Стрекоза из деревни Кутузы
На палубе папа сразу же нашел деревянное кресло и с удовольствием в нем развалился. А мама-Мельникова и мама-Капелькина стали прогуливаться туда-сюда и оживленно беседовать. Разговор у них был необычайно интересный: мама-Мельникова рассказывала о своем сыне Родионе, а мама-Капелькина — о своей дочери Зое.
А дети между тем стояли у борта и, привстав на цыпочки, смотрели в воду.
Она кипела внизу белой пеной.
— Ты чего такой поперечный? — спросила Зойка.
— За столом, как барин, уселся. Моя бабушка показала бы тебе!
— У меня своя бабушка! Таких бабушек вообще ни у кого нет!
— Каких таких?
— А вот таких!
— Ну, каких?
— А вот таких! Она занимается бегом и стала чемпионкой в кроссе!
— Каким бегом? — поразилась Зойка.
— Обыкновенным. Оздоровительным.
— А куда она бежит?
— Никуда. От старта до финиша.
Зойка даже рот открыла. Ее бабушка Дуся тоже все время куда-то бегает, торопится, но чемпионкой ни разу не была.
— А ты почему утром в чулках и ботинках ходила? — насмешливо спросил Родька.
— Мы с мамой из деревни рано выехали, в пять утра холодно было. — Зойка поболтала ногой, показывая, что сейчас-то на ней босоножки.
— Так ты деревенская! — Родька почувствовал перед Зойкой полное превосходство. — Может, ты и в городе не бывала? — снисходительно спросил он.
— А чего мне в нем бывать? Очень нужно, — снова сказала Зойка.
— Правда не бывала? — уже заинтересовался Родька.
— Очень нужно, — снова сказала Зойка.
Родька не мог понять: то ли она говорит серьезно, то ли смеется над ним. Вредная девчонка! Ему тут же захотелось что-нибудь такое сказать, чтоб Зойка сразу поняла, что имеет дело с гордостью третьего «А» класса школы номер семнадцать. Но в голову, как назло, ничего не приходило.
Зойка повела острым носиком, как будто что-то унюхала, задрала голову кверху, вглядываясь неизвестно во что, и протянула ладошку.
— Ты что, под солнцем дождь ловишь? — съехидничал Родька.
Зойка ничего не ответила, стояла с вытянутой рукой.
Вокруг нее закружилась стрекозка и опустилась ей на ладонь. Ее прозрачные крылышки нежно светились, переливались голубым, розовым, перламутровым. Зойка улыбнулась.
— Какая красивая! — восхитился Родька. — Дай мне ее! — и потянулся за стрекозкой.
— Зачем?
— Я ее засушу. У меня в коллекции еще нет таких красивых.
— В какой коллекции? — обомлела Зойка.
— Я коллекционирую бабочек и стрекозок. Мне учительница сказала, что потом моя коллекция будет выставлена в школьном музее. Я вообще много знаю о жизни стрекоз, ужасно интересные создания. — Родька снова засмотрелся на стрекозу. — Правда, я такой красивой не видел! Странно, почему она села к тебе на ладонь?
— Потому что это моя стрекозка! — сердито сказала Зойка. Она подняла руку, и стрекозка растаяла в воздухе.
— Как это твоя?
— Из нашей деревни Кутузы. Стрекозка Майка. Она прилетела рассказать, как там бабушка без нас живет.
— Ничего, голова у тебя работает! — похвалил Родька. — А я еще не такое могу выдумать! Спорим? Мы с моим другом Лешкой Субботиным научно-фантастический роман пишем!
Но Зойка по-прежнему стояла сердитая.
— Дай слово, что не будешь коллекции из стрекозок делать!
— Так это же для науки! Темнота! Собаке, между прочим, даже памятник поставлен, потому что, прежде чем лечить людей, проводят опыты на животных. Нарочно им болезни вводят, потом начинают ставить эксперименты и наблюдают — умрут или не умрут. А тут какие-то стрекозки!.. — И в этот момент Родька получил подзатыльник. Он обернулся к обидчику, но рядом никого не было. Мальчик растерянно посмотрел на пассажиров, гуляющих по палубе. Никто на него не обращал внимания. Он закусил губу, ничего не понимая. А у Зойки лицо сразу хитреньким стало, она хихикнула и спросила:
— Чего это ты дергаешься? Больной, что ли?
— Сама ты больная!
Родька повернулся и пошел. Чего она смеется! Хотя при чем тут Зойка? И чего он на нее рассердился? Не она же ему подзатыльник дала. Но кто? Рядом же никого не было! Непонятное что-то происходит с ним.
— Ты чего такой мрачный? — спросила мама. — Поссорились? Почему девочку оставил?
— Ничего не поссорились, — буркнул Родька. — У меня голова разболелась.
— Перегрелся на солнце, — сделал заключение откуда-то возникший Павел Михайлович Федулин.
Мама взяла Родьку за руку:
— Пойдем в каюту!
Родька выдернул руку: что он, маленький, чтоб его за руку водили!
Когда пришли в каюту, мама внимательно осмотрела сына.
— Почему ты такой бледный? — с беспокойством спросила она.
— Я же сказал: у меня голова болит!
Он лег на диван, устало вытянул ноги. Так и будет лежать, ни за что никуда больше не пойдет. Даже ужинать. Пусть в каюту несут. И Зойку с ее хитростями, стрекозками больше видеть не желает.
Пришел папа, который ходил узнавать, что продают в буфете.
— Он перегрелся на солнце, с ним мог случиться солнечный удар! — взволнованно сообщила мама и положила Родьке на лоб мокрое полотенце.
Папа сказал, что с солнцем шутки плохи. Пятна на солнце влияют на все человечество, в том числе и на Родьку.
Мама сказала, что ребенок болен и пятна тут совершенно ни при чем. Папа стал доказывать, что они могут действовать даже на психику. Тут Родька сразу открыл глаза, сбросил полотенце.
— А вдруг они уже подействовали на психику? — спросил он с беспокойством.
— С какой стати? — удивилась мама, — Я за твою психику спокойна. Уж если они и повлияют, то только на папу.
— Да они уже повлияли на меня! — воскликнул Родька.
Сейчас-то ему стало ясно, что все дело в солнечных пятнах.
— Не выдумывай! — строго сказала мама.
— Ага, не выдумывай! А кто мяукнул под ухом? А кто меня за обедом ущипнул? — грозно спросил Родька. — А кто мне подзатыльник дал?
— За что? — тут же спросил папа.
— Какой подзатыльник? — опешила мама. — Вот поэтому у него и болит голова! Какой-то хулиган дал ему подзатыльник. Ты хотя бы его запомнил?
— В том-то и дело — никого не было! Видимо, мне все кажется. Галлюцинации! Солнечные пятна влияют!
Мама стояла как оглушенная. Совершенно здоровый мальчик — и несет такую околесицу. Что с ним произошло?
Тайна Зойки Капелькиной
Пассажиры Капелькины занимали угловую каюту номер сто два. В трюме.
Напротив них, в каюте номер сто три, жил Павел Михайлович Федулин.
Трюм — это тебе не третья палуба, где сиди и любуйся проплывающими берегами. Здесь, в круглый иллюминатор, видно только воду и больше ничего. Но совсем не значит, что это плохо. На воду смотреть тоже интересно. А если долго-долго не мигать, то можно увидеть водяного с бородой, зеленого цвета. Так говорила Зойке подруга Нюшка. А сама Зойка никаких водяных не видела. Жалко, что Нюшки рядом нет, хорошо бы вместе к морю плыть. Что она сейчас, интересно, делает? Наверное, опять теленка ищет, вечно он куда-нибудь убегает. У, бездомный!
Зойка сидела, смотрела в иллюминатор и ела вишню, которую купили на пристани. Она долго обсасывала каждую косточку. Не так-то часто ей приходилось лакомиться вишней. В их деревне ее не сажали, лишь мама иногда привозила стаканчик-другой из города. На рынке покупала. Бабушка ворчала:
— Зачем деньги тратить на баловство? Возьми корзинку да сбегай на косогор за клубникой. Лень-то вперед тебя родилась.
Зойка, конечно, бегала за клубникой и за земляникой, но это были свои ягоды, их ешь сколько хочешь. А вишня была с юга, всего один стаканчик.
Зойка жила с бабушкой в Кутузах. А мама жила в городе. Она ждала, когда ей дадут квартиру. Тогда бы она забрала к себе и Зойку, и бабушку.
Отца Зойка не знала. Только фотографии видела. Он жил где-то на севере и, видимо, не часто их вспоминал. Так бабушка говорила. Зойка писала ему письма, а он отвечал не на все. У него там была другая семья и сын Алеша. Зойка Алеше тоже писала, он ответил два раза. Она очень гордилась его письмами и показывала всем подружкам: «Это от моего братика!» Алеша ее интересовал гораздо больше, чем отец.
Маму Зойка жалела. Нелегко ей живется. Но ничего, вот она вырастет и будет ей помогать.
— Встань-ка, примерю свитер, — сказала мама, которая сидела рядом и вязала.
Зойка встала, мама прикинула на нее вязание.
— Пока плывем, и свяжу, — сказала она. — Будет тебе обновка.
— Когда мы приедем обратно и пойдем к Родьке в гости, я его надену. Ага? Только, наверное, жарко будет.
— Собралась. Никто тебя еще не приглашал!
— А что — просто так нельзя? Мы с бабушкой никого в гости не зовем, к нам все приходят, когда захотят.
— Сравнила! У вас в Кутузах вообще двери не закрываются. Замок еще в прошлом году потеряли, все не найдете.
— А зачем он? Можно на палочку закрыть. — Зойка задумалась. — Лучше бы ты, мама, обратно к нам приехала жить, чем мы к тебе, — осторожно сказала она. — Нам с бабушкой в городе не житье.
— Наговорила тебе бабушка! Как вы не понимаете: у меня же профессия. Я — ткачиха, и передовая! Да и тебе учиться надо. В Кутузах даже школы нет. Не надоело тебе за три километра бегать?
— Не-е. Не надоело.
— Все равно Кутузы скоро снесут. Всех переведут в центральную усадьбу.
— Никуда мы с бабушкой не поедем.
— Заладила: мы с бабушкой! Можешь мне хоть в отпуске настроение не портить? Ты думаешь, что говоришь: вы что — во всей округе одни останетесь?
— Нюшка тоже не поедет.
— Замолчи, пожалуйста! — Мама расстроилась. Это были их старые разговоры, и никогда они не приводили ни к какому решению.
Зойка замолчала и продолжала сосать вишню, а мама — вязать свитер. Вязание совсем ее успокоило, и она потихонечку запела: «Во поле березынька стояла, во поле кудрявая стояла…» И вдруг из угла КТО-ТО подпел скрипучим голосом: «Люли-люли стояла, люли-люли стояла…»
Мама выронила из рук спицы. Зойка чуть не подавилась вишней.
— ОН здесь? — шепотом спросила мама.
Зойка молча кивнула. Вид у нее был скорее сконфуженный, чем испуганный.
Мама обвела взглядом каюту, стараясь определить, где ОН. Все стояло на своих местах, не шевелилось, не двигалось. Но тут спицы, которые лежали на полу, словно сами поднялись в воздух и воткнулись в клубок.
— ОН что — все еще жив-здоров? — спросила мама, хотя знала, что жив-здоров.
— Жив, жив! — донесся обиженный скрипучий голос.
Некоторое время мама молчала, приходила в себя. Наконец, видимо, пришла: брови нахмурила, глаза посуровели.
— Как ОН здесь оказался? — строго спросила она.
Зойка вздохнула.
— Сел да и поехал, — раздалось из угла.
— А ТЫ молчи! — прикрикнула мама тому, в углу, и окончательно пришла в себя.
— И так все время молчу, — проскрипел голос.
— Значит, «зайцем» едет? — спросила мама.
— А зачем ему билет? Все равно его не видно.
— Все равно меня не видно, — проскрипело из угла.
— Значит, вы меня решили обмануть? — сказала мама.
— Мы не хотели обманывать! — воскликнула Зойка. — Я бы тебе все равно сегодня сказала, только хотела сначала подготовить, чтоб ты не расстраивалась. — Зойка посмотрела в угол. — А ты чего запел раньше времени?
— Сорвалось. Песню-то еще лет сто назад певал, когда совсем молодым был. Вместе с твоей прабабкой Кланей как затянем!
— Ты мне это уже десять раз рассказывал! — прервала Зойка.
— Зачем ты взяла ЕГО с собой? — сердито спросила мама.
— Но ОН нигде-нигде не бывал! Даже бабушка ЕГО отпустила, только наказала вести себя тише мыши!
— Не было несчастья! — Мама была страшно огорчена. — Я хотела отпуск спокойно провести, а ты со своим ТОПАЛО!
Из угла донесся тихий вздох. Зойка тоже вздохнула.
— Он никому-никому не помешает, честное слово!
— Никому не помешаю! — снова заскрипело в углу.
Топало и компания
Трудно поверить: Зойка Капелькина ехала к Каспийскому морю с… домовым. Звали домового ТОПАЛО.
Редко встретишь сейчас семью, где бы был свой домовой. Если у кого и есть, то помалкивают и даже несколько смущаются этим обстоятельством как пережитком прошлого.
А когда-то в деревне Кутузы в каждом доме жил домовой. Крутило, Вертило, Дразнило, Глупило, Ва-зюкало… Веселая компания.
Соберутся иногда в овраге за деревней, разные истории рассказывают, песни поют. Запевал обычно Глупило:
Свинья Хавронья очень обижалась на эту песню.
Самые веселые и бесшабашные домовые были Крутило и Вертило. Как разыграются — давай мельницу крутить. Мельник ругается: «Опять домовые потешаются!»
Дразнило увидит кого-нибудь на дороге — засвистит, захохочет. Только никто его не боялся. И от хозяина за такие выходки ему не раз влетало.
Глупило любил на ярмарки ездить и в балагане представления смотреть. Потом, когда балаганов не стало, он стал наведываться в цирк шапито.
А Вазюкало как с утра начнет куда-нибудь собираться, все возится, возится — глядишь, и вечер настанет. А когда позовут его домовые повеселиться в овраг, он отвечает: «Мне некогда».
Самым рассудительным среди домовых был Думало. Ничего он зря не скажет, а если скажет, то сначала подумает. Иногда целыми неделями молчал, все думал.
— Чего ты надумал? — спрашивал его любимый друг Топало.
— Пока ничего, — отвечал Думало. И продолжал думать.
Однажды Думало произнес:
— Природа наша чахнет. — И снова надолго замолчал.
Как-то прошел слух, что деревню Кутузы сносить будут. Далеко она от большой дороги стоит, дома уже старые, а строить новые лучше в большом селе.
Собрались домовые в овраге на совещание.
— Какая нам разница, где жить, — сказал Глупило. — Все равно мы невидимые. В городе даже лучше: можно в цирк сходить, на трамвае покататься. Я один раз был в городе, мне понравилось.
— Глупило ты и есть Глупило!
Разгорелся жаркий спор. Домовые так расшумелись, что из норы вылез барсук и проворчал:
— Что вы мне спать не даете? У меня и так бессонница. Мне покой нужен.
— С нами уже и барсук неуважительно разговаривает! — возмутились Крутило и Вертило.
Дразнило хотел залихватски свистнуть, но раздумал, настроение что-то у него пропало.
Топало был самым молодым среди домовых, он больше слушал. А Думало, самый старый, все думал. Наконец он сказал:
— Домовой должен быть при доме, а дом — при хозяине.
Он опять надолго задумался. А пока он думал, все домовые куда-то из деревни Кутузы подевались. Топало ходил в Большое село: может, там поселились? Но и в Большом селе их не было. И во всей округе тоже.
А однажды попрощался с Топало его самый старый и самый любимый друг Думало. Хозяин Соснин уезжал куда-то на Волгу, в поселок Ключи, а дом продал под снос. Вместе с хозяином покидал родные места и его верный домовой.
Остался в Кутузах один Топало. Нет у него ни друзей, ни приятелей. И в деревне без домовых стало тихо, скучно. Некому ни свистнуть, ни гикнуть. Сидит Топало один на чердаке около трубы. Бывает, занесет избу снегом до самой крыши. В трубе что-то воет, воет, потом закряхтит. Это домовой греется.
Иногда к нему приходил кот Филимон. (Надо сказать, что для человека домовые были невидимы, а животные каким-то образом их видели. А может быть, не видели, просто чувствовали. Если бы наука занималась домовыми, она бы объяснила этот феномен. Но наука домовыми не занимается.)