И мороз тоже сказал:
— Врешь!
Дохнул на Воробья ледяным дыханием, и поседел Воробей сразу, но все равно выглядывал из-под стрехи, чирикал:
— Правда, сломалась зима. Весна идет, крепитесь,
Вскоре снег изрыхлился, стал дырчатым. Жаворонки прилетели, скворцы. Они. пели о весне. Пели звонко. Индюк и тот. ходил теперь по двору, кулдыкал :
— Вот она, весна-то, пришла...
Много теперь было песен о весне. Но Верба помнила чириканье серого Воробышка. Ему было так же холодно, как всем, но он собрал все тепло свое, чтобы сказать всем:
— Весна идет.
Он первый разглядел ее в белой мути метелей и не побоялся сказать об этом в дни, когда зима еще была в силе и лютовала морозами.
РОС У ОКОЛИЦЫ ДУБОК
Родился у околицы села Дубок. Увидели его козлята, позарились на листочки. И объели их.
— Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.
— Нашей деревне дубы не нужны, — сказали козлята. — Нам и верб хватит.
«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и пошел в рост. Поднялся, чтобы его козлята достать не смогли.
И правда, козлятам он был теперь не по росту.
Но увидели его телята. Позарились на его листочки,
объели их.
— Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.
— Нашей деревне дубы не нужны, — сказали телята. — Нам и верб хватит.
«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и опять пошел в рост. Поднялся повыше, чтобы его телята достать не смогли.
И правда, телятам он был теперь не по росту. Но увидели его лошади. Позарились на его листочки, объели их.
— Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.
— Нашей деревне дубы не нужны, — сказали лошади. — Нам и верб хватит.
«Ну нет, — подумал Дубок. — Я так просто не сдамся». Оправился маленько и опять пошел в рост, не оплошал. Поднялся, расправил плечи и стал таким большим и могучим, никому недоступным.
И заблеяли козлята:
— Вот и у нашей деревни Дуб есть.
Замычали телята:
— Наш Дуб. У нас вырос.
— А как же, — заржали лошади, — нашей деревне никак нельзя без Дуба.
И часто, когда становится жарко, лошади приходят под широкую тень его зеленого шатра. Стоят и дремлют, слушают, как свистит в темных дуплах Ветер. Дупел было бы меньше у Дуба, если бы его не ощипывали когда-то козлята, не срывали его листьев телята, если бы не объедали его лошади. Но кто же тогда знал, что тоненький неуклюжий стебелек разрастется в такое большое дерево.
ЛЯДНИК
Он родился вместе с другими цветами на полянке в лесу и тут же решил прожить как можно дольше. Расти не спешил. И соседу своему Шалфею советовал :
— Ты тоже больно-то не тянись кверху. С опаской, брат, жить надо: один раз живем, ну, как промахнешься.
— Вот й я говорю: один раз живем, — отвечал Шалфей, — и поэтому надо подняться как можно выше, встать как можно прямее. Пусть поглядят на тебя, какой ты есть.
Но Лядник себя показывать не спешил. Он видел: по лесу ходят лоси, придавят копытом или слизнут языком и нет тебя больше.
— А разве я родился, чтобы так быстро помереть? — говорил самому себе Лядник и старался ближе
к земле пригнуться, все его поменьше заметно будет, и он подольше проживет.
Проходил как-то Медведь поблизости. Толкнул березовый пень, чтобы поглядеть, нет ли чего под ним съестного. Откатился пень на полянку, а Лядник — раз! — и поднырнул под него.
— Под пнем, — говорит, — спокойнее.. Здесь меня не видит никто и поэтому никто не обидит.
Поначалу ему и неудобно было лежать под пнем и давил он на него, но потом Лядник привык и даже радовался:
— Хорошо я укрылся, не найти меня здесь... А жизнь, ее все равно как и где, лишь бы прожить.
Правда, под пнем тяжело было дышать, да и солнца не было видно, но Лядник сказал самому себе:
— Не в солнце счастье. Главное — прожить как можно дольше.
И он прожил под пнем до осени, а осенью опять проходил мимо Медведь, увидел пень, отшвырнул его в сторону, чтобы посмотреть, нет ли под ним теперь съестного чего.
И Лядник опять оказался на виду у всех. Крикнул, счастливый: .
— А вот и я, живой, невредимый.
Шалфей долго глядел на него с высоты своего огромного роста. Не узнал. Спросил:
— А кто же ты?
Лядник обиделся:
— Что же ты соседа своего не признаешь?
Он лежал перед Шалфеём бесцветный, вялый. У него даже не было сил подняться и встать прямо. Он глядел на него снизу и тихо спрашивал:
— Неужели и теперь все еще не признал? Да Лядник я, Л яд ник... Ну, помнишь, я всегда говорил тебе: с опаской жить надо. Один раз живем, ну, как промахнешься. Видишь, я вот живу, а многие уже умерли.
— Верно, — сказал Шалфей, — они умерли. Но они умерли цветами. А те, что остались, погляди,— цветут. Они тоже цветы. А тебя я даже и назвать не знаю как.
— А чего ж тут не знать? Лядник я, Лядник, — и бледный, чахлый, пробовал встать прямо, да не было сил. И лежал тоненьким стебельком возле прямого, рослого Шалфея.
ВЕТЛА И СВАЯ
Позади у Сваи суровая большая жизнь. Впервые она встала в этой душной протоке лет десять назад, а может, и больше. Ветла тогда была еще молодым деревом, а сейчас у нее уже по всему стволу — дупла, и в них свистит ветер. От старости Ветла начала пришепетывать, и Свая не всегда разбирает, что она говорит.
А поговорить Ветла любит, особенно по ночам. Весь день Свая напряженно держит над собой мостик через протоку, и ей не до разговоров. Она ведь тоже уже не, молодая, держать в ее годы над собой пусть даже и небольшой мостик — нелегкое занятие. Но по ночам редко кому случается проезжать по мостику и Свая отдыхает, а Ветла разговаривает с ней:
— Ну и- жизнь у тебя, одна маята. И почернела ты уж, и мохом обросла, и льдины тебя раскачали. И все-таки стоишь. Нет, я бы не выдержала ц выдерживать не стала бы. Я так в мыслях держу; жизнь тогда, хороша, когда она в тишине и уюте. Я бы нашла как освободиться из-под тяжести я бы уж вывернулась.
Свая, может быть, тоже вывернулась бы, если бы это была другая какая тяжесть. А то как из-под мостика вывернешься, если он соединяет луг с рощей. Луг протянул дорогу-руку, и роща протянула дорогу- руку, да коротковаты они немного. Вот мостик и соединил их над протокой.
«Вывернусь я, — думает Свая, — рухнет мостик, и разъединятся луг с рощей».
И решает твердо: «Потерплю, пусть порадуются роща с лугом». И терпит. Прочернела вся от напряжения, прогнулась даже, но все еще держится.
И говорит Ветла пришепетывая:
— Ну и жизнь у тебя тяжелая. Да сбрось ты его с себя, сбрось.
И взмахивает ветвями. В протоку с них падают прижженные осенью листья. Свая смотрит на нее из воды, и ей кажется, что Ветла лысеет.
О ЧЕМ ТРЕВОЖИТСЯ РУЧЕЕК
Родился в лесу Ручеек. Слабенький, тоненький. Другой бы на его месте и не сказал бы никому, что он родился: по земле вон какие реки текут, не окинешь
глазом. Но Ручеек был смелым и решительным. Он зажурчал, забулькал:
— Пойду-ка я к Морю.
Его отцу, Роднику, это понравилось. Сказал он:
— Дело не худое. Иди. Я тебе помогать буду.
И Ручеек побежал. Бежал он по роще и говорил всем:
— Я ведь не просто так — к Морю бегу!
И деревья качали вершинами:
— Беги, беги.
И говорили друг другу:
— Этот добежит. Он вон шустрый какой.
Уже совсем почти выбегал из лесу Ручеек, когда увидел маленькую Елочку. Спросил у нее:
— Ты что какая темная?
— Душно мне, — ответила Елочка. — Пить я хочу, а пить нечего. Дождя давно не было. Я, наверное, не вырасту. Помру.
— Не кручинься. Я напою тебя и не умрешь ты, — сказал Ручеек.
Но Ёлочка замахала веточками:
— Что ты! Тебе вон как далеко идти — к самому Морю. Тебе нельзя тратить свою воду. Она тебе самому в пути пригодится.
— Что толковать, — сказал Ручеек, — пей. Пусть я немножко потоньше буду, зато ты станешь сильнее. Подрастешь, окрепнешь, и тебе легче стоять будет.
Он напоил Елочку своей водой, подбодрил ее и побежал дальше. Правда, он стал чуть уже, но бежал все так же бодро. Роща осталась позади. Теперь Ручеек бежал по лугу и кричал:
— Я ведь не просто так— к Морю бегу!
Увидел прямо перед собой слабенького Стебелька спросил:
— Ты что как поник? Держись прямо, нечего к земле клониться. На, хлипких все беды верхом садятся.
— Не сам~ я клонюсь, — сказал Стебелек, — сухота меня клонит. Так пить хочется, а дождя нет. Я ведь мог расцвести, маком стать. Да вяну вот. Мне бы хоть глоточек воды.
— Ладно, — сказал Ручеёк, — не кручинься, я тебя напою и расцветешь ты. Станешь маком.
— Что ты, — качнулся Стебелек, — у тебя вон путь далекий какой: ты идешь к Морю. Тебе каждую каплю воды беречь надо.
«— Что толковать, — прожурчал Ручеек, — пей.
Пусть я дальше не так быстро побегу, зато ты утолишь жажду, окрепнешь и станешь цветком.
Ручеек напоил его и побежал дальше. Он бежал по степи и видел; блекнут, подсыхают хлеба. Говорил им:
— Берите, пейте мою воду. Выпрямляйтесь, тяжелейте колосьями. Сегодня я вас напою, а завтра, может быть, дождик упадет, и вы выстоите.
И он щедро рделял всех своей прохладной водой.
До Моря он так и не добежал. Но на пути, по которому прошел Ручеек, посвежели деревья, распустились цветы и налились пахучим зерном колосья.
БРОНТОЗАВР И ПТЕРОДАКТИЛЬ
Было это в первобытную пору. Родился у реки Птеродактиль. Лежал он у себя в гнезде, смотрел на проплывающие в небе облака и говорил:
— Мне бы крылья!
— Зачем они тебе? — спросил у него как-то Бронтозавр. Он жил на земле уже двести лет и не понимал: зачем Птеродактилю нужны крылья.
— Я поднимусь на них в небо. Я хочу летать, — сказал Птеродактиль.
И Бронтозавр посмеялся над ним:
— Куда тебе с такими зубами в небо.
— Зубы выпали бы, а крылья остались.
— Глупый ты, вот что, — заключил Бронтозавр.— Лучше бы не о небе, о себе подумал. Погляди) какой худой ты. Никакого на тебе мяса нет.
— А зачем оно? — вздыхал Птеродактиль. — Мне бы крылья.
— А мне бы полежать, на солнышке погреться.
Уж больно я поспать люблю, — говорил Бронтозавр и жевал траву.
Спал он действительно много, глаза даже от сна припухали. Ел тоже много. Спал и ел, а Птеродактиль все глядел в небо да вздыхал:
— Мне бы крылья... — И рос. А когда вырос, вдруг почувствовал, что у него за спиной — крылья, что он может летать. Птеродактиль взмахнул ими и поднялся над землей. Он летел над высокими деревьями и кричал:
— Смотрите: я летаю, я — в небе!
Бронтозавр глядел на него снизу. Он только что сытно поел и еще попастись вышел. Толстый, неуклюжий, покачивал он маленькой головкой, говорил:
— И чего ты кричишь?
— Как же, — радовался Птеродактиль, — я же летаю, я — в небе.
— Ну и что, что — в небе?
Бронтозавр доживал на земле уже вторую сотню лет и не понимал: зачем Птеродактилю нужно небо, когда и на земле много разной еды.
Он стоял на лужайке, будто гора, таким он был огромным, смотрел, как летает над рекой Птеродактиль, и удивлялся:
«Чему радуется»? — И жевал траву, и по его тонким губам стекала струйка зеленого сока.
ЛЕЗ МУРАВЕЙ НА СОСНУ
В роще еще была ночь, но Муравей уже проснулся у себя в муравейнике и тихо, чтобы никого не потревожить, начад пробираться по темному коридору наружу. Выбирался он долго и, когда выбрался, увидел, что в рощу входит рассвет, значит там, в полях за рощей, загорается заря.
Звезды уже начали блекнуть. Неподалеку, в дупле липы, засыпая, хохотал сиплым хохотом филин.
— Не опоздать бы, — сказал Муравей и полез на сосну.
Он не видел, что следом за ним вышел из муравейника сосед его и тоже стал взбираться на сосну. Сосед приметил, что каждое утро Муравей, таясь ото всех, залезает зачем-то на сосну, и решил узнать, что он на ней делает.
Муравей лез быстро. Сосед едва успевал за ним. Й был осторожен. Он даже сопеть боялся, чтобы Муравей не услышал. Одним громким вздохом можно загубить все.
«Дело опасное, — подбадривал он самого себя, — поостеречься надо. Выдашь себя, и не узнаешь, что Муравей на сосне прячет».
А что Муравей что-то прячет на сосне, сосед не сомневался.
Муравей вскарабкался на самую макушку. сосны и стал смотреть в сторону востока. Там розовым полыхала заря. Муравей глядел на нее и шептал:
— Скоро, уже скоро. Я вижу.
И глаза его были розовыми от зари.
Сосед тоже смотрел в сторону востока. Видел небо. Оно упиралось в край поля, и заря как будто бы старалась поджечь его. Ничего особенного перед собой он не видел.
И вдруг Муравей закричал:
— Вот оно! Поднимается! Значит, и сегодня оно будет светить нам.
— Кто? не выдержал и спросил сосед.
И только тут Муравей увидел его, и глаза его засветились радостью:
— Ты тоже здесь? Ты тоже пришел посмотреть, . как всходит солнце. Правда, в его восходе есть что-то
такое... такое..! Я каждый день поднимаюсь сюда, чтобы посмотреть, как оно всходит.
Сосед ничего не сказал на это. Сопя он пополз вниз. Он думал: у Муравья на сосне что-то спрятано, может, что-то из еды, и тот поделится с ним. Он так
долго ждал, прозяб, а на поверку одни пустяки вышли. «Оказывается, зря лазил, живот оцарапал только. Эх...»
РОСИНКА
С вечера в рощу пришел туман. Деревья думали, что он останется до утра, но к полуночи он сполз в озеро. И все вокруг прояснилось и было таким же, как до тумана, только на кусту боярышника блестела капелька-росинка. Может, ее никто и не заметил бы, если бы она не сказала:
— Я — Росинка. А вы — кто?
Дубы переглянулись с вязами, и самый старый Дуб сказал:
— Каждый из нас в отдельности — дерево, а все вместе мы — роща.
— Понимаю, — заблестела Росинка и добавила: —
Роща, как это хорошо! А это что, большое, круглое?
— Озеро.
— А что такое — озеро?
Дубы опять переглянулись с вязами, и самый старый Вяз сказал:
— Озеро — это вода. Ты тоже вода, но только капелька воды. А если много-много капель собрать вместе, то это и будет озеро.
— Понимаю,—сказала Росинка и воскликнула: — Озеро, как это хорошо!
Где-то в камышах бунила выпь. В озере отражались темные берега, небо и звезды. Озеро показывало все это деревьям, а Росинка глядела и думала; «Если я тоже вода, значит, я тоже могу что-нибудь показать».
Ей хотелось вобрать в себя и небо и звезды. Но Росинка сказала:
— Я не озеро. Мне столько в себя не вместить. Сейчас ночь, и я возьму самое главное, самое важное, что есть в ночи.
И Росинка показала деревьям звездочку. Она вобрала в себя ее свет и держала его до утра. А утром в рощу пришел день. И стало вокруг светло и ясно.
В озере отражались зеленые берега, голубое небо. И солнце. Все это озеро показывало деревьям, а Росинка глядела и думала: «Я ведь тоже могу что-нибудь показать им».
Ей хотелось вобрать в себя и цветы, и небо, и солнце. Но она сказала:
— Я не озеро, много ль во мне силы. Сейчас день, и я возьму самое главное, самое важное, что есть в нем.
И Росинка показала деревьям солнце.