Гоголь. Что ж вы хотите?
Ноздрёв. Ставь должность, самого главного командующего в войске. Не бойся, я справлюсь, если что. Я умею командовать. Бывало, как выйду на площадь, как скомандую всем, кто там есть: «Смир-рно стоять, ор-рлы!» Так все и стоят во фрунт – все, кто есть на площади. Вот так. У меня не забалуешь…
Гоголь. Нет у меня таких полномочий, назначать вас кем бы то ни было. Не могу.
Ноздрёв. Эх, ты! А ещё автор называешься… ничего ты не можешь. Даже такой мелочи для старого друга. Что ж тебе стоит? Пером по бумаге поводить туда-сюда, и всех-то делов. Невелик труд-то… А я тебя ещё братом называл. Эх… Не хочешь щенка, давай сыграем.
Гоголь. Я в карты не играю.
Ноздрёв. Ну, не хочешь в карты играть, так купи у меня что-нибудь.
Гоголь. И покупать у вас я ничего не буду.
Ноздрёв. Ну, саблю купи или кинжал. Отличные. Не хочешь саблю, купи ружьё. У меня есть, старое, но можно почистить. У меня этого оружия всякого полно. Всё старое, но можно почистить. Продаю добрым людям, чего ему в сарае валяться.
Гоголь(раздражённо). Не хочу, не нужно.
Ноздрёв. Ну, ты хорош! Это я тебе откровенно говорю, не с тем, чтобы тебя обидеть, а просто по-дружески.
Гоголь. Как вы меня утомили, до невозможности. Оставьте меня в покое, в конце концов!
Ноздрёв (уходит со сцены и кричит издалека). Я про тебя думал, что ты хоть сколько-нибудь порядочный человек, а ты не понимаешь никакого обращения. Чёрта лысого ты у меня получишь! Никакого дела с тобой иметь не хочу!
Гоголь(в зал). Что же это такое происходит? Я ведь не волшебник… только перо и бумага… Что я могу? А, может действительно, это я должен их оставить в покое? Если уж не могу ничего сделать – оставлю всё как есть. Не знаю…
Сцена 3
Манилов и Гоголь
(Гоголь сидит на стуле и думает).
Гоголь. Иногда у меня возникает ощущение авторского всесилия. Я всё могу! Я могу изменить судьбы людей. Ну, если не людей, то хотя бы своих персонажей. Тогда я окрылён и счастлив, хочется летать.
Но, всё же, это мимолётная иллюзия. Они часто живут какой-то своей жизнью. Иногда меня вовсе как будто не замечают, а иногда раздражают и злят. И в такие моменты хочется забросить перо и чернильницу, порвать бумагу.
(Входит Манилов и начинает говорить с отдаления).
Манилов. Прошу прощения, любезнейший Николай Васильевич, насилу вас отыскал. Позвольте вам напомнить, я – Манилов.
Гоголь. Здравствуйте, сударь. Я вас помню. Я помню всех своих персонажей.
Манилов. Наконец-то случай мне доставил счастие, говорить с вами и насладиться приятным вашим разговором...
Гоголь. Милости прошу. Проходите.
Манилов(подходит на шаг ближе). Покорнейше благодарю. Очевидно, вы размышляли в уединении?
Гоголь. Да, есть такое, захотелось собраться с мыслями.
Манилов. Это прекрасно. Каждое ваше слово так важно для всех нас. Каждое! Не стесню ли я вас? Не помешаю? Ни в коем случае не намерен нарушить ход вашей авторской мысли.
Гоголь. Что вы, что вы… будьте так добры. Проходите поближе.
Манилов (делает ещё шаг ближе). Сделайте милость, не беспокойтесь так обо мне, я постою здесь.
Гоголь. Помилуйте, сударь, так ведь неудобно разговаривать.
Манилов. Нет-нет, я здесь в сторонке постою. Дабы не утруждать-с.
Гоголь. Так-так. Подозреваю, что вы тоже пришли просить у меня какую-нибудь должность. Не так ли?
Манилов. Ах, нет же, нет. И в мыслях подобного не держал. Никаких должностей мне от вас, почтеннейший Николай Васильевич, не нужно.
Гоголь. А что, Чичиков вам от моего имени разве ничего не обещал?
Манилов. Отнюдь. Павел Иванович – чрезвычайно приятный, умный и весьма начитанный человек! Однако он мне о вас ничего не говорил. Я пришёл поговорить с вами о высоком, о том, что волнует нас всех… всех жителей нашей планеты. О чистоте природы и о судьбе несчастных животных.
Гоголь. Сим предметом я ещё не занимался. Извольте же изложить суть вашего вопроса.
Манилов. О, да… Знаете ли вы, дорогой Николай Васильевич, сколько углекислого газа выделяют промышленные предприятия? Эти большие некрасивые тёмные трубы… А сколько других разных вредных веществ? И всё это выбрасывается в атмосферу… и мы все потом этим дышим. Это же ужасно вредно. А знаете ли вы об озоновых дырах? Это такие огромные дыры в небе… их даже бывает видно в хорошую погоду.
Гоголь. На сей счёт имею весьма приблизительное представление, уж простите великодушно. Не задумывался особо.
Манилов. А у меня от сознания бедственного состояния природы слёзы на глазах ежечасно… И сколько же маленьких бедных животных гибнет от голода и холода, от рук ужасных браконьеров? Мне прямо невыносимо об этом думать.
Гоголь. Ну, так создайте какое-нибудь общество защиты маленьких бедных животных или вступите в него, если таковое уже имеется. Ведь это же возможно. Что ж вы от меня-то хотите?
Манилов. Ни в коем случае не затрудняйтесь, пожалуйста. Но хочу сочувствия, милостивый государь Николай Васильевич, сочувствия!
Гоголь. Так, может быть, у вас есть ко мне более конкретные предложения?
Манилов. Вы хотите говорить прямо так сразу?
Гоголь. Ну, конечно. К чему эти длинные эмоциональные прелюдии?
Манилов. Подозреваю в вас некоторую бесчувственность, дорогой автор. Как же вы так? Не любите животных? Чёрствость душевная не украшает высоконравственного человека.
Гоголь. Отнюдь, животных я люблю. Но делать-то что вы предлагаете?
Манилов. Что делать? Я думаю, что сначала нужно собрать всех высоконравственных людей планеты и обговорить, в каком плачевном состоянии находится природа.
Гоголь. Да где ж вы сможете собрать всех жителей планеты? Это ведь невозможно.
Манилов. Ну… в какой-нибудь большой стране… в большом городе… хотя я так не люблю большие города.
Гоголь. Как же тогда?
Манилов. Ну, хотя бы разослать им всем письма с вопросами. Пусть ответят.
Гоголь. Нереальные фантазии.
Манилов. Вот когда мы узнаем мнения и чувства всех высоконравственных жителей… тогда можно будет…
Гоголь. Что можно будет, позвольте уточнить?
Манилов. Ну… там будет видно.
Гоголь. Как-то это всё у вас неопределённо. А можете ли вы предложить что-нибудь всё-таки конкретное?
Манилов. О, да. Я хотел бы предложить свой прожект, чтобы отменили всякие большие города, чтобы люди жили в сёлах, на лоне природы, счастливо. Чтобы каждый мог жить в тиши, в уединении, наслаждаться зрелищем природы и читать свои любимые книги.
Гоголь. Я думаю, вам стоит начать этот прожект индивидуально и самостоятельно. А там за вами и другие подтянутся. Они существуют, я слышал.
Манилов. Да, я тоже слышал.
Гоголь. А зачем же вам, позвольте узнать, читать книги на природе? Ведь есть же у вас дома прекрасный диван и другая мебель.
Манилов. Я люблю размышлять, и размышляю большей частью о высоком. Я размышляю о том, как сделать так, чтобы всем людям, которые выбрасывают вредные вещества в атмосферу, стало стыдно. Тогда они прекратят это делать.
Гоголь. А-а… это, конечно, конкретное намерение. Как нельзя более…
Манилов. Я так надеялся на ваше разумение и доброту, на вашу поддержку.
Гоголь. Не силён в экологии. Что ж тут поделаешь?
Манилов. Очень жаль. А я так надеялся на вашу поддержку и на поддержку правительства. Вот если бы оно смогло издать такой указ, чтобы все высоконравственные люди собирались в определённое время вместе и обсуждали состояние природы. Это могло бы принести пользу.
Гоголь(с усмешкой). Вне всяких сомнений. Пользы от таких разговоров может быть очень много… Я вас правильно понял?
Манилов. Уж не спрашивайте. Премного благодарен вам за столь высоконравственную беседу. Мне, право, совестно, что нанес вам столько затруднений. Какое же это истинное наслаждение – поговорить с умным и образованным человеком.
Гоголь. Воистину так.
Манилов. Уж такое, право, доставили наслаждение... майский день... именины сердца... поговорили, и душа поёт…
Однако мне пора. Позвольте откланяться. (Уходит с поклоном.)
Сцена 4
Собакевич и Гоголь
(Гоголь ходит по сцене).
Гоголь. Я ли создал своих героев? Или они существовали в жизни независимо от меня? Я их полностью выдумал? Нет, я просто описал тех людей, которых видел вокруг себя, объединив смешные недостатки от разных характеров в собирательные образы.
Они реальны или нет? Узнаёте ли вы их? Узнаёте ли вы в них черты своих знакомых, и самое главное, свои черты? Очень полезно, уверен, посмеяться над ними и над самими собой. Такое вот общественное «лекарство», моя поэма.
(Входит Собакевич).
Собакевич. Прошу прощенья! Я, кажется, вас побеспокоил.
Гоголь. Отнюдь. Милости прошу.
(Молчаливая длинная пауза. Гоголь и Собакевич покашливают с вопросительной мимикой, но молчат).
Собакевич. Однако ж… я имею к вам дело.
Гоголь. Я весь внимание. На какой предмет вы хотели бы поговорить, Михайло Семёнович? Позвольте прежде мне угадать. Речь пойдёт о Чичикове, не правда ли?
Собакевич. Именно так, вы угадали. И о нём тоже.
Гоголь. Хорошо, поговорим. Но сначала позвольте осведомиться, какого же вы о нём мнения?
Собакевич. Да что ж тут долго рассуждать? Мошенник! Продаст, обманет, да ещё и пообедает с вами! Христопродавец!
Гоголь. Вот до такой степени вы о нём категорично?
Собакевич. Мошенник и христопродавец! Такое про него в самый раз. Так и говорю. Хотя, если по совести, то добавлю – умный и деловой.
Гоголь. Нечто такое, честно говоря, и ожидал услышать. Но вы уж как-то слишком, право дело…
Собакевич. Павел Иванович мне сообщил конфиденциально о вашем мнении на мой счёт. Позвольте уточнить, так сказать, из первых уст…
Гоголь. Не совсем понимаю вас. О чём речь ведёте?
Собакевич. Уважаемый Николай Васильевич, давайте говорить начистоту. Я не люблю этого «вокруг да около». Всё напрямик! Я ведь серьёзный человек, вы прекрасно знаете.
Гоголь. Вас прекрасно знаю, а суть вопроса пока не понял.
Собакевич. Нрав мой вы хорошо знаете. Шутить не привык, не люблю-с. Я во всяком деле строг, на любой должности могу пригодиться как человек серьёзный и благонравный.
Гоголь. Я весь внимание.
Собакевич. Я вот до сих пор так и не решил для себя, в какой должности я смогу быть более полезен державе нашей. Прокурором ли? Директором ли главного банка? Сие ещё не решил, ибо не ведаю каковы на тех должностях оклады.
Гоголь. Я тоже ничего не ведаю о таких окладах.
Собакевич. Не увиливайте. Не получится. Вы знаете мои связи наверху. Говорите прямо, на что я могу рассчитывать?
Гоголь. Э-э-э, я в полной растерянности.
Собакевич. Сколько же вы хотите отступных? Только заранее предупреждаю, не перегибайте палку. Я этого не люблю.
Гоголь. Как бы это поточнее выразиться… мои полномочия…э-э-э… не позволяют…
Собакевич. Безо всяких обиняков говорю, что ежели вы сочтёте возможным изобразить меня – удостоив такой чести и доверия – директором главного банка, то, не извольте сомневаться, справлюсь, решим все вопросы. Все как есть, вопросы решим. Надо будет валютный курс поднять – подымем, надо будет опустить – опустим. Займы там разные и кредиты в международных фондах – это уж, как водится, честь по чести… И никого при этом не обижу.
Гоголь. Не ожидал такого поворота.
Собакевич. А ежели ваша воля авторская относительно меня будет на сторону главного прокурора, то и здесь всё будет в порядке. Кого надо – посадим, кого надо – отпустим. Всё чин по чину.
Над душой только пусть никто не стоит и не держит за руку. Руки у прокурора должны быть свободны. А души – они суть прошлого вопроса, мы уж с Павлом Ивановичем его обговорили и всё порешили по взаимному согласию.
Гоголь. Даже не знаю, что и сказать…
Собакевич. Всё, что позволительно будет сделать – всё сделаю. Никого не обижу, можете на меня положиться. Всецело…
Гоголь. Никак не могу дать вам на сей предмет никакого ответа, Михайло Семёнович. Ибо не имею таковых полномочий для назначений.
Собакевич. Право, у вас душа, Николай Васильевич, всё равно, что пареная репа.
Гоголь. Весьма сожалею.
Собакевич. Я приходил к вам с открытым сердцем.
Гоголь. Ничем не смогу быть полезен, увы.
Собакевич (сердито). В таком случае, не смею более настаивать…
(В зал, отойдя на два шага.) Хитрит автор. Вот шельма! Скрытен. Чую, пообещал эти должности кому-то другому. Надо бы узнать у Павла Ивановича, уточнить… (Уходит.)
Гоголь(в зал). Приходил с открытым сердцем? С открытой душой? Ну и душа! Престранное было ощущение во время этой беседы – я чувствовал себя блюдом на обеденном столе у Собакевича, которое он собирается съесть. О, таков Собакевич и такова его душа – чуть меня самого целиком не поглотил.
Сцена 5
Плюшкин и Гоголь
(Гоголь один сидит на сцене).
Гоголь. Вот что с ними можно поделать? Самое главное, что я могу с ними поделать? Они ведь такие разные. Они почему-то верят в моё всесилие… А у меня ведь из всех инструментов – перо да бумага… невелики возможности…
(Входит Плюшкин).
Плюшкин. Позвольте нанести вам, Николай Васильевич, визитик-с.
Гоголь. Милости прошу, только что-то я не узнаю вас, сударь. Я о вас разве писал?
Плюшкин. Эхва! А вить это я, Плюшкин! Как есть, из вашей поэмы. Не узнали – богатым буду. (Снимает с головы шляпу, показывая повязанный на ней головной платок.)
Гоголь. А, да-да-да. Вот теперь узнал. Будете богатым, если сможете. Вот теперь вы, как прежде… только вот джинсы… Позвольте же осведомиться – джинсы рваные, это так уже по современной моде или это ваша старая привычка?
Плюшкин. Так ить, стар я, привычки-то менять.
Гоголь. Да-да, понимаю. А зачем пожаловали? Хотя постойте, без труда угадаю – должность хотите.
Плюшкин. Нет-нет. Заботу имею, но в должностях не нуждаюсь. Не извольте беспокоиться.
Гоголь. Так ли это? Что-то не верится…
Плюшкин. Говорю же – стар я, батюшка, чтобы лгать – давно живу на свете.
Гоголь. Я готов вас выслушать.
Плюшкин(наклонившись, говорит Гоголю на ухо). Хочу вас уведомить, милостивый государь, самым серьёзным образом – беспорядки творятся в державе.
Гоголь. Вот как? Какие же именно?
Плюшкин. Хочу самым настойчивым образом обратить ваше внимание – тащат и тащат. Все, на кого ни укажи, тащат самым бессовестным образом. Причём отовсюду. Нет такого места, где бы ни крали. Только оглянешься – а они уже что-то волокут. Глупее всего, что я наблюдал даже, как тащат друг у дружки. Никакого порядка. Глаз да глаз за всем нужен. Опять же, тащат все – и простые мужики, и господа. Образованные – те даже скорее что-нибудь упрут, чем простые мужики.
Только попробуй что-нибудь положить без присмотра, мигом украдут! Переживаю я очень, за державу. Душа болит, сил нет.
Гоголь. Душа болит? А, это как раз в тему. Мы тут как раз про души… на то она ведь и душа, чтобы болеть. Хотя правильнее бы было, чтобы душа радовалась, а не болела.