететь над ним. Даже солнце пряталось за тучи.
— В тебе столько силы, — говорило оно, — что ты можешь даже опрокинуть гору,
— Могу, — говорило Море и пробовало доплеснуть до солнца.
В ясные дни над ним кружили чайки. Они кормились возле его берегов. А в волнах его резвились дельфины.
Море лежало неохватно огромное, и никто не догадывался, что оно умирает.
Когда-то их было совсем немного — водорослей- кремнеземок, с горсть, а может, и того меньше. Стоило только плеснуть Морю, и оно выкинуло бы их на берег, и все было бы хорошо. Но Море сказало:
— Ничтожные карлики. Чем они могут помешать мне? Пусть живут. Места у меня на всех хватит. Да и много ли им нужно места, когда их всего какая- то горстка.
Тогда их была горстка. Теперь они заняли все от края до края, и от них нельзя уже было освободиться. Миллиарды кремнеземок плавали в Море, и был у Моря буровато-желтый цвет.
— Ты, Море, цветешь? — говорило солнце.
А Море вздыхало:
— Не цвету — болею.
И никто не верил, что Море может болеть.
Кремнеземки рождались и умирали. Они были одеты в крепкие панцири. Кремнеземки умирали, а панцири оставались лежать на дне Моря. И время было бессильно перед ними. Они ложились пластами, прочными, как броня.
Море вскипало, бурлило, билось о скалы и все напрасно: кремнеземки не переводились. Море затихало и, готовое разрыдаться от бессилия, подолгу глядело, как бесшумно опускаются на дно умершие кремнеземки, а вместо них нарождаются новые.
И так век за веком.
Море чахло. Мелело. Задохнулись в нем рыбы. Улетели от него чайки. Оно умирало в одиночестве. Солнце глядело на него сверху и удивлялось:
— Что с тобой, Море? Я не узнаю тебя.
Море и само себя не узнавало. Давно ли перед ним трепетали скалы, а теперь у него не было даже сил сказать, слово.
Прошли еще века.
И вот там, где ходили когда-то высокие, как дома, волны, лежит каменное плато. Оно спрессовалось из скорлупок кремнеземок. Так растения-карлики погубили Море.
А ведь когда-то их было совсем немного — какая- то горстка. И стоило Морю плеснуть, легкой волной, и они были бы выброшены на берег. Но оно не сделало этого и потому погибло.
ПЕСНЯ ВОРОБЫШКА
Была зима. Свистели метели, лютовали морозы. Верба царапала по стеклу окна обледенелыми ветвями, просилась в избу:
— Замерзаю я.
И где-то в сарае кулдыкал Индюк:
— Зима в нынешнем году матерая. Не зима — зимища. Долго лежать ей.
И тут высунулся из-под стрехи Воробей и чирикнул:
— А зима-то сломалась уже, на убыль пошла.
— Врешь, — хлестнула его по глазам снегом метель.