Баллада об ушедшем
Среди стен бесконечной страны
Заблудились четыре стены.
А среди четырех заблудился
Тот, который ушедшим родился.
Он лежал и глядел на обои,
Вспоминая лицо дорогое.
И потеки минувших дождей
На стене превратились в людей.
Человек в человеке толпится,
За стеною стена шевелится.
— Дорогое лицо, отпусти!
Дай познать роковые пути.
Невозможные стены и дали
Не такой головой пробивали… —
Так сказал и во тьме растворился
Тот, который ушедшим родился.
Он пошел по глухим пропастям,
Только стены бегут по пятам,
Только ветер свистит сумасшедший:
— Не споткнись о песчинку, ушедший!
1973
Чужая страсть
Зеленая птица свистит за окном,
Ты крошишь ей хлеб на блюде.
Зеленая птица хлеба не ест,
А рвет твои белые груди.
И долго ты ловишь пропавший свист
Своим онемелым телом.
И зеленеет твое кольцо
На безымянном белом.
1973
Склон
— Вершина духа знает склон! —
Так говорил мне снежный ком
И отягченный сединой
Поэт, идущий из пивной.
— Ты на пути не становись,
Когда душа катится вниз.
1973
«Только выйду на берег крутой…»
Только выйду на берег крутой,
А навстречу волна перегара.
Это Горский, мой друг золотой,
Потускневшая тень Краснодара.
Он рубаху рванет на груди,
Выставляя костлявые мощи:
— Все, мой друг, позади, позади:
И душа, и опавшие рощи.
На закате грусти не грусти —
Ни княжны, ни коня вороного.
И свистит не синица в горсти,
А дыра от гвоздя мирового.
— Уж такой мы народ, — говорю, —
Что свистят наши крестные муки…
Эй, бутылку и дверь на каюк
Да поставить небесные звуки!
Жизнь прошла, а до нас не дошла,
А быть может, она только снится.
Наше море сгорело дотла,
Но летает все та же синица…
1973
«Ты чужие слова повторяла…»
Ты чужие слова повторяла,
И носила чужое кольцо,
И чужими огнями мигала,
И глядела в чужое лицо.
Я пришел — и моими глазами
Ты на землю посмотришь теперь,
И заплачешь моими слезами;
И пощады не будет тебе.
1973
«Орлиное перо, упавшее с небес…»
Орлиное перо, упавшее с небес,
Однажды мне вручил прохожий или бес.
— Пиши! — он так сказал и подмигнул хитро. —
Да осенит тебя орлиное перо.
Отмеченный случайной высотой,
Мой дух восстал над общей суетой.
Но горный лед мне сердце тяжелит.
Душа мятется, а рука парит.
1974
«Ночь уходит. Равнина пуста…»
Ночь уходит. Равнина пуста
От заветной звезды до куста.
Рассекает пустыни и выси
Серебристая трещина мысли.
В зернах камня, в слоистой слюде
Я иду, как пешком по воде.
А наружного дерева свод
То зеленым, то белым плывет.
Как в луче распыленного света,
В человеке роится планета.
И ему в бесконечной судьбе
Путь открыт в никуда и к себе.
1974
«Живу на одной половице…»
Живу на одной половице
С судьбой без последней страницы,
С туманом морским и табачным,
С бурьяном степным и чердачным,
С краюшкой, которая скачет,
С подушкой, которая плачет…
Дыра от сучка подо мною
Свистит глубиной неземною.
1974
Шорох бумаги
Не шелест ночного оврага,
Не пение игл на сосне,
Во тьме зашуршала бумага —
И тьма шевельнулась во мне.
Ударил из тьмы поколений
Небесный громовый раскат —
Мой предок упал на колени…
И я тем же страхом объят.
1974
Гимнастерка
Солдат оставил тишине
Жену и малого ребенка
И отличился на войне…
Как известила похоронка.
Зачем напрасные слова
И утешение пустое?
Она вдова, она вдова…
Отдайте женщине земное!
И командиры на войне
Такие письма получали:
«Хоть что-нибудь верните мне…»
И гимнастерку ей прислали.
Она вдыхала дым живой,
К угрюмым складкам прижималась,
Она опять была женой.
Как часто это повторялось!
Годами снился этот дым,
Она дышала этим дымом —
И ядовитым, и родным,
Уже почти неуловимым.
…Хозяйка юная вошла.
Пока старуха вспоминала.
Углы от пыли обмела
И — гимнастерку постирала.
1974
Четыреста
Четыре года моросил,
Слезил окно свинец.
И сын у матери спросил:
— Скажи, где мой отец?
— Пойди на запад и восток,
Увидишь, дуб стоит.
Спроси осиновый листок,
Что на дубу дрожит.
И сын на запад и восток
Послушно пошагал.
Спросил осиновый листок,
Что на дубу дрожал.
Но тот осиновый листок
Сильней затрепетал.
— Твой путь далек, твой путь далек, —
Чуть слышно прошептал.
— Иди куда глаза глядят,
Куда несет порыв.
— Мои глаза давно летят
На Керченский пролив.
И подхватил его порыв
До Керченских огней.
Упала тень через пролив,
И он пошел по ней.
Но прежде чем на синеву
Опасную шагнуть,
Спросил народную молву:
— Скажи, далек ли путь?
— Ты слишком юн, а я стара,
Господь тебя спаси.
В Крыму стоит Сапун-гора,
Ты у нее спроси.
Весна ночной миндаль зажгла,
Суля душе звезду,
Девице — страсть и зеркала,
А юноше — судьбу.
Полна долина под горой
Слезами и костьми.
Полна долина под горой
Цветами и детьми.
Сбирают в чашечках свинец
Рои гремучих пчел.
И крикнул сын: — Где мой отец?
Я зреть его пришел.
Гора промолвила в ответ,
От старости кряхтя:
— На полчаса и тридцать лет
Ты опоздал, дитя.
Махни направо рукавом,
Коли таишь печаль.
Махни налево рукавом,
Коли себя не жаль.
По праву сторону махнул
Он белым рукавом.
Из вышины огонь дохнул
И грянул белый гром.
По леву сторону махнул
Он черным рукавом.
Из глубины огонь дохнул
И грянул черный гром.
И опоясалась гора
Ногтями — семь цепей.
Дохнуло хриплое «ура»,
Как огнь из-под ногтей.
За первой цепью смерть идет
И за второю смерть,
За третьей цепью смерть идет
И за четвертой смерть,
За пятой цепью смерть идет
И за шестою смерть,
А за седьмой — отец идет,
Сожжен огнем на треть.
Гора бугрится через лик,
Глаза слезит свинец.
Из-под ногтей дымится крик:
— Я здесь, я здесь, отец!
Гора промолвила в ответ,
От старости свистя:
— За полчаса и тридцать лет
Ты был не здесь, дитя.
Через военное кольцо
Повозка слез прошла,
Но потеряла колесо
У крымского села.
Во мгле четыреста солдат
Лежат — лицо в лицо.
И где-то тридцать лет подряд
Блуждает колесо.
В одной зажатые горсти
Лежат — ничто и всё.
Объяла вечность их пути,
Как спицы колесо.
Не дуб ли на поле сронил
Листок свой золотой,
Сын буйну голову склонил
Над памятной плитой.
На эту общую плиту
Сошел беззвездный день.
На эту общую плиту
Сыновья пала тень.
И сын простер косую длань,
Подобную лучу.
И сын сказал отцу: — Восстань!
Я зреть тебя хочу…
Остановились на лету
Хребты и облака.
И с шумом сдвинула плиту
Отцовская рука.
Но сын не слышал ничего,
Стоял как в сумрак день.
Отец нащупал тень его —
Отяжелела тень.
В земле раздался гул и стук
Судеб, которых нет.
За тень схватились сотни рук
И выползли на свет.
А тот, кто был без рук и ног,
Зубами впился в тень.
Повеял вечный холодок
На синий божий день.
Шатало сына взад-вперед,
Он тень свою волок.
— Далек ли путь? — пытал народ.
Он отвечал: — Далек.
Он вел четыреста солдат
До милого крыльца.
Он вел четыреста солдат —
И среди них отца.
— Ты с чем пришел? — спросила мать.
А он ей говорит:
— Иди хозяина встречать,
Он под окном стоит.
И встала верная жена
У тени на краю.
— Кто там? — промолвила она. —
Темно. Не узнаю…
— Кто там? — твердит доныне мать.
А сын ей говорит:
— Иди хозяина встречать,
Он под окном стоит…
— Россия-мать, Россия-мать, —
Доныне сын твердит, —
Иди хозяина встречать,
Он под окном стоит.
1974