- Ох, Мухомор, интересно все это. Я бы хоть сейчас туда побежал, но ведь мне с ним поговорить захочется.
- Это точно, - вздохнул 'сонный' лешачок.
- Ты сам-то общался с камнями?
Мухомор покачал головой из стороны в сторону.
- А Коростель?
Тот повторил свое движение.
Некоторое время они сидели в задумчивости, затем Лис весело вскочил на ноги, попытался ударить лешачка по плечу, рука снова прошла через пустоту.
- Ладно, чего без толку сидеть? Пойдем, хоть поглядим на него.
Останец был высоким, в несколько Лисовых ростов в высоту, и с небольшое озеро шириной. Трещины покрывали его сильное тело. Из них торчали тонкие веточки побегов черники, дикой малины, осин, и разных мелких трав. Лис осторожно приложил к серой поверхности руку, прислушался. Вскоре почувствовал жизнь, переливающуюся как струйки весенней воды под каменным панцирем. От нее немного покалывало пальцы. Лис заскакал от возбуждения на месте, посмотрел на плоскую вершину камня, похожего на древнюю пирамиду.
- Хочется - колется - щурится - жмурится...- забормотал он. Побежал к зеркалу Ягодной Рясы, омывавшей бок Останца, и с разбегу, рыбкой, нырнул в нее. Речка была узкой, но в глубину скрывала Лиса с головой. Берега ее густо заросли камышом, стоявшим, словно строй воинов-копьеносцев перед битвой. Чистая вода открывалась только там, где воды реки ласково гладили шершавый бок камня.
Под водой бес резкими движениями поплыл вперед, доплыл до дна и зарылся с головой в ил. Через несколько минут вынырнул на поверхность, смыл с себя донную грязь и вышел на пологую подошву Серого Останца.
- Попробую, - кинул он на ходу переливающемуся Мухомору, мордочка которого сразу приняла чуть испуганное и озабоченное выражение.
- Я на всякий случай тут буду. Никуда не пойду.
Лис, не заметив его слов, поднялся не вершину и уселся поудобней, подогнув под себя ноги. Поглядел на небо в ватных облаках, закрыл глаза и стал прислушиваться к биению жизни в камне.
В ногах вскоре появилось приятное покалывание. Жизнь в камне текла медленно, равнодушная к смене времен года и вращению Земли. Постепенно Лис вошел в это течение, как в воду, и стал словно проваливаться внутрь, к самому сердцу камня. Он почувствовал тепло, накопленное Останцем за лето, ощутил силу крохотных корешков, расширявших трещины, гладкие, прохладные ладони реки, шлифующие его поверхность. Внутри было тепло и спокойно. Лису стало интересно, что повидал камень за свою жизнь, и он увидел, как сначала камень был частью огромных гор на севере, где день и ночь дуют свирепые ветра, мешаясь с дождем и снегом. Потом он понял, что значит оторваться от целого и жить самостоятельно. Он почувствовал, как сильные лапы ледника разорвали грудь скалы и вырвали ее каменное сердце. Так Останец стал путешествовать в одиночестве. Он медленно двигался, несомый ледником. По пути ему тысячи раз встречались перелетные птицы, летящие сначала на север, затем обратно. Большие стада мамонтов бродили по пустынным равнинам, собирая скудную траву и откочевывая подальше от надвигающегося льда. В пути многие слабели и становились легкой добычей свирепых полосатых кошек с хищными клыками, свешивающимися из голодной пасти. Погибающие громко и жалобно кричали, но стадо не спешило помочь собратьям, помня древнее правило: чем меньше в стаде слабых, тем сильнее будет потомство. Великая мудрость не спасла их от вымирания, должно быть, подействовала какая-то другая великая мудрость. Прошли вереницы веков, и от этих живых холмов остались лишь кости да клочья шерсти в мерзлой земле. Еще Лис увидел мохнатых быков с космами свалявшейся шерсти, свисавшими до самой земли, медведей, которые встав на дыбы, доставали до спины мамонта, и много еще кого из тех, кто сейчас остался только в памяти камней да лесного народца. Вспомнил он и людей, скитавшихся по бесприютным равнинам, дрожа от холода и голода, с каменными копьями и топорами в руках, и уже начавшими забывать, что они - часть живого мира. Их шаманы пытались вернуться обратно в мир, но племена доверяли им все меньше и меньше. Понемногу люди перестали слушать голоса ветров, вод, земли. Они предоставили делать это шаманам и так отгородились от этого. Лис еще раз пожалел о том разрыве, после которого он стал бесом, а они просто людьми, у которых вместо чувств только путаница мыслей.
Бес побывал вместе с Останцем в болотах, скрытый наполовину стоялой водой, когда на его вершине сохла ряска, грелись лягушки да ползали тритоны с толстыми хвостами. Скользкая тина окутывала его бока, блестящие бронзовые рыбки, дотронувшись до него хвостиками, убегали врассыпную. Болота высыхали, сменялись влажными лугами, лесами, пока, наконец, все не стало таким, каким было сейчас.
Лис проделал с камнем все его путешествия от ревущего океана до спокойного течения Ягодной Рясы, и только тогда ему захотелось выйти из плавного хода истории, рассказанной глубоким голосом, и очутиться на ярком солнышке рядом с Мухомором. Лис сделал усилие, словно пытаясь всплыть, с трудом, как после долгого сна, открыл глаза.
Мысли его одеревенели, он попытался пошевелиться и не смог. Все в нем затекло и отказывалось слушаться. Потихоньку, палец за пальцем, сустав за суставом, бес размял тело и огляделся. По небу ползли тучи, дул неприятный холодный ветер. За деревьями исчезала спина священника, идущего по колено в папоротнике. На серой рясе выделялись заплатки из рыбьей кожи, перьев и меха. Мухомора нигде видно не было. Лис пожал плечами: 'а ведь сказал, что здесь будет', - и пошел в лес искать его.
Бес полдня носился по лесу, разыскивая лешего, и нашел его разговаривающим с попом.
- А вот и он, болтун наш. Ну, как с камнем поговорилось? - обратился к нему человек.
- Во-первых, здравствуйте, святой отец, - важно начал вежливый Лис.
- Вот те на, сегодня я с ним полдня проторчал, а теперь еще и здоровайся, - удивился тот.
Лис, не разобрав, что он имел в виду, продолжил.
- Во-вторых поговорили мы справно и с пользой.
-Уши бы тебе надрать за эту пользу, чтоб впредь не лез, куда не следует, - накинулся на него поп.
- Что это вы, святой отец, нападаете на меня, точно комар с голоду. Так и норовите уколоть побольнее.
- Ах ты, стручок гороховый, обзываться!..
Священник, смеясь, замахнулся на него своим посохом, отчего Лис с визгом взлетел на ближайшее дерево и закаркал оттуда весенней галкой.
- Да погодите вы, - пробормотал Мухомор, похожий на большого кота с зеленоватым отливом на шерсти.
- Этот путешественник ведь еще ничего не знает, - сказал он, облизывая лапу.
- Ой, Мухомор, что это ты не ко времени изменился? Полнолуние только через неделю будет, - вытаращился на него Лис.
- Полнолуние, Лисенок, три дня назад было.
Лис в волнении забегал по ветке дерева.
- Это, что ж, я десять дней там просидел?
Кот недовольно фыркнул.
- Если бы десять дней, - всплеснул руками человек, - три года.
Бес остановился посреди ветки и, словно подстреленный, свалился вниз. Полежал без движения, потом спросил.
- Что-то я глухой стал. Плохо расслышал.
- Три года, - хором повторили поп и леший.
Лис, как смуглая молния, заметался по округе. Он в мгновение ока взбирался на самые высокие деревья, бросался оттуда вниз, подлетая к земле, цеплялся за ветки других деревьев, снова взлетал и падал. Он прекрасно понял, что над ним не шутят, и все же, когда утомился, просительно сказал:
- Шутите?
Его друзья, не шевелясь, глядели на него.
Вечером, когда они сидели у костра вместе с подошедшим Коростелем, Мухомор начал рассказывать.
- Я не знаю, что такое время. Я знаю только, что все его чувствуют, и чувствуют по-разному. Оттого и живут все по-разному. Одни быстро, другие не торопясь. Для тебя, Лис, время, что муравьи под мышками. Оно тебя покусывает, вот ты и носишься, как оголтелый, только пятки сверкают. А камням торопиться некуда. Для них год, что для нас день. И для воды, и для земли, то же самое. Весной солнце их прогрело, будто утро наступило. Осенью холодать стало - вечер пришел. Такими их Странник из колодца достал. Ты, когда с Останцем говорить начал, стал по его времени жить, по времени камня. Я с тобой в первый день до вечера просидел, потом 'будить' принялся, а ты не 'просыпаешься'. Сидишь твердый, как будто сам из камня. Я за Коростелем: 'Смотри теперь ты за ним, ты ведь всех надоумил, что Останец живой'. Он согласился.
Коростель, до того молчавший, одобрительно угукнул.
- Так мы месяц возле тебя дежурили. Белок отгоняли, крыс. Всем охота было тебя погрызть. Хоть и не знали, очнешься ли ты, но стеречь стерегли. Через месяц человек пришел, - он кивнул в сторону священника, - тоже решил тебя охранять. Нам полегче стало.
Он замолчал, и за него закончил Мухомор.
- Зимой трудно было. Уж очень волкам попробовать тебя хотелось. Три года так прожили, уж отчаялись тебя живым увидеть. А сегодня я сплю, поп пришел. Разбудил меня, говорит: 'очнулся Лис!', жди в гости. И точно, глядим, ты бежишь. Веселый такой.
Мухомор умолк и подвел итог сказанному.
- Ты больше так не делай. Никогда ведь не знаешь, отчего твои земляные собаки проснутся.
Земляные собаки появлялись в лесу очень редко. Никто из лесного народца сам не умирал, просто в определенный час из земли вылезали псы, и начиналась охота. Говорили, что у каждого есть свои собаки, они спят и ждут своего часа. А когда он наступает, они выходят и утаскивают своего хозяина под землю, как верные друзья отводят домой загулявшего товарища. Когда приходит такой момент, никто не знал, но известно было, что излишнее любопытство - верный способ скрыться под корнями деревьев. Некоторые вещи лесной народ знать не должен. Все на секунду притихли от страшного напоминания и вздрогнули, когда Лис радостно заголосил в высокое звездное небо над головой.
- А-а-а-а, - крик полетел к звездам и, отразившись от них, вернулся эхом к веселящемуся бесу и его друзьям. Лис бросился на Коростеля, зацепил кота-Мухомора, и они сплелись в клубок из кожи, шерсти и перьев. Клубок катался, хохоча и мяукая, меж деревьев, временами стукаясь о них так, что сверху сыпались сухие ветки. Потом он исчез в темноте, за кругом света костра. Священник улыбнулся в густую бороду, подкинул в огонь дров. Издалека еще долго доносился отчаянно веселый крик Лиса, отражающийся от высокого купола неба.
- А-а-а-а...
Времена года сменялись, догоняя друг друга и тут же забывая об этом. Лис гонял где-то по лесным перепутьям до тяжкой вечерней одури, когда он валился под дерево и засыпал, обняв ствол, словно лучшего друга. Священник старел, но дряхлость не спешила вцепиться в него своими когтями, высасывая силы, и будто в насмешку оставляя мелкие крохи жизни. Каждое утро старик, усадив на плечо Ветра, шел бродить по лесу. Если дело было летом, по пути он собирал травы, ягоды, грибы и коренья или сухой хворост для печи, если была зима. Шапки он не носил, ее заменяла копна густых волос с проседью. На нем была все та же старая ряса, оставшаяся от жизни с людьми. От долгой носки во многих местах она прохудилась, и он заштопал прорехи тем, что было под рукой - рыбьей кожей, заячьим мехом, широкими перьями птиц. Он ходил все так же опираясь на тяжелый посох, которым было так удобно сбивать яблоки и ходить через снега и болота.
Однажды, на излете зимы, в феврале, он отправился в дальний осинник. Хотел проверить оставленные несколько дней назад силки на зайцев. В дороге он немного замешкался, и возвращаться домой пришлось уже затемно. Он шел, стараясь выбирать места, где снег был не таким глубоким, но все равно время от времени проваливался чуть не по грудь. Стояла февральская оттепель. По прозрачному небу, не замутненному облаками, золотыми пчелами расселись звезды. Воздух был звонок. Казалось, стукни по дереву, и оно зазвенит ледяным колокольцем. Священник шел тяжело, ряса намокла, к тому же мешались тушки зайцев, привязанные у пояса. Добыча была тощей, к концу зимы зайцы сильно оголодали. Когда человек проваливался глубоко в снег, то крючком посоха он цеплялся за ветки ближайшего дерева и сам себя вытаскивал. Путь был неблизким. Он уже порядочно устал, как вдруг сумрак вокруг него задвигался и стал походить на звездное небо. 'Волки!' - екнуло сердце. Раньше священник никогда не видел волков так близко. Когда он жил с людьми, до него доходили слухи, что где-то серые зарезали овцу, где-то съели собак. Но такое бывало нечасто, только в голодные зимы, когда бескормица выгоняла хищников из лесу и заставляла искать пропитания у человеческих жилищ. В лесу он часто слышал их вой, но так близко, как сейчас, в двадцати шагах, никогда не видел. Они бесшумно ходили вокруг него на мягких лапах, молчали и лишь сверкали желтыми яблоками глаз. Волки не завыли, когда нашли его след, иначе он услышал бы их издали и успел залезть на дерево. Человек испугался, но виду не подал, не стал растрачивать драгоценное время на ненужную суету или каменную оторопь. Годы жизни в лесу приучили его действовать быстро и ясно. Он выбрал место у толстого дерева, где было меньше снега, попрочнее утвердился на ногах, прижался спиной к стволу и стал ждать, что будут делать волки. Заячьи тушки он положил рядом, чтоб не мешались. Волкам отдавать не стал, знал, что это только раздразнит их. А серые, казалось, и не замечали его. Они медленно ходили неподалеку, иногда огрызаясь друг на друга. Они прохаживались, сужая круги, пока не оказались совсем близко. Священник тряхнул дубиной и чуть двинул ногой, пробуя прочность снега. Волки не спешили, казалось, они так и не заметили его. Так продолжалось некоторое время, пока один, наверное самый молодой и нетерпеливый, не бросился на человека. Тот ждал этого и, коротко замахнувшись, ударил нападавшего хищника. Волка отбросило в сторону. Он попытался встать, но лапы его не держали. Он упал, из пасти и ушей его потекла кровь. Другие, хотя и были голодны, своего есть не стали. Следующий бросок поп едва не прозевал, но все же в последний момент успел увернуться. Упавшего рядом волка он ударил со всей силы по хребту. Серый дернулся, пытаясь избежать удара, но тот достал его. Раздался треск, как от сломанной ветки, волка вдавило в снег, он выгнулся дугой, засипел, и глаза его медленно потухли. Остальные хищники подались назад в тень. Там они остановились, неподвижно глядя на священника. Все вокруг затихло. Человеку стало страшно. Все было гораздо проще, когда они нападали. Сейчас он не знал, чего ждать, и это пугало его. По тишине прокатился вой. Волки завыли в высокое небо. Сильные и гордые животные оплакивали своих братьев. Они прощались с ними, желали удачи в этих безбрежных синих просторах, куда унеслись их души. Они начинали новое бесконечное странствие друг без друга. Они пели о том, что все так и должно быть. Жизнь продолжается, красивая и вечная. Победил сильнейший, победила жизнь.
Человек понял, что нападение кончилось. Он встал прямо, поставил посох в снег и поднял голову к небу. Перекрестился, пробормотал: 'Упокой, Господи, души рабов твоих'. Когда он опустил голову, волков уже не было. Он закопал поглубже тела погибших, сделал из веточек два крестика и воткнул их над снежными могилами. Отыскал на небе Полярную звезду, прикинул направление, прицепил к поясу зайцев. До дома было еще три версты.
По лесу пронесся теплый ветер, и все поняли - скоро май. Сегодняшний день - еще апрель, а завтра уже май. И тогда все закружится, зашелестит и распустится. Лес уже оправился от зимы, напитал свои корни водой ушедших снегов и приготовился разразиться зеленым смехом листвы, закружиться белым ветром цветов, напоить небо допьяна запахом черемухи и вишни. Небо, готовясь к празднику, затаилось, очистилось от туч, зажгло бирюзовые звезды.
Май - месяц, когда тайное становится явным. Сок жизни, который забродил в темноте подземелий, под грубой корой мира, готовился вырваться наружу половодьем трав, брызгами листвы и цветов. Тайные приготовления к празднику жизни были закончены. Впереди был расцвет и плодоношение - то, ради чего и существует жизнь.
Над верхушками деревьев пролетел ворон. Громко каркая, он звал всех на встречу нового лета. Лис, спускавшийся в это время по голому стволу липы вниз головой, как белка, замер на секунду и проводил черную птицу глазами.
- Май завтра, - проквакал он по-лягушачьи. - А у меня ни венка, ни мыслей.