― Но я тоже знаю, о чём речь, ― сказал я. ― О мышах.
― Как?! ― обвёл нас растерянным взглядом доктор. ― Господа, я отказываюсь что-либо понимать. Всё это выходит за рамки моих представлений.
― Читайте, читайте, ― сказал Холмс, ― мы с удовольствием послушаем историю предка покойного сэра Чарльза ещё раз. Нам будет полезно.
― Ладно, господа, тогда слушайте, ― ответил доктор и, не сдержавшись, вновь покатился со смеху.
Я подумал, что смех доктора в очередной раз затянется, поэтому повторно наполнил стакан водой. Но Джеймс Мортимер достаточно быстро с собой совладал и перешёл к чтению.
Баскревиль-холл, 1749 год
О мыши Баскервилей известно с незапамятных времён. Мрачные предания сопровождали наш несчастный род на протяжении веков. Я не стал бы писать об этом, потому как малейшая мысль о страшном чудовище заставляет остатки моих волос на голове вздыматься, как на швабре, но я хочу, дети мои, чтобы вы и ваши потомки знали об этой истории.
Болезненное обжорство и особое пристрастие к сыру чеддер ― вот, что сгубило нашего давнего предка, сэра Гуго Баскревиля. Высший судья, известный так же под именем Сырного Олдуса, который проживает в сырной стране с молочными заливами и повелевает всеми сырами мира, покарал нашего прадеда сначала непомерным аппетитом, а затем наслал на него ужаснейшую мышь. О мой бог, как же я её боюсь!
Внимайте же, дети мои. Вот как это было. Во времена короля Артура, который, вынув однажды из камня меч, взял камень с собой, а меч, как ненужную ерундовину, забросил в ближайший кустарник, жил наш предок, сэр Гуго. Был он так толст, что слуги возили его на двух тележках. На одной возлежал сам сэр Гуго, а на другой ехал его живот. Передвигаясь с охраной и свитой по селениям, которые располагались вокруг его замка, Гуго отнимал у крестьян весь сыр вплоть до последней корки и там же, не вставая с тележек, всё жадно сжирал. Бедные запуганные крестьяне за глаза прозвали его Гуго Вислопузым. Ходили даже легенды, что, мол, ночами живот Гуго Баскервиля отделяется от своего хозяина, бродит по окрестностям и вынюхивает при помощи пупка, где спрятан сыр. Поэтому кто бы и как бы не утаивал запасы сыра, Гуго всё равно найдёт его и слопает.
И вот однажды, измученные бесконечными сырными набегами, жители сельских поселений возмутились и сказали себе: «Всё, отныне перестаём производить сыр! Ни чеддера, ни штильтона, ни дерби, ― ни черта больше Вислопузый от нас не дождётся!»
И в самом деле, крестьяне своё слово сдержали и отныне стали питаться только хлебом и мясом с картошкой. Никакого сыра.
Но сэру Гуго по секрету было доложено, что где-то в глубоком погребе, у селянина по прозвищу Грэг Сморщенный Нос лежит целая шайба чеддера. Однако она считается священной и предназначается якобы Сырному Олдусу, который среди селян считается повелителем сыроварения.
Но сэру Гуго было плевать на Сырного Олдуса. Он посчитал это вздором, поэтому тут же, незамедлительно повелел грузить свой живот на тележку.
Приехав в деревню, он приказал позвать к себе Грэга Сморщенного Носа. Убедившись, что нос селянина действительно напоминает русскую гармошку, сэр Гуго попросил его сыграть на этом необычном инструменте что-нибудь весёленькое. Грэг сыграл, но вислобрюхий капризник этим не удовлетворился.
― Неси сюда сыр, окаянный неуч! ― заорал он. ― Я тебе покажу, как прятать его от меня для какого-то там Олдуса!
― Но, сэр, ― взмолился Грэг, ― как же?! Сырный Олдус расстроится. Он нашлёт на вас свою мышь.
― Мышь? ― спросил Гуго. ― Я не боюсь мышей, дурень. Неси сыр, не разговаривай, а не то заставлю тебя играть на носе до самого вечера, да ещё буду приглашать на все праздники в замок, чтобы ты тоже играл.
Так Гуго Баскервиль отхватил священную порцию сыра. И тут же его сметал, отряхнув с усов мелкие крошки. Затем, слегка подождав, он услышал, как брюхо на соседней тележке издало громкое бульканье, всколыхнулось, как сонный тюлень, после чего сэр Гуго взмахнул рукой, сказал: «Поехали!», и вся его кавалькада двинулась назад, к замку.
Ночью Гуго не спалось. Его томила изжога. Он дёрнул колокольчик. Прибежал молодой паж. Гуго заказал ему воды с содой, паж умчался из спальни, но тут же, в длинном замковом коридоре раздался его душераздирающий вопль. Гуго с трудом сполз с кровати, взвалил непомерный живот, как мешок, на плечо и, освещая путь свечой и тяжко передвигаясь, вышел за пределы спальни. Что же он увидел? О ужас! При упоминании об этом у меня даже сейчас трясутся и похрустывают коленки. Зубы мои давно выпали, я ношу их с собой в кармане в виде протезов, поэтому, когда мне страшно, я их скорей надеваю: чтобы услышать, как мелко и отчаянно они постукивают. По тому, насколько дробно и мелко они стучат, я определяю: страшно мне или нет. Но речь здесь не обо мне. Что же всё-таки стало с сэром Гуго?
Слушайте, дети мои. Короче говоря, выйдя из спальни, наш пращур вознёс свечу над головой и тут же различил прилипшего к стене пажа. Бедного юношу колотила дрожь. В первое мгновение сэр Гуго не узнал его, потому как паж был густо покрыт сединой. Это и в самом деле было непостижимо, ибо совсем недавно Гуго говорил с ним и не заметил на нём ни единого белого волоска. Но тут вдруг паж весь поседел. Поседели не только его волосы, поседела вся его одежда, включая старые обвислые чулки и стоптанные туфли на пряжках. Он стоял и вздрагивал от страха, и кода Гуго спросил его: «В чём дело, мерзавец? Где моя содовая вода?», то паж, медленно вознеся руку, указал на пол. Приглядевшись, сэр Гуго различил что-то маленькое и серое. Подойдя ближе, Гуго напряг зрение и вдруг увидел крохотную мышку. Та поглядела на него бисерными глазками и вдруг прокричала на чистейшем оксфордском наречии:
― Сюрпри-и-из!!! Привет от Сырного Олдуса, жирдяй!
После чего, раззявив обширную, как у льва, пасть, усеянную острыми зубищами, издала рык такой силы, что наш злосчастный Гуго вместе с животом рухнул на каменный пол и больше не поднимался.
А Грэг Сморщенный Нос той же ночью обнаружил, что сырная шайба, предназначенная Олдусу, вновь каким-то чудом оказалась у него в погребе. Грэг развеселился и сыграл на своём носе небольшую сюиту для шотландской волынки и оркестра. Правда, оркестра рядом не оказалось, да и волынки, признаться, тоже не было, но Грэгу вполне хватило его необычного природного инструмента.
Вот, дети мои, и всё, что вам надо знать о сэре Гуго Баскревиле и о проклятой мыши, которая преследует наш род на протяжении многих лет и не даёт спокойно наслаждаться сыром.
Я закрыла книгу. Да-а! В оригинале, насколько знаю, события повести Конан Дойля развивались чуть-чуть иначе.
Вернулась мама. Её лицо выражало беспокойство.
– Народ, ― сказала она, ― боюсь, мы попали в какую-то передрягу.
– Что опять? ― поинтересовался папа.
– Я дошла до головного вагона… Кабина машиниста пуста. Поездом никто не управляет. По-вашему, это нормально?
– Может, это ещё одна секретная линия? ― спросила я.
– В голове?
– Ну, мало ли… В голове вообще много линий. Я имею в виду, извилины.
– По-моему, она здесь одна. Только невероятно запутанная.
– А что с другими пассажирами? ― осведомился папа. ― Ты не догадалась заглянуть в купе других вагонов?
– А вот это уже вторая странность, ― ответила мама. ― Поезд абсолютно пуст. Поезд-призрак. Мы единственные.
– Что ж, ― хрустнув газетой и возвращаясь к чтению, сказал папа, ― не будем удивляться. Мы ведь договорились.
– Присядьте, ― предложил маме Шарипов. ― Съешьте сухарик.
Усевшись на полку, мама стянула деревянные шлёпанцы и стала разминать ноги. Послышался стук.
– Что это? ― насторожилась мама.
Постучали ещё.
– Стучат в дверь, ― сказал папа.
– Мистика какая-то, ― тихо проговорила мама. ― Я прошла поезд до самого хвоста. Никого не было. Шарипов, да гавкни ты уже, наконец, для приличия.
– Не понимаю, зачем? ― удивился пёс.
– Чтобы знали, что с нами собака и остерегались. Мы же не знаем, кто там.
– Ну, гав, ― нехотя сказал Шарипов.
– И всё?
– Гав! Гав-гав! Достаточно?
– Я открою, ― спрыгнув с полки, сказала я.
– Таня, осторожно. ― Папа поднялся, вооружившись свёрнутой в трубку газетой.
Я открыла. За дверью стоял незнакомец в ярко-сиреневом пиджаке и таких же брюках. На вид ему было около пятидесяти. Голову украшала беспорядочная шевелюра с густой проседью, больше похожая на гнездо, под носом были точно такие же пышные и взлохмаченные усы. Ещё одной необычной и отличительной деталью его гардероба была обувь: сверкающие в электрическом свете туфли из позолоченной кожи. Было в нём что-то от фокусника.
– Кто вы? ― поинтересовалась мама.
Поглядев на нас широко раскрытыми и слегка безумными глазами, незнакомец произнёс:
– Ни за что и ни при каких обстоятельствах не переключайте синий тумблер. Слышите?
– Простите, ― спросил папа, ― что за тумблер? Где он?
– Не знаю, ― ответил незнакомец, ― но если увидите, не троньте. Лучше обойти стороной. Иначе всем нам несдобровать. А теперь простите за беспокойство… Спокойной ночи.
– Стойте! ― опомнилась мама. ― Нам с вами надо поговорить.
Но сиреневый незнакомец, будто не слыша, покинул купе. Быстро натянув деревянную обувь, мама потребовала, чтобы Шарипов шёл за ней: ей нужна охрана. Ссылаясь на неважное самочувствие, Шарипов сказал, что предпочёл бы остаться. Мама заметила, что до тех пор, пока он не обнаружил способности говорить, он ей нравился больше, и что природа мудро распорядилась, лишив домашних питомцев возможности озвучивать свою точку зрения, чтобы их хозяева не разочаровались. Выслушав обличительный мамин монолог, папа сказал, что пойдёт вместо Шарипова.
– Тогда скорей, иначе он исчезнет! ― поторопила мама.
Я пошла с ними. Шарипову сделалось стыдно, и он бодро засеменил впереди семейства, виляя завитушкой хвоста и обнюхивая длинную ковровую дорожку в вагонном проходе.
– Туда! ― уверенно сказал он. ― Этот человек направился в соседний вагон.
Мы поспешили.
Скажу сразу: никакого незнакомца в золотых туфлях мы не нашли. Всё было так, как сказала мама: поезд оказался пустым, и мы неслись не известно куда.
Папа вновь предложил не поддаваться панике, а просто пойти в купе и спокойно лечь спать: утро вечера мудренее. Что же касается непонятного синего тумблера, то мы его, конечно же, не тронем.
– Ведь так? ― обратился к нам папа. При этих словах он поглядел на нас с надеждой и в то же время лёгкой долей сомнения, словно не был вполне уверен в твёрдости наших обещаний.
11. Красный тумблер
Я проснулась от скрежета. Поезд тормозил. За окном сиял солнечный день. Мама с папой были на ногах.
– Лето! Самое настоящее лето! ― выглянув в окно, радостно оповестила мама.
– Какая-то станция. Или полустанок, ― стоя рядом с мамой, сказал папа.
– Татьяна, Шарипов, ― складывая постель, поторопила мама, ― встаём, не разлёживаемся. Кажется, приехали. Надеюсь, впереди нас ждёт самый настоящий отдых!
– Я тоже на это надеюсь, ― сворачивая матрас рулоном, добавил папа. ― Как-никак были заплачены деньги.
Деревянный перрон был пуст. Мы вышли. Помимо сумки, папа нёс два пухлых пакета с зимней одеждой. Было тепло. Даже жарко. В нескольких метрах от железнодорожного пути, вблизи посыпанной гравием площадки было небольших размеров строение, вроде избушки. Зелёного цвета, с островерхой шиферной крышей. Под крышей крепилась вывеска с названием станции: «Мозговедческая».
– Интересное название, ― заметил папа.
– Гораздо интереснее и страннее было бы, ― возразила мама, ― если бы станция называлась, допустим, «Сосновый бор» или «Горные ключи». А так ― в самую точку. Но всё это ерунда. Меня сейчас гораздо больше волнует, где представитель фирмы. Нам его ждать или появиться сам?
– По-моему, это он, ― сказала я, увидав, как из зелёной избушки появляется мужчина… в ярко-сиреневом костюме и сияющих позолотой туфлях. Да-да, это был он, вчерашний незнакомец! Только на этот раз гладко причёсан на косой пробор. Когда он подошёл, я увидела, что его усы тоже причёсаны на одну сторону, туда же, куда чёлка. Несмотря на свой несколько диковатый вид, незнакомец в этот раз выглядел менее подозрительно. Широко и любезно улыбался. В его костюме я заметила дополнительное новшество: широкий, возможно, серебряный медальон на цепочке. Вглядевшись, я различила гравировку: мозговые полушария, вид в профиль, снизу колёса. Мозг на колёсиках. Должно быть, это символизировало тесное сотрудничество нейробиологии и туристического бизнеса.
– Здравствуйте, ― сказал сиреневый. ― Путешественники? Милости просим, милости просим!
Он потянулся к нашей сумке, желая, по всей видимости, помочь, но, остановив его руку, мама не без строгости спросила:
– Скажите, пожалуйста, как такое возможно? Вчера вы были у нас в купе, а теперь вы вдруг тут. Что за странные фокусы?
– Кто? Я? ― в изумлении поглядел на нас сиреневый. ― Хотите сказать, я был в поезде? Вы уверены?
– Абсолютно, ― ответила мама.
– Вы просили не трогать синий тумблер, ― напомнила я.
– Но это невозможно, ― не согласился собеседник. ― Я почти неотлучно нахожусь здесь. Я представитель агентства. Кто же, если не я, будет встречать туристов?
В общем, представитель агентства сказал, что это какое-то недоразумение: он в самом деле не знает, кто заявился к нам в его обличии. И про синий тумблер ему тоже ничего не известно. Затем, попросив у нас турпутёвку и документы, он сказал, что требуется небольшая формальность и быстренько убежал в избушку. Появился он оттуда через минуту, всё так же сияя улыбкой. Вернул документы и объяснил, что, если вдруг он нам понадобиться, его всегда можно найти здесь, на станции «Мозговедческая». При этом, спохватившись, он представился:
– Зовут меня Калохол Алохолович. Ваш покорный слуга.
– Калохол Ало… ― с сомнением произнесла мама. ― Вы уверены, что это ваше имя?
– Точно так же, как в том, что вы Людмила Ивановна Иголкина, ― живо отозвался Калохол, аккуратно поплевал на пальцы и пригладил усы на левую сторону. ― Кстати, важная инструкция перед тем, как ваш туристический отдых вступит в силу. Пожалуйста, не трогайте красный тумблер.
Мы недоумённо переглянулись. Даже Шарипов.
– Такое впечатление, ― сказала я, ― будто у вас тут одни тумблеры. Так какой из них не трогать?
– Да, ― присоединился к моему вопросу папа, ― синий или красный?
– Я сказал: красный, ― вежливо повторил Калохол. ― Не трогайте его. Про синий ничего не знаю, я уже говорил.
– Что же такого должно случиться, если мы его всё-таки тронем? ― спросил папа.
– Этого сказать не могу. Не в праве, ― с сожалением произнёс Калохол. ― Просто не трогайте, и всё. Поверьте, так будет лучше.
– Ёфт Шарипов, что вы собираетесь делать? ― ужаснулась мама, глядя на то, как, нисколько не смущаясь, наш пёс задрал лапу.
– Как что? ― удивился Шарипов. ― То же, что делают практически все собаки, когда их выгуливают.
– Позволь тебе напомнить, любезный друг, ― продолжала мама, ― что, во-первых, мы находимся в чужой голове и делать тут всякие вещи нужно осмотрительнее, иначе это будет выглядеть невежливо, а, во-вторых, ты, кажется, обрёл дар речи. Тебе не кажется, что это, в некотором роде, обязывает?
– Не понимаю, ― продолжая стоять с задранной ногой, удивлённо выпучил глаза пёс.
– Мама хочет сказать, что ты теперь почти, как мы, ― пояснила я.
– Молодец, доченька, умница. Хоть кто-то не потерял способности рассуждать последовательно.
– Хорошо, я понял, ― ответил Шарипов. ― Пойду за угол.
– Итак, что же нас ждёт впереди? ― обернулась мама к Калохолу. ― Где море, где пляж?
12. Стена