Тихий шелест-смех Хермеуса тает в далёком гуле механизмов.
3 Середины Года, 4Э 201.
Чёрные Книги практически не поддаются изучению – причина, почему двемеры оставили её в тайнике Нчардака.
Я заглянул внутрь Апокрифа и вместе с этим шагнул с обода Колеса между Его спиц. Возвращение мучительно. Я хочу вновь оказаться там, но тогда Мора подчинит мою волю. Так расплатился Заркс.
Самое главное правило – не снимать ментальную защиту.
Оно же – единственное условие, при котором изучение невозможно.
========== Ветер перемен (Партурнакс, Алдуин, боком Довакин), Skyrim ==========
Они никогда не задавали друг другу вопросов о выборе. Никогда.
Это священно, истинно и единственно для каждого; о таком молчат, как молчат о взмахе крыльев и новом ветре.
Семь тысяч ступеней ведут к вершине Хротгара, семь тысяч шагов, семь тысяч вопросов, ответов и выборов. Только сильный духом и праведный истиной сможет подняться.
Только прошедший свои семь тысяч ступеней сможет остаться – и вмёрзнуть в лёд застывшей глыбой кости с угасшим пламенем внутри.
На Глотке Мира всегда словно самый край шторма, хлещущая по скале вьюга и неведомый земле холод; но холод и шторм победимы. Strunmah побеждает их незыблемой неподвижностью и огнём, пылающим глубоко в недрах. Паартурнакс знает: у всего, сокрытого на ободе Колеса, должно быть обратное, лежащее по ту сторону оси. Это закон гармонии. Это закон мира.
Драконорождённый уходит – уходит, пройдя мёртвые залы Скулдафна и праздничный пир Шора, разогнав голосом снежную вьюгу на седьмой тысяче ступеней, потеряв и обретя знание. Паартурнакс смотрит ему вслед, и в лиловых глазах свет разгорается ярче.
Он знает, что орден Клинков хочет его смерти. Он знает, что Довакиин пришёл к нему перешагнуть предпоследнюю ступень. И он знает теперь, что Драконорождённый сделал свой выбор, и выбор этот был на стороне справедливости.
Tahrodiis – на языке Joorre переводится как «вероломный».
У людей нет знания, чтобы переводить древний Язык; ни у кого не было, кроме детей Времени. У Дова нет понятия «предатель». У Дова есть «избравший другой путь».
Паартурнакс смотрит в серебряную метель, где исчез смертный с драконьими душами. Он знает: Довакиин не человек больше. Теперь он видит мир как Дова.
И он возьмёт то, что ему причитается по справедливости.
Suleyk. Власть. Сила. Влияние. Могущество. Всё это – Suleyk.
Паартурнакс перекатывает звуки чужого языка в горле.
- Они дробят понимание на части. Они не могут увидеть мир целым, - говорит он, и его слова заставляют звенеть каменные опоры наземного храма Скулдафна.
Прах Накрина перемешан со снегом; от голоса Паартурнакса останки верного жреца взлетают в воздух вместе со снежной пылью. Древний Дова считает это правильным. Время сна в резных саркофагах окончено; пришёл шторм, и сейчас он лишь утих на мгновение. Грядёт ветер перемен, и он обратит в прах всё, что бессильно, и унесёт его, чтобы развеять в Забвении.
- Zeymah.
Кажется, словно сам Скулдафн говорит: так далёк и тих Голос, способный разрывать пространство. Едва слышным рокотом пронизан весь храм – Паартурнакс знает его с рождения, и сейчас ни время, ни пространство, ни смерть не могут помешать ему услышать.
- Брат, - шепчет далёким рыком голос Алдуина. Паартурнакс сидит рядом с погасшей чашей портала, что вёл в Совнгард, и в ответ только склоняет голову.
- Настало время Дова, - говорит Паартурнакс, и Скулдафн заходится дрожью от двух голосов, что сейчас звучат в унисон. – Новый ветер пришёл в Кеизаль.
- Suleyk, - отвечает ему Алдуин из неведомого своего посмертия, и тишина накрывает храм. Разговор Дова – штормовой гром, дуэль Слова; молчание Дова – всепроникающая мысль, связывающая два разума в гармонии поиска.
- Ты вновь изменился, брат, - слышит наставник смертных, и в груди рождается тихое клокотание согласия.
- Так, как должно.
Паартурнаксу кажется, будто он видит сотканный из линий пылающего света силуэт Алдуина напротив – воплощение смерти, власти и гордости; воплощение Suleyk.
- Убивший дракона да станет драконом сам, - задумчиво произносит Паартурнакс, и ему откликается рокочущий смех.
- Onikaan do Joorre. Он рождён быть Дова, - но он никогда не сможет стать тем, кем заслуживает. Он придёт, как пришёл я, ибо у него были лучшие учителя. Он научился карать и щадить, и сейчас его поглотит жажда Suleyk.
- Наш сон длился слишком долго.
Полупризрачный мираж-морок Алдуина согласно склоняет голову. Паартурнакс снова чувствует себя его братом – братом по духу, по ветру, по истине и пути; они снова едины, сыновья Акатоша, так как нет больше нужды уравновешивать Колесо, и это великое облегчение и радость.
Довакиин пожалеет о том, что пощадил его, но в языке Дова нет слова «предательство». Паартурнакс знает лишь, что теперь его дороги с Драконорождённым расходятся, и когда они сойдутся вновь, вокруг будет греметь война, и они будут на её острие – друг напротив друга.
- Ты стал прежним, брат, - доносится сквозь пласты небытия. – Paar Thur Nax.
Голос Алдуина грохочет грозовыми раскатами внутри, и старый Дова вновь чувствует бурлящее в крови бессмертие и отзвуки своего первого пути – пути, от которого он отказался, когда Suleyk стала вести его брата.
- Я буду лететь с тобой, Zeymah, - откликается Паартурнакс. – Возвращайся с новым ветром.
Разговор окончен; закат брызжет кровью на каменные клыки Скулдафна, но Паартурнакс не уходит – теперь древний храм стал единственным местом, куда не попасть Довакиину. Близится шторм, и место Пожирателя Миров займёт теперь его убийца.
Придёт кровавая вьюга, и её нельзя будет переждать, обратившись в камень.
«Я не сожалею об этом. Алдуина надо было остановить», - сказал тогда Довакиин, вернувшись из небесных чертогов Совнгарда. Паартурнакс щурит лиловые глаза на заходящее солнце, и оно похоже на пылающие угли зрачков Алдуина.
«Я не сожалею о том, что теперь мы по разные стороны Оси, Dovahkiin».
Кто-то должен уравновешивать Колесо.
Кто-то должен стоять напротив.
Паартурнакс знает это, как знает и его брат. Они были на разных концах Оси так долго, что кажется, само Время забыло, что было иначе.
Но сейчас грядёт ветер перемен, и они снова соединятся в лезвие клинка, как было раньше.
На миг Паартурнакс задумался – будет ли то южный ветер отзвучавшей войны смертных?.. Или северный, несущий бескрайний холод океана?..
Jer, - насмешливо шепнул ему голос брата. Паартурнакс не шевельнулся.
Jer Ven, с привкусом пепла и моря, войны и бедствий, Jer Ven, помнящий Лорхана и беспощадное пламя его Сердца…
Восточный ветер всегда приносил новую зарю.
========== Тень (Vestige, Умбра, лорды дэйдра), TESO ==========
Когда идёт война, для каждого воина – честь и долг защитить своего правителя. Встать в строй на равнинах Сиродила или из обманчивых теней валенвудских болот подстерегать неосторожных.
В Сиродиле сейчас кровавый котёл, но воины бегут туда, словно крысы от огня, спасаясь от нашествия дэйдра и некромантов в некогда безопасных землях. Это почти можно принять за честь и долг.
В Валенвуде же – всегда война.
Ритлин знает джунгли лучше, чем многие из пришедших издалека, с золотых островов Саммерсета. Её знания, конечно, не сравнятся с врожденным чутьём босмеров – те безошибочно угадывают тропы в кажущейся непроходимой паутине лиан, где каждый шаг грозит смертельной опасностью.
О смертельных опасностях Ритлин тоже знает достаточно.
Отряд движется по джунглям медленно: Грахтвуд не любит чужеземцев, лес диктует свои законы, незнакомые высоким лордам-исследователям. Единственное по-настоящему безопасное место в этих землях – Старый Корень, живой дворец короля Каморана; здесь же король лесных эльфов не властен над духами леса.
Джунгли выбирают достойных.
Ритлин успевает вскинуть меч ровно в то мгновение, когда листья и лианы впереди расходятся. Секундой позже боль отдаётся по локтю в плечо – судорожно выдохнув, она стискивает рукоять и второй рукой, непроизвольно отшатывается назад, но зверь уже мёртв. Порождение магии спригганов, после смерти он остаётся тем же, чем и все мертвецы – тушей мяса.
Босмер-лучник, шедший позади, ослабляет натянутую тетиву, готовую выплюнуть ядовитую стрелу, и хлопает Ритлин по наплечнику кожаного доспеха.
Это означает – хорошая реакция, молодец.
Ритлин опускает меч, и мёртвая туша волка соскальзывает со стали, безжизненно плюхается в траву. Она тут же отводит взгляд – на истекающего кровью хищника сразу же накидываются насекомые и мелкие твари, которыми кишмя кишат джунгли.
В Валенвуде всегда война.
Господа исследователи успевают дойти до своих драгоценных руин – у одного из оставшихся началась лихорадка, лучника прикончил молодой охотившийся сенче, остальные выбыли ещё раньше. Теперь их четверо – двое альтмеров-исследователей, Ритлин и боевой маг, пожегший своей магией добрых две трети препятствий на их пути.
Когда внутри полуразрушенного древнего храма в кажущейся пустой зале оживают мёртвые, Ритлин не успевает отразить удар – лезвие старого, но всё ещё острого клинка рассекает ногу с обратной стороны колена, а секундой позже в груди разливается жжение – мёртвый эльф с каменного возвышения вновь тянется к колчану.
Умирая, она видит, как ледяным огнём заливает залу ещё живой маг, и вспышки колдовского света становятся последним в её не-жизни.
А потом свет летящим лесным пожаром расползается на весь Мундус и заполняет её саму.
Ритлин опирается руками – чистыми, не перепачканными в крови и пыли руин – на каменные колонны дорожного святилища, источника неиссякаемой энергии Этериуса. Её тело, заново сотканное из Лазурной Плазмы[1], не помнит ни усталости, ни боли от ран, усталость остаётся только в памяти – где-то внутри, там, где когда-то была душа.
Поэтому она не умирает.
Она – всего лишь тень[2], память о своём настоящем теле, погибшем сотню смертей назад; её душа – в тайнике-хранилище Хладной Гавани, куда поместил её лорд интриг. Сбежав из его домена, она обречена быть здесь – хранящей память о горьком пепле тюрем Молаг Бала, впитавшей льдистый свет Этериуса, живой… и никогда больше не способной умереть.
Тенью.
Ни одна тень не способна умереть, не воскреснув.
Опираясь на тёплую колонну дорожного святилища, вдыхая сладковатый, напоенный дурманом джунглей воздух, Ритлин думает о том, что её жизнь не несёт в себе больше никакого смысла.
Ей уже не хочется воскресать.
Именно тогда ей впервые чудится чей-то взгляд – лимонно-жёлтый, как солнце над Валенвудом.
В придорожной таверне тихо, но упорно пел севшим голосом бард, пытаясь собрать монет хотя бы на лишний ужин. Ритлин не обращала на него внимания – каждый выживает, как умеет; здесь, в Грахтвуде, постепенно к этому привыкают и начинают считать совершенной обыденностью. Чтобы охотиться в относительно безопасных землях, нужно отбить их у охотников, что пришли туда раньше – а это сродни попытке отобрать добычу у сенче-тигра. Ритлин даже и не пыталась.
Зачем, если наёмники никогда не бывают лишними – особенно теперь, когда Валенвуд под тенью крыльев доминионского орла. Высокие эльфы падки на знания и власть; джунгли могли предложить и то, и другое – но только тем, кто сумеет взять.
Джунгли вели свою охоту. Альтмеры никогда не могли удержаться от искушения.
Ритлин было практически всё равно. Маги Доминиона предлагали ей золото взамен на сопровождение, как и другим наёмникам; золото означало еду и ночлег. Тени испытывают голод точно так же, как и живые, с одной только разницей: смерть для них не конечна.
Сейчас скудные запасы Ритлин подходили к концу. Наёмница знала, что в кошельке осталось не больше шести золотых – два ужина в таверне или один с ночлегом. Исследователи, пообещавшие ей плату, делят своё нынешнее жильё с ожившими мертвецами. До Старого Корня было не меньше нескольких дней пути – по лесным тропам и болотам к главной дороге, а там без лошади и со снаряжением до дворца. Ритлин надеялась на то, что встретит какого-нибудь заплутавшего торговца, который заплатит ей за охрану на дороге, и на то, что не встретит никого менее дружелюбного.
От мысленного путешествия между болотных огней её отвлёк стук тарелок о столешницу. Ритлин взглянула на прибывшего, не успев даже удивиться, что не заметила, как в таверну вошёл ещё один странник.
Это был босмер – неожиданно юный, будь он человеком, Ритлин дала бы ему пятнадцать-семнадцать лет. Мальчишка. Для босмера… кто знает; Ритлин могла бы представить, что ему около тридцати, что он стреляет, как сам Хирсин, или умеет скрываться в тенях не хуже Соловьёв. Но от настойчивого вопроса, что делает эльфёныш, похожий на подмастерье, в глубине Грахтвуда, она тоже отделаться не могла.
Босмер же, словно нарочно, молчал, уставясь в тарелки, позволяя Ритлин рассмотреть его. Вьющиеся волосы до плеч – при свете огня в камине они напомнили ей жидкое золото; несвойственная воинам и охотникам аккуратность…
Ритлин внезапно поймала взгляд босмера – словно в лимонно-жёлтое солнце окунулась.
Наваждение ушло так же, как и мелькнуло - почти мгновенно.
- Люди любят маленькие подарки, - голос у него был совершенно не такой, как у взрослых эльфов - слишком звенящий, слишком громкий, слишком беззаботно-беспечный. Мальчишка, - повторила себе Ритлин и вдруг поняла, что еда на столе предназначена ей.
- Кто ты? – её собственный голос неожиданно показался ей несколько… безжизненным.
- Торговец. Моя специальность – товары… не совсем общедоступные и известные, - он широко улыбнулся, показав острые зубы. – Мелдил, к вашим услугам!
Контрабандист, - привычно перевела Ритлин.
- Не интересуюсь.
- Конечно, кому же ещё интересоваться, как не тебе, - непонятно засмеялся Мелдил. – Ты ведь столько могла сделать! А вместо этого сидишь здесь, в этих дурацких джунглях, с этими дурацкими исследователями, мнящими себя первооткрывателями Мундуса. Разве тебе никогда это не приходило в голову, мм?
- Что тебе нужно?
- Мне? Всего ничего. Сущий пустяк. Я знаю о твоей… небольшой потере, - Мелдил улыбался так уверенно, как может только тот, кто знает наверняка, - о бесконечно наглом и несправедливом воровстве, которое только случалось после Лорхана. И о том, что после сотни смертей это начинает довольно ощутимо надоедать, разве не так?
Ритлин молча смотрела на него.
Таких, как она, теней вырвалось много из Хладной Гавани – они, словно крысы, находили щели и лазейки в Тамриэль, несмотря на дэйдрических стражей Молаг Бала. Некоторые догадывались. Ходили слухи, что маги могут отличать теней от живых, но не нужно быть магом, чтобы понять, что к чему, если погибший человек возвращается целым и невредимым.
- Я могу помочь тебе вернуть твою душу, - вкрадчиво-обволакивающе прозвенел голос Мелдила.
Ей приходилось соглашаться на сделки, которые не сулили ей ничего, кроме куска хлеба; приходилось верить незнакомцам, говорящим скелетам, призракам и сказкам Прядильщиков. Мелдил был ничем не хуже.
Что-то тонко тренькало внутри натянутой струной, когда краешком глаза Ритлин ловила всполох золота, но и только.
- Попасть в Хладную Гавань сейчас, со всеми этими Якорями и порталами, проще простого, - совершенно спокойно заявил Мелдил, тонкими пальцами разглаживая старый пергамент карты. Ритлин отлично знает, что босмерский суеверный запрет на использование бумаги имеет смысл в джунглях, где дожди размывают твёрдую землю в гигантское болото – что уж говорить о бумажных картах. – Проще, чем призвать скампа! Или обмануть смертного. На твой выбор. Проще, чем забрать душу, - он искренне засмеялся. – Но хозяин Гавани будет не слишком нам рад, впрочем, поделом ему, никто не просил его лезть не в своё дело! Не-ет, ему нужна влаааасть. Души смееееертных. Вечные мууууки. Я не против немного его проучить.