Змеиные травы
Мчался поезд обычного класса,
Вез мечты и проклятья земли.
Между тем впереди через насыпь
Серебристые змеи ползли.
Людям снилась их жизнь неуклонно,
Снился город, бумаги в пыли.
Но колеса всего эшелона
На змеиные спины сошли.
Все сильней пассажиров шатало,
Только змеи со свистом ползли.
Незнакомая местность предстала,
И змеиные травы пошли.
Канул поезд в пустое пространство,
И из вас никому невдомек,
Если вдруг среди мысли раздастся
Неизвестно откуда — гудок.
1968
Кольцо
Вспомни старый трамвай! Среди лязга и пыли
Он летел по кольцу — колесо в колесо.
Ты сходил, он сходил, вы куда-то сходили,
Вы трамвайной судьбы размыкали кольцо.
Вы клубились по жизни, теряя друг друга,
Рты и души кривила вам ярость борьбы.
Но остался один, не сорвавшийся с круга,
Не постигший разогнутых линий судьбы.
Каждый день, каждый час вы сменяли друг друга.
Вот твоя остановка. Приехал, вставай!
Показалось, что не было жизни вне круга,
Человеку, водившему этот трамвай.
Показалось, что в мире всегда он пребудет,
Этот замкнутый путь, этот бег без конца.
Но трамвай изломался, стал пылью. А люди
И не знали о том человеке кольца.
Между тем говорили, что каждое утро
Где-то в городе кружится некий старик.
Остановится, пальцем поманит — как будто
Что-то хочет сказать, изо рта только скрип.
И нелепым волчком он упал среди улиц,
Притворился ли мертвым иль кончил свой век?
Но его башмаки на ногах шевельнулись,
Поднялись и продолжили прерванный бег.
Башмаки! В эту чушь ни один не поверил.
Самый храбрый слегка изменился в лице.
Башмаки? Подтащил башмаки и примерил
И пошел против воли метаться в кольце.
Ты кричала, любовь! Он тебя не услышал.
Неизменному другу не подал руки.
Растворился, исчез, но из круга не вышел.
И продолжили дьявольский бег башмаки.
1968
Перевертень
Извратил он и слово и дело,
И насмешка была такова,
Что от легкости мысли и тела
Он ногами залез в рукава.
Может быть, над людьми посмеялся,
Опрокинул и душу и смысл,
В рукавах пиджака затолкался,
Словно дьявол, низринутый вниз.
И мелькает по низкому свету
Вверх ногами бегущий пиджак.
По его пятипалому следу
Тут и там прорывается мрак.
1968
Имя
Как смутны леса на закате!
Мгновенья уходят за край.
И кто-то невидимый сзади
Затмил мне глаза: угадай!
Но света осталось немного.
Я вспомнил густые леса,
Где в храме забытого бога,
Подкравшись, закрыла лоза.
1969
Ночь
Ночь!.. Опасайся мыслей
С песьими головами.
В душе горят, не мигая,
Зеленые лица сов.
И тело стоит отдельно —
Не прикоснись руками,
Когда идет по восьмерке
Стрела мировых часов.
Глухие ночные звуки
Из жизни стирают память.
Что различить ты хочешь?
Звук? Уже нет его.
Руки протянешь — воздух
Отхватит тебя с руками.
Бросишь целую гору —
Днем не найдешь ничего.
Днем здесь была долина.
Сейчас без следа и знака.
Лес, существа ночные,
Деревья молчат, скрипя.
Что уловить ты хочешь?
Спичку зажги — из мрака
Все чудовища мира
Ринутся на тебя.
Я знаю, что среди мыслей
Такие вдруг выпадали,
Мне лучше б не видеть света
И жизни вовек не знать!
Четыреста карабинов
В своих пирамидах спали.
Один карабин не выдержал,
Забился и стал стрелять.
1969
Памяти космонавта
Шел ты на землю с расчетом железным.
Только увидел ее —
Поторопился…
И стало небесным
Тело земное твое.
Где ты? Оплывшую груду металла
В землю твой друг опустил.
Весь ты зарыт. А чего не хватало,
Черный металл возместил.
1969
«И снился мне кондовый сон России…»
И снился мне кондовый сон России,
Что мы живем на острове одни.
Души иной не занесут стихии,
Однообразно пролетают дни.
Качнет потомок буйной головою,
Подымет очи — дерево растет!
Чтоб не мешало, выдернет с горою,
За море кинет — и опять уснет.
1969
«Слезы текучие, слезы мигучие…»
Слезы текучие, слезы мигучие…
Больно, о больно глядеть!
Что-то такое в вас есть неминучее.
Взял да забросил я сеть.
Но тяжело ее было вытаскивать,
Видно, что чем-то полна.
Вытащил рыбку и стал ее спрашивать,
Только немая она.
1969
Поэт
Спор держу ли в родимом краю,
С верной женщиной жизнь вспоминаю
Или думаю думу свою —
Слышу свист, а откуда — не знаю.
Соловей ли разбойник свистит,
Щель меж звезд иль продрогший бродяга?
На столе у меня шелестит,
Поднимается дыбом бумага.
Одинокий в столетье родном,
Я зову в собеседники время.
Свист свистит все сильней за окном —
Вот уж буря ломает деревья.
И с тех пор я не помню себя:
Это он, это дух с небосклона!
Ночью вытащил я изо лба
Золотую стрелу Аполлона.
1969
Диван
Пушкин погиб. Чаадаев замкнулся, скучая.
Сны не сбылись, от прошедшего нет и следа.
На полуслове за чашкою русского чая
Нечто иное увидел и смолк навсегда.
Пушкин забыт. Чаадаева помнить не надо.
Только хозяин показывал гостю порой
Старый диван — две отметины круглые рядом, —
Это сидели друзья, прислонясь головой.
Часто хозяин, пустым восклицаньем задетый,
Гостя одергивал:
«Тише, они говорят!»
Умер и он, роковой не дослушав беседы…
Только однажды ворвался как буря солдат.
Облако пыли взметнул в тишине именитой
Нищий хозяин, учитель отца своего.
Рухнул на барский диван и заснул как убитый.
Вмятины встали, чтоб не тревожить его.
1969
Стоящий на вершине
Однажды сонную долину
Покинул дерзкий человек.
Ступил ногою на вершину.
— Отселе вижу! — он изрек.
И длань движением державным
Простер на низшие миры.
Опасно встать с горами равным,
Имея душу не горы.
Ему внезапно вид явился
Настолько ясный и большой,
Что, потрясенный, он сломился
Несоразмерною душой.
1969
Отцу
Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?
Оставил нас одних на целом свете.
Взгляни на мать — она сплошной рубец.
Такая рана видит даже ветер!
На эту боль нет старости, отец.
На вдовьем ложе памятью скорбя,
Она детей просила у тебя.
Подобно вспышкам на далеких тучах,
Дарила миру призраков летучих —
Сестер и братьев, выросших в мозгу…
Кому об этом рассказать смогу?
Мне у могилы не просить участья,
Чего мне ждать?..
Летит за годом год.
— Отец! — кричу, — Ты не принес нам счастья!.. —
Мать в ужасе мне закрывает рот.
1969
«Не сжалится идущий день над нами…»
Не сжалится идущий день над нами,
Пройдет, не оставляя ничего:
Ни мысли, раздражающей его,
Ни облаков с огнями и громами.
Не говори, что к дереву и птице
В посмертное ты перейдешь родство.
Не лги себе! — не будет ничего,
Ничто твое уже не повторится.
Когда-нибудь и солнце, затухая,
Мелькнет последней искрой — и навек.
А в сердце… в сердце жалоба глухая,
И человека ищет человек.
1969
«Нет в городе весны…»
Нет в городе весны. Есть лето и зима.
И тени ни одной.
Внезапен переход. И грань знобит сама:
Снег переходит в зной.
Ты глянул: снег идет. Оделся на ходу…
Но попадешь как раз
Из духоты квартир в другую духоту,
Где дышит зной на нас.
На лето лед хранят, а в ледяной порыв
Огонь берут взаймы.
Ты воздуха лишен, смягчающего взрыв
То лета, то зимы.
Спи, осень! Спи, весна! Преданье старины…
Ты — житель городской
И снегом заметен с холодной стороны,
Сожжен огнем с другой.
1969
Полдень
Вода исчезла. В сквозняке реки
Дыхание нагретого железа.
Остановись — и в тень твою налезут
Жуки, собаки, стекла, пауки.
Сгустился воздух, чуть дрожит, роится.
Двинь дерево в такую немоту —
Ночная перекошенная птица
Взлетит и загорится на лету.
Гнетет жара. Возьми коровку — жжется.
Цвели в степи подсолнухи и вот
Сплошной стеною прыгнули под солнце —
В них врезался военный самолет.
Темно… И полдню снится полдень зимний.
Повсюду голо. Ивы вдоль реки
Одною частью — осторожный иней.
Другою частью — черные сучки.
1969