Николай Погодин
Мой друг
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Григорий Гай — начальник строительства.
Руководящее лицо — представитель высшего хозяйственного руководства.
Елкин — партийный работник из молодых.
Белковский, Монаенков, Максим — помощники Гая.
Ладыгин — инженер, немного старомоден.
Пеппер — жена Гая, участница строительства.
Кондаков — смирный и недалекий, пытающийся быть смелым и «далеким».
Андрон — представитель подлинных кадров класса.
Ксения Ионовна — секретарь Гая.
Наташа — чертежница со знаниями.
Тетя Соня — мастер, отнюдь не мужеподобна.
Иван Граммофонов со своей бригадой — теплые ребята, требующие руководства, глаза.
Лида с бригадой — работницы.
Брюнетка, Рыжеволосая, Пожилая, Плачущая — жены разных работников, несколько эксцентричны в переживаниях своих горестей.
Пять хозяйственников — большие люди хозяйственного фронта
Зуб — старинный служитель канцелярии.
Мистер Генри — директор американских заводов.
Служащий парохода.
Неизвестный в странной военной форме.
Серафима — жена Андрона.
Врач, сиделки, рабочие.
Вася.
Старший плотник.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ
Иностранный пароход. Директор советских заводов Григорий Гай и директор американских заводов мистер Генри.
Генри. Этот человек сам себе завидует… Вы слышите, этот человек сам себе завидует! И — не завидует мне… Я бы хотел посмотреть на тебя через лупу. Он даже декламирует о своей родине, которая похожа на беременную корову. Большевики, оказывается, умеют декламировать. Скоро они будут составлять мировую поэзию… Послушайте, дайте мне выпить шампанского! Я очень боюсь: когда большевики будут составлять мировую поэзию, мне уже не дадут шампанского… Тяжелая американская шутка! Вы тоже четырнадцать лет шутите, и от ваших шуток колики стоят в желудке земли. Слушай, Гарри, Григо… Григо… Григорий, я не удивляюсь, что ты большевик. Мы с тобой были два эмигранта из двух городов. Выгнал меня Лондон. Петербург тебя выгнал. У нас была виселица. Не удивляюсь. (Подали вино.) Пролетарии… Бунтовщики… Смешно! Слава богу, что мы уже не пролетарии. Мне неважно, что ты большевик. Я понимаю: революция, Маркс, социализм… Но ты же ведь миллионер, ты президент колоссальных предприятий, ты распоряжался у нас миллионами долларов, ты босс, хозяин, и я тебя люблю.
Около ходит неизвестный в странной военной форме. Послушал. Ушел.
Но не надо быть дураком. Ты меня приводишь в бессонницу. Он сам сдал колоссальные заказы. Не удивляюсь. Он насобжулил на четыре миллиона. Не удивляюсь. Почему эти четыре миллиона не должны лежать в твоем кармане? Скажи своей жене, что директор «Говард-компани», тоже бывший рабочий, тоже социалист и марксист, удивляется… Мы не перевариваем вас только за то, что вы закрываете свой карман. Вы говорите, что вы материалисты. Вы врете! Вы идеалисты. Высший материализм-мой карман. Я начинаю делаться страстным…
Опять появился неизвестный.
Чего вы ищете? Монету? Она не брошена. Здесь говорят деловые люди. Гут-найт! (Гаю.) Я становлюсь актером. Я разыгрываю греческое представление о жизни двух директоров, двух президентов промышленности, двух факелов, которые греют головы и желудки людей. Ты талантлив, и я талантлив. Живописная картина! Рембрандт! Представьте себе синие автобусы…
Гай. Я ездил на них. Это старые похоронные кобылы, а не машины.
Генри. Это мои кобылы. Я представитель общества синих кобыл, моих синих автобусов. Ты делаешь дела со всем миром. Я делаю дела со всем миром. Зачем мне синие клячи? Это шутка моего кармана. На наших заводах занято сто двадцать тысяч рабочих. В один из дней мне приходит в голову уволить пять тысяч. Шутка! Нажим кнопки, фраза секретарю: «Не пора ли нам проветрить мастерские от большевиков?» — и ты сейчас увидишь, как можно заработать даже на слове «большевик». Пять тысяч человек уезжают от нас искать дела и хлеба. Но мы же с тобой статистики. Уезжают их жены, их дети, их старики и чемоданы на моих синих автобусах… Ты уже понял меня? Ага! А мы по всем штатам Америки в ее газетах даем объявление, большое веселое объявление, что «Говард-компани» требуются рабочие всех специальностей. Тогда рабочие всех специальностей едут в наш город. Они едут на наших синих автобусах в наш город. Ибо только на синих автобусах можно получить прямой и дешевый билет в наш город. Они едут тысячами, десятками тысяч, днем и ночью на моих синих автобусах… Их приезжает сто тысяч. И девяносто пять тысяч отправляют обратно. Сколько долларов, ты думаешь, даст мне каждая такая операция?
Гай. Завидую, но не знаю.
Генри. Я получаю полмиллиона долларов за три таких операции в год. Учись! Ты еще молодой. У тебя социалистическое предприятие. Не удивляюсь. У вас Днепрострой. Не удивляюсь. Но научитесь вы по-деловому управлять социалистическими предприятиями, как управляет Генри, директор «Говард-компани», твой друг, поставщик и коллега.
Гай. Да… Надо запомнить твой метод, надо предложить использовать твои способы советскому правительству.
Генри. И опять ты наивен! Зачем об этом говорить вашему правительству? Ваш президент тоже захочет иметь свои автобусы в Москве, а потом в провинции. Он тоже захочет зарабатывать. Ты сам учись управлять своими социалистическими предприятиями. Прекрати разговоры, что ты завидуешь себе! Нажим кнопки — и полмиллиона долларов, миллион золотых рублей. Я теперь у тебя спрашиваю: ты завидуешь себе или мне?
Гай. Конечно, тебе. Куда нам до вас! Я ошеломлен… Я запишу все это. Вот так надо управлять социалистическими предприятиями.
Генри. Я устал… то есть я нынче откровенен… Этот военный — он тоже русский — свел меня с женщиной, у которой бедра… Ты подожди, он сделает тебе тоже бедра. Посиди. Запиши мои мысли. Не будь дураком… Я ушел. Я перед бедрами был с тобой откровенен. (Уходит.)
Музыка.
Гай (рассматривает бумаги в портфеле). А, вот она… Генри, нежный друг, чтоб тебя черти побрали! (Читает.) «На добрую память моему другу». (Рвет фото.) Нигде мне не бывает так трудно, как в Америке; знаю я их насквозь сериями и поодиночке. А волны, как сугробы в Сибири. Далеко до Советского Союза… (Поет.)
Мои ребята в Гамбурге сидят, торгуются. Надо им телеграфировать, чтобы приехали в порт. Жену надо известить… Кругом соскучился! А у меня теперь, по всей арифметике, должен сын родиться. (Мысленно считает.) Ну да… А ежели не сын, а какая-нибудь Майя?.. Сойдет и Майя.
(Собирается писать.) Девчонка тоже ничего… Расти долго будет. Мальчики как-то скорей растут. (Пишет.) «Гамбург. Штрассе… штрассе». Так… «Подготовьте информации о состоянии наших заказов…»
Перед Гаем стоит служащий парохода.
Гай. Йес?
Служащий. Радиограмма.
Гай. Йес. (Принял радиограмму, дописал свои, сдал, оплатил.)
Служащий поклонился, ушел.
Фу ты, какая пошла у нас исполнительность! Даже на океане директора информируют, а то по месяцу ответа ждал. (Вскрыл депешу, читает раз, другой и третий.) Максим… (Подумал.)Сняли… (Читает.) «Третьего дня тебя сняли. Собран материал. Готовься. Максим». Вот тебе и раз! Это у нас бывает. Уезжают начальниками, а приезжают свободными гражданами. Надо полагать, друзья у меня завелись. Какая-нибудь сволочь орудовала… Грустно все это… нехорошо…
Около Гая стоит неизвестный.
Неизвестный. Смею спросить — соотечественник?.. Впрочем, что ж спрашивать! Я слыхал, как вы задушевно пели нашу далекую песенку и как с русской нежностью сказали: «Далеко до Советского Союза…» Вам грустно? У нас с вами нет ни дам, ни гидов, мы — листья осенние, которых гонит сквозной ветер по планете. Я полгода не слыхал русской речи, я полгода не видал русских глаз.
Гай. Какие же глаза вы, сударь, видали?
Неизвестный. Японские, сударь, японские глаза. Поговорите со мной. Я узнал в вас военного, старого служаку. Многие теперь спились. Погибли… А старые русские дубы держатся. Вы, видно, делаете неплохие дела. Я тоже, сударь, отлично обеспечен. Я ничего не хочу знать о вас. Подступила к груди горечь и до слез захотелось смотреть в наши русские глаза, и, как у нас на Волге, под Жигулями, сидеть в ресторане парохода «Кавказ и Меркурий», и говорить русские нерасторопные фразы '- ни о чем и обо всем, о лягушках и Ницше. Пойдемте в ресторан, сударь. Вы один… вам грустно…
Гай. Слушайте, дайте ухо.
Неизвестный. Слушаюсь.
Гай. Иди ты к… (Тихо на ухо.)
Неизвестный. Большевик! Скот! Зверь! (Ушел.)
Гай. Дал телеграммы, а подадут ли мне теперь машину на вокзал?.. Может, в квартире живет другой директор?.. Может, и жена ушла?.. Музыка, волны, ветер. Уезжают директорами, а приезжают свободными гражданами.
ЭПИЗОД ВТОРОЙ
Управление делами директора. Стол с телефонами, над столом колокол. Начальник Кондаков и курьер Зуб.
Кондаков (у телефона). Гараж?.. Алё, станция! Опять станция?.. Я тыщу раз прошу гараж!.. Какой гараж? Автомобильный… Кройте без номера. В чем дело? Это говорит дежурный по заводу, Кондаков… Город? Ну, так и скажите! Чего же вы нервничаете? (Положил трубку.)
Зуб. Эх, те-те, те-те…
Кондаков. Наставили телефонов, как у римского папы. Какой тут внутренний, чорт его знает… Алё! Откуда говорят? (Быстро.) Извиняюсь. (Бросил трубку.) Попал в ГПУ… Ну, хорошо, это — городской, это — особого назначения, а это какой? Вертушки, автоматы! Культура, прокисай она совсем! Алё!.. Завод? Славу богу!.. Дайте гараж… Кто говорит? Махорушкин?.. Это говорит Кондаков… Какой Кондаков? Начальник литейной мастерской. Ну, то-то. Пошли там телегу на вокзал. Гай приезжает. К поезду… Да, фордика, говорю, пошли… Какой там лимузин! Фордика… Да. (Положил трубку на стол. Забыл.)
Зуб. Эх, те-те, те-те…
Кондаков (достал подсолнухи, грызет). Вот, Зуб, жизнь человеческая! Опасно жить на свете… Ты, Зуб, этого Гая видел?
Зуб. Угу.
Кондаков. Какой он из себя?
Зуб. Вроде так…
Кондаков. Да-а… (Запел.)
Вбежала Серафима.
Серафима. Слушайте, тов… Фу! То у вас занято, то вы трубку снимаете!
Кондаков. А вам какое дело?
Серафима. Скорей пошлите автомобиль за врачом и на квартиру к товарищу Андрону.
Кондаков. А что такое с председателем завкома?
Серафима. Не знаю. Тридцать девять.
Кондаков. Трубка на столе лежала. Эх, прокисай ты! Станция не ответит… Зуб, беги в гараж. От моего имени — автомобиль для товарища Андрона. (Серафиме.) Не беспокойтесь. У меня третьего дня вскакивает на плече что-то такое, как волоцкий орех… (Зевнул.)
Серафима и Зуб ушли.
Так про что, бишь, я говорил?.. (Напевает.)
И все это мы у Америки учимся. Телефонов наставили — заблудишься. Ответственных людей дежурить сажают, а порядку нет. Гай… управлял — и науправлял. Ежели по жене судить, то молокосос. Увидим завтра… Товарищ Елкин наказывал мне какой-то вопросик подработать, и никак не вспомню, не то по прорывам, не то по достижениям. Справлюсь завтра… Не забыть бы завтра на главный вход вывеску заказать в малярной. Литейная имени… имени… вот чорт, какого имени — забыл! Завтра узнаю… Хоть бы лото давали! В лото бы сам с собой играл. До утра в памятник обратишься.
(Пошел закрыл на ключ дверь, снял со стола телефоны, поставил на пол, положил под голову бумаги и лишь хотел прилечь, как над столом зазвенел колокол. Хохочет.) Любопытно! Вместо петухов… полночь отбивает… Какого чорта, в самом деле! Может, что-нибудь испортилось? (Шарит по стенам.) Никогда я этого колокола не видал… Ах, прокисай ты совсем! Ведь он так меня со света сживет. Вот неприятность какая! (Наблюдает.) Ты хитер, а мы еще хитрее! (Нашел обрывки шпагата, связал, встал на стол и, привязав одним концом язык колокола, другой укрепил на ножке стола. Веревка дергается.) Побаловался — и хватит. Ну, ну, дрыгайся! По-напридумали культуры, а она портится. В Америке он бьет, когда надо, на обед — так на обед, а у нас он в обед молчать будет, а в полночь разыграется. На фасон бьем. Вот за это вас и снимают, товарищи. Мало снимать! Из партии гнать надо! (Устраивается спать. Только прилег — стук в дверь.) На чорта я дверь замкнул! Ходили бы сами по себе. Сейчас! (Открыл.)
Вошли Гай и Зуб.
Гай. Так, говоришь, Андрон заболел?
Зуб. Вроде так.
Гай. В город за доктором послали. А наши доктора где? Зуб. В расходе.
Гай (пишет записку). Ну, расскажи, товарищ Зуб.
Кондаков (Зубу). Он и есть?
Зуб (кивнул Кондакову). Эх, те-те, те-те…
Гай. Квартиру Максима знаешь? Снеси ему. Буди. Неважно!
Зуб ушел.
К чему же это ты, товарищ, на пол телефоны составил? (Увидел веревку.) Это зачем?
Кондаков. Испортился, что ли. Жизни не дает.
Гай. Давно он тебе жизни не дает?
Кондаков. Минут десять.
Гай (взял телефон). Пожарную команду!.. Говорит дежурный по заводу. В заводе пожар: получили сигнал по системе. Трубки расплавились.
Кондаков. Ах, прокисай ты сов… Кто же располагал?
Гай. Ты кто?
Кондаков. Начальник литейной.
Гай. Плохой начальник. Дурак, а не начальник!
Кондаков. Извиняюсь, посторонние не имеют права оскорблять.