Зато Дмитрий Вожжин (между друзьями Вождь) был самым публичным человеком в основной тройке. Медийное лицо, так сказать. Он любил быть всегда на виду, на трибуне и на телеэкране. Микрофоны и объективы чувствовал как свою родную стихию. Отсутствие внимания к собственной персоне, даже временное, приводило его в уныние. Он умел красиво говорить, мог увлечь за собой последователей, группировать людей вокруг себя. Он был хорошим практическим организатором. Оратор – да! Но фантазия и расчёт не являлись его коньком, да и деньгами не был богат. Специальное образование имелось, но не в актуальном профиле. Его привлекала в проекте возможность покомандовать и покрасоваться на трибунах, власть как таковая.
Изобретатели были знакомы с молодых лет, хотя и не являлись близкими друзьями. Вот эта взаимодополняющая троица и претендовала на своё место в истории человечества.
А перед тем, как занять это самое место в истории, троица изобретателей потратила много времени и нервов на обсуждение планов, деталей проекта и распределение обязанностей. Чаще всего они собирались в банковском кабинете Кошелева, отсылали секретаршу и закрывали дверь. О серьёзности этих разговоров свидетельствовало отсутствие на рабочем столе даже чая и коньяка:
- Можно ли увеличить Предел Хейфлика? Вот главный биологический вопрос эксперимента. И мы ответим на него утвердительно, мы увеличим максимальное количество клеточных делений. – Горячился Черепанов, ходил по кабинету и экспрессивно размахивал руками, не слишком заботясь о том, поймут ли его собеседники. Волосы на его голове топорщились в разные стороны. Увлечённые люди редко следят за своей причёской.
- Ты нам эти свои умные фамилии не говори, мы с ними не знакомы, - вяло реагировали компаньоны, не вставая с кресел. – Мы эти митохондрии клеточные лично считать не будем. Ты лучше скажи, сколько будет стоить аппаратура для анализа крови такого типа и где её можно купить?
Кошелеву и Вождю явно не хотелось вникать в биологические нюансы проекта. Наука для них была, скорее, скучна. Как-то всё это было сложно, с трудно запоминаемыми и трудно выговариваемыми словами. А уж геронтологических теорий сколько! Разбираться во всех – ну, уж нет!
- Вычисляй гормон, по уровню которого можно определять эффект омоложения. Придумай ему название, если такового ещё нет. А мы займёмся закупкой оборудования для его выделения и анализа. Вот так будет лучше. – Распределял обязанности Кошелев.
- Я уже знаю такой гормон. Я назову его Геронтологический маркер Черепанова – «ГМЧ». И оборудование для его выделения мне тоже известно. – Голос Виталия звучал победно, а взгляд мечтательно устремился вдаль. Честолюбие овладело его мыслями. Он в своём воображении уже сделал первый шаг на пьедестал истории.
- Прекрасно. Я согласен, – с улыбкой кивнул Кошелев.
- И давайте назовём наше устройство Витаскоп. Так будет звучно и красиво. А, как думаете? – Не унимался Виталий в творческом порыве. «Не только звучно, но и увековечивает имя автора», – думал он при этом про себя.
- Называй, как тебе нравится. По-моему, это вообще дело десятое. Лишь бы машина работала правильно. – Кошелев оставался тем же непробиваемым скептиком относительно всего лирического и пафосного в проекте.
- Ладно, Витаскоп так Витаскоп. Звучит оптимистично. Пойдёт! Я постараюсь чётко донести до широких масс твоё красивое название. – Согласился Вождь, сознавая, что рекламная работа была по его части.
Глава 8. Необычные явления в обществе.
В связи с этим изобретением начали происходить необычные явления в обществе.
Их, в общем, можно было назвать ажиотажной суетой. Появились люди, которые пытались воссоздать данный прибор в условиях мелких лабораторий с целью получения корыстного заработка.
Но эти псевдоспециалисты сразу же были объявлены шарлатанами, по причине заведомой невозможности концентрации достаточной энергии в «домашних» условиях.
Другие люди стали воровать детей и молодых людей с целью передачи жизненной энергии от них к богатым старикам. Киднеппинг на новом витке. Появились объявления в прессе о продаже своей ЖЭ-«витасилы» богатым клиентам. Раньше это были отдельные органы и их трансплантация с целым шлейфом криминала. А теперь – ЖЭ, «витасила» – новая ступень криминала и забот для полиции.
Появились люди, желающие передать собственную жизненную энергию к своим больным или старым родственникам. А также появились самоотверженные доноры для передачи жизненной энергии для социально ценных людей, гениев науки и искусства.
Вот здесь и проявилась вторая серьёзная проблема. Мало того, что сложным делом оказалось определить людей, достойных омоложения. Но и не менее сложной предстала задача подбора доноров ЖЭ.
Кто эти люди, доноры? Они что, сумасшедшие? Отдать свою жизненную энергию другому человеку – это ведь значит укоротить жизнь самому себе. Кто же согласится на такое добровольно?
Вопрос решился после того, как было объявлено о возможности отдавать ЖЭ небольшими частями от нескольких человек, то есть вскладчину. Несколько доноров на одного реципиента, чтобы не наносить значительного ущерба здоровью. Тогда число самоотверженных жертвователей ЖЭ стало достаточным.
Для записи доноров открыли небольшой кабинет на станции перекачки. Сначала посетителей там было мало. Затем, по мере растекания слухов по городу, стала образовываться небольшая очередь из кандидатов. Небольшая, но ежедневная. Дело пошло на лад. Записывали и анонимно, по Интернету и по телефону, и лично.
Запись добровольцев вела языкатая девица, довольно бойкого характера, с ярким макияжем. Ей приходилось быть бойкой, ибо общаться нужно было с очень разными людьми, не все из которых вызывали полное уважение.
Вот на запись пришёл гражданин с заметными признаками регулярного употребления, с соответствующим цветом лица и в «свежей» одежде:
- Дочка, скажи, почём принимаете энергию? Я бы сдал, сколько надо.
- Гражданин, мы принимаем жизненную энергию, а не пустую стеклотару. Ваша энергия не подойдёт. И не надо на меня так дышать! От вас идёт перегар, а не энергия.
Бабушка строгого вида, похожая на учительницу, поинтересовалась, кому конкретно отдадут её энергию. Очень расстроилась, получив отказ по причине её преклонного возраста. Она хотела внести свой посильный вклад в будущее искусства, но только обязательно в высокую литературу, а не в «какую-то там мазню на холсте» или, не дай Бог, в спорт.
Молодой мужчина спросил о том, хватит ли оплаты за энергию для того, чтобы закрыть ипотеку в банке. Получил ответ, затем долго считал в коридоре на калькуляторе, звонил кому-то по телефону, но так и не принял решения.
Романтический юноша предложил свою энергию для омоложения истинных патриотов, настаивая на том, что согласен сделать это бесплатно. Но не смог предъявить паспорт, так как не достиг самостоятельного возраста.
Успешно записался парень с причёской «ирокез», уточнив всего лишь несколько деталей:
- А что чувствует человек при передаче своей энергии? Можно будет записать видосик из капсулы? Какие там ощущения? Это круто? Можно будет потом сфоткаться с тем, кому вкачают от меня?
Это были несложные вопросы для бойкой девицы. Она ответила на них уверенно, хотя первый массовый опыт перекачки ещё не состоялся.
Вспомнились опыты прошлых лет по продлению жизни для партноменклатуры. Разные люди действовали в разных направлениях. Кто-то в сторону самопожертвования, а кто-то в сторону самообогащения.
И пошли разговоры в народе. Не только непосредственно возле станции, не только в городе, но и по всей стране. Как же не обсудить такую информацию? У каждого человека находилось своё собственное мнение. Что ж его скрывать? Пресса! Что пресса? Учёные? Они что, самые умные? Все люди приняли участие в обсуждении животрепещущих вопросов…
Кому это вообще нужно и зачем? Что является истинной жизненной ценностью? Как это понимают люди разных сословий, возрастов, профессий и образования? Кто в этом обществе более ценен, а кто менее? Можно ли кем-то пожертвовать для блага «нужных и ценных» людей, или это аморально? Кто из должностных лиц и как пользуется своим жизненным ресурсом? Может быть, они потратят свою жизненную энергию впустую, если им её перекачать?
Вопросы, вопросы… Мнения, мнения…
Глава 9. Творческие дискуссии.
Разговоры на спорную тему активно шли и в творческой среде. Литераторы первыми начали упражняться в риторике:
- Послушайте, коллега, неужели вы всерьёз полагаете, что имеет смысл омолаживать вас, поэтов? Неужели вы по-настоящему думаете о своей общечеловеческой ценности? Это ведь нонсенс! Какой-нибудь поэтишка напачкает два-три стишка на бумаге и ужесчитает себя знаменитостью. Эко вас, однако, распирает от ощущения собственной значимости. Скромнее надо быть, коллега. Скромнее! Какой литературный вес может быть у произведения на двух листиках? – Начал дискуссию прозаик серьёзного вида, в очках и с небольшой аккуратной бородкой, со значком Союза писателей на левом лацкане.
- Да уж нет, уважаемый. Это вам надо быть скромнее. Это точно. Уж чем вы, прозаики, отметились перед человечеством, так это длиннотами своих описаний, многотомностью скуки, нудными нравоучениями. Читать прозу – тоска зелёная! Весома ваша работа как макулатура, в килограммах. Это да! Сборщики макулатуры вас ценят, но не человечество. Сдайте несколько томов своей нетленки в макулатуру, и вам – может быть, при достижении достаточного веса – выдадут талончик на покупку чего-нибудь поистине ценного из литературы. Ну, например, стихов Пушкина. Вот был бы жив Пушкин, так его-то и стоило бы омолодить. Невозможно технически, к сожалению. – Так ответил прозаику человек с тёмными бакенбардами и кудрявыми волосами. Своё внешнее сходство с великим поэтом он осознавал достаточно определённо и частенько пользовался им для подражания.
- Пушкин? Это тот, у которого «краткость – сестра таланта»? Или что там у него? Я бы умер в нищете, если бы писал кратко. Всё короткое – это чепуха и неформат. Не стоит внимания.
- Краткость – сестра таланта, это у Чехова. А он из прозаиков, между прочим. Не надо показывать свою невежественность. Будьте серьёзнее!
- Да уж, мы-то люди серьёзные, стишочков не пишем. Не вздыхаем, глядя на луну, на ямбы-хореи не молимся, за рифмой не гонимся.
- Ох уж, эта ваша нерифмованная дребедень. Ни чувства передать, ни песню сложить. Не то! Не понимаю. – Поэт уже выходил из себя и говорил сердито и громко.
- Да вам, коллега и не надо ничего понимать. Найдутся специалисты и всё поймут без вас. Знаете, что сказал по этому поводу Борис Стругацкий? «Писатель – это не тот, который пишет, а тот, которого читают», - вот на что нужно ориентироваться! Коллега! – Писатель в свою очередь перешёл на хриплый крик.
- Что же вы, коллега, всё пытаетесь меня поразить и удивить своими объёмами и весом произведений? Хоть ценность настоящей литературы в килограммах и не измеряется, но всё же … Мой-то килограмм поэзии поценнее будет вашего килограмма прозы. Уж так-то!
- Вот уж сейчас удивили. Да как же вы, сударь, сможете из своей поэзии набрать целый килограмм? Может, для солидности сложите оба своих исписанных листочка в стопочку? Так не потянет никак... Так ещё и вот что… от вашей, с позволения сказать, литературы отчётливо попахивает плагиатиком… за версту слышно. – Уже ехидно произнёс писатель.
- А вот тут уж не позволю. Я – да будет вам известно, любезный – плагиатом не пользуюсь. Никогда! Как на мой вкус, плагиат – это как доедать с чужой тарелки… Фу! Не моё! Неприлично доедать с чужой тарелки, даже вкусное. Готовьте сами свою еду!
- Еду? Какую еду? Ваши ориентиры мне вообще не понятны.
- Мой ориентир – это поэт, который «памятник себе воздвиг нерукотворный».
- Воздвигайте, воздвигайте…
Стук резко поставленного стула, хлопанье дверьми – вот звуковое сопровождение страстной «творческой дискуссии деликатных интеллигентов».
Споры не утихали и среди работников мольберта. Художники стояли перед картиной в галерее и спорили о своём. На картине было изображено Что-то. Эмоциональность разговора слышалась в каждой фразе:
- О, Боже! Что это? Что это вообще такое? У меня ощущение, что вы вчера впервые взяли в руки кисти. Никакого чувства цвета. И вот эту работу вы считаете ценной? И себя вместе с нею? – Резко высказался импрессионист, сделав эффектный жест правой рукой вокруг картины. Ладонь этой руки, по обыкновению многих художников, была заметно выпачкана синей краской, что свидетельствовало об увлечённости творческой натуры. Ультрамарин так плохо отмывается.
- Позвольте, не согласен с вашей иронией. Именно эта работа и является ценной, как и стиль в целом, как и автор лично. Уверен! – В таком же резком тоне ответил абстракционист, сделав жест левой рукой с ладонью, выпачканной жёлтой краской. Он тоже имел увлечённую творческую натуру и знал об обыкновении многих художников. Кадмий тоже плохо отмывается, как и ультрамарин.
- Коллега, о чём вы говорите? У меня такое ощущение, будто вы хотите меня просто оскорбить. Меня, последователя Ренуара? Всем известно моё тонкое, изысканное чувство колорита. А что вы мне показываете? Это же отвратительное цветовое решение! Так же невозможно.
- Причём здесь вообще цвет? Линии и ассоциации – вот что здесь!
- Ну, ведь всем же известно и моё тонкое, взвешенное чувство композиции. А что у вас? Какой-то круг посредине? Как это пошло! Мне даже трудно находиться рядом! Никакой перспективы, никакой глубины. А где воздух, где воздух? Импрессия – вот основа всего в живописи. Впечатление – вот что надо передавать на полотне.
- Не вам, импрессионистам, рассуждать о композиции. И я бы вообще не советовал вам говорить о композиции с вашим чувством линии. Мой рельеф мазка вам непонятен, как и недоступен весь смысл самой простой абстракции. Вам что чёрный квадрат, что красный круг – всё одно, всё недоступно. А передавать на полотне нужно исключительно высший смысл, не связанный с вещами и предметами, ассоциативный в чистом виде! Только его!
- И вы хотите вот это представить на конкурс? На соискание права на продление жизни? Это самонадеянно, как минимум.
- Да-да, там комиссия разберётся.
- Ну, уж увольте! Вам если добавить несколько лет жизни, так вы всё равно будете продолжать малевать эти свои каракули. Точно! Но это уже без меня. Я вижу, что вам трудно понять даже, чем живописец отличается от маляра! – Импрессионист, энергично выходя из зала, закончил разговор тем же хлопаньем дверью. Иногда люди используют двери для красноречивого окончания светской беседы. Традиция такая? Или привычка?
Обсуждение продолжалось между кинорежиссёром, телеведущим, популярным актёром и оператором видеосъёмки. Они спорили, кто из них чаще бывает в кадре телевидения, или кто из них важнее для съёмки этих самых кадров. Атмосфера в студии кипела. Звучали экспрессивные слова «бездари» и «халтурщики». Режиссёр возбуждённо говорил:
- На съёмочной площадке главный всегда я! При получении дополнительной жизненной энергии я смогу снять ещё много хороших фильмов и войти в историю. А хороший актёр становится известным и популярным только под управлением гениального режиссёра. Актёр – это всего лишь инструмент в искусных руках мастера-режиссёра, даже если он талантлив сам по себе. Вы меня поняли? – Режиссёр в цветастой рубашке держал в руках рупор, без которого он, по всей видимости, не мог обходиться никогда.
- Мы тебя поняли, только возразить никак не можем. Ты же кричишь в свой рупор, как для глухих. И никого не слушаешь.
- А что вас слушать? Вы должны говорить свои слова только по сценарию. Вот скажите, чьи имена стоят первыми в титрах любого фильма? – На этот довод режиссёра собеседникам ответить было нечего. Оператор при этом скромно молчал. Он знал, что его имя поставят в титрах далеко не первым номером, а ближе к окончанию. – Я понимаю, ребята, что вы важны и нужны в кинематографе. Да, вы важны со всеми вашими талантами. Уважаю. Но вы все похожи на алмазы без огранки и оправы. Твёрдые, но не блестящие. А огранщиком-то как раз и является режиссёр.
- Вот и снимай сам себя… огранщик. И про озвучку не забудь. Тоже сам сделаешь. Потом монтаж сделай, само собой, тоже самостоятельно. У тебя получится всё сделать самому, талантище. Только как бы не пришлось самому ещё и билетики на входе в кинотеатр продавать. – На этот выпад не нашлось аргументов уже у режиссёра. Он, молча, тяжело дышал. Актёр говорил, что режиссёр может состояться и сделать себе имя только при наличии хорошей команды талантливых актёров. Громкость спора нарастала, тон дискуссии повышался. Пора было хлопать дверью.