Сириусу шестнадцать, ему еще нельзя колдовать дома на каникулах, поэтому он ограничивается тем, что показывает Барти весьма красноречивый жест и скрывается в своей спальне, на которой, по счастью, уже давно висит Квиетус. В Хогвартсе, конечно, дело бы этим не кончилось, но с шайкой Мародеров весь Слизерин в состоянии войны, поэтому они ничего не теряют.
Регулус бормочет неразборчивое проклятие в адрес неугомонного брата и, дождавшись, пока Барти зайдет в его собственную спальню, с грохотом захлопывает дверь. Барти успевает скользнуть взглядом по раскиданным вокруг газетным вырезкам и зачарованным листовкам, прежде чем он запоздало понимает, что Сириус шутил только наполовину.
Если бы не репутация и статус Дома Блэков, это могло бы служить… основанием для подозрений. Для обвинения — в зависимости от заинтересованности Министерства.
Регулус наблюдает за ним сбоку: внимательно, осторожно, весь как натянутая струна. Барти поднимает одну из листовок со стола — простенькие иллюзорные чары осыпают его руки серебряными искрами. Взлетевшая над бумагой сияющая изумрудная лента сворачивается восьмеркой и оскаливает змеиную пасть.
Каждый человек в магической Британии знает, что значит этот символ.
Одно слово Барти о том, что он видел в этой комнате, может повлечь за собой бесконечную череду министерских проверок всего Дома Блэков. Поддержка идеологии чистой крови не карается по закону. Свернувшаяся восьмеркой змея…
— Я никому не скажу, — говорит Барти — так искренне, как только может.
Регулус подходит на шаг ближе.
— Я не хотел говорить в школе. Если бы кто-то узнал, что ты как-то с этим связан… даже через меня…
— Ну, твой отец вроде был бы не против меня усыновить, — Барти выдавливает усмешку. Ему бы точно понадобился новый Древнейший Дом взамен того, из которого его бы выкинули, едва прошел бы хотя бы слух о том, что Барти Крауч-младший поддерживает сторонников Пожирателей смерти. Рег заливается смехом, и напряжение, стальными клыками вцепившееся ему в глотку, становится чуть менее болезненным.
— Если ты собираешься стать самым лучшим волшебником, — уже серьезней говорит Блэк, — не стоит равняться на кого-то еще.
Его взгляд указывает на листовку в руках Барти. От иллюзорных чар у того все руки покрыты серебряной изморозью, но Барти не спешит ее стряхивать.
Находясь в Слизерине, невозможно не слышать… непопулярные мнения. Впрочем, у Пожирателей смерти много сторонников. Трусливых и бесполезных, поддерживающих их только втайне, из тепла надежных фамильных гнездышек, вдали от аврорских облав и общественного порицания — но чем дольше длится война, тем больше становится тех, кто сомневается в компетентности современного Министерства магии.
Возможно, Британии нужен кто-то другой.
Возможно… возможно, ему нужен кто-то другой.
Лучший из лучших.
Барти оглядывается на входную дверь — та надежно заперта всевозможными антипрослушивающими чарами; должно быть, война Регулуса с братом-гриффиндорцем порой становилась серьезней дурацких розыгрышей Мародеров. Впрочем, сейчас это им на руку.
— Расскажи мне, — просит Барти, аккуратно возвращая листовку на стол. Серебро на его руках и в его крови; право и гордость Древнейшего Дома, печать достойных наследия Салазара Слизерина. Первых среди первых.
Декабрь семьдесят шестого года бьется ледяным зимним ветром в окна дома на площади Гриммо. Шесть лет с начала войны, скоро будет семь; кажется, в какой-то книге по нумерологии встречались заметки о том, что это магическое число. Барти тринадцать лет и скоро исполнится четырнадцать; тринадцать лет — безумно долгий срок. Достаточный, чтобы накрепко запомнить, что у всего есть соразмерная цена.
Его не интересует идеология приверженцев чистой крови так, как младшего наследника Блэков. Он просто собирается стать самым лучшим из всех волшебников и никогда больше не быть вторым.
Вполне возможно, цена за это его устроит.
========== Nil satis nisi optimum, Pt II ==========
В небольшой комнате было почти идеально пусто: здесь был стол с двумя стульями по обе стороны; стеклянный графин с водой, пустые чашки из неполного чайного сервиза. Человек напротив ждал, пока Барти не опустится на свое место, прежде чем занять стул напротив: хоть они и были знакомы по многочисленным званым вечерам родов Визенгамота, негласные правила приличий не позволяли полукровке занять свое место прежде наследника Древнейшего Дома.
— Здесь довольно пусто, мистер Руквуд, — усмехнулся Барти, усаживаясь за стол, — вы настолько в меня не верите?
Волшебник напротив искренне и заразительно рассмеялся и, изящно миновав обязательные церемонные вопросы, коснулся чашек палочкой — те наполнились горячим и ароматным чаем. Барти, мгновенно поняв намек, признательно кивнул: его собеседник был сыт по горло рабочим официозом.
Пожалуй, из всех сотрудников Министерства только Августу Руквуду и могло сойти это с рук.
Пару раз Руквуда встречали как гостя в особняке Краучей, но Барти видел его довольно часто — не только на публичных слушаниях Визенгамота, на которые иногда брал Барти отец, но и на куда менее официальных и куда более закрытых встречах. Чистокровные волшебники, высокопоставленные чиновники Министерства и представители Визенгамота по меньшей мере знали имя Августа Руквуда, а чаще всего — держали его в кругу хороших знакомых. В отцовском отделе Руквуд отвечал за учет и сохранность конфискованных магических артефактов, но это никак не могло объяснить его аномальную популярность, и в итоге Барти просто признал, что у Руквуда несомненный талант располагать к себе нужных людей. Смешливый бородач, нисколько не походивший ни на чопорного чиновника, ни на безупречного представителя чистокровного рода, казался невзрачным и неуместным ровно до тех пор, пока не вступал в разговор.
— Вовсе нет, — с обаятельной улыбкой отозвался Руквуд, — но если бы я позвал вас к себе домой, мистер Крауч, я уверен, в моем рабочем контракте нашелся бы запрещающий это пункт.
Знаменитая бюрократия Министерства. Классические шутки не старели со времен Основателей, и Барти, помедлив мгновение, все-таки фыркнул.
— Вы занимались окклюменцией раньше? — беззаботно полюбопытствовал Руквуд, заняв стул напротив.
— Я уверен, что отец сообщил вам степень моей некомпетентности в данной области. — Если полукровка Руквуд мог позволить себе слегка преступить грань приличий, то статус обязывал Барти станцевать на ней фокстрот. Конечно, такое тоже было допустимо только здесь и сейчас, но он был уверен, что его будущий наставник это оценит. — Но, строго между нами, я… интересовался. Совсем немного.
Окклюменции не учат в Хогвартсе. Учат — основам — в аврорате и при поступлении в некоторые отделы Министерства, но этого мало, и Барти отлично это понимал. Тот факт, что он является сыном главы Отдела магического правопорядка и кандидата на должность Министра магии, не оставляет ему выбора: он должен стать более-менее сносным окклюментом к моменту своего совершеннолетия или исчезнуть из Британии.
Британия ему нравилась. Окклюменция ему не нравилась, потому что она оказалась чертовски трудной и непонятной, едва ли не хуже прорицаний, но с этим пришлось смириться: он бы занялся ее изучением и сам, потому что только полный дурак не обеспечит себя хотя бы некоторой защитой от вторжения в разум. Жаль, по книгам этому совершенно невозможно научиться. Он уже попробовал.
— Вы идете на двенадцать СОВ? — Руквуд с любопытством вертел в пальцах печенье. Барти кивнул с легкой усмешкой: интересно, откуда это ему известно. — И вдобавок занялись самостоятельным изучением окклюменции?
— У меня широкий круг интересов, — невинно откликнулся Барти. Руквуд хмыкнул, не скрывая необидной понимающей усмешки.
— Тогда я не буду отнимать ваше время, мистер Крауч. — Усмешка стерлась с его лица мгновением позже — словно провели ластиком; Барти, не справившись со столь резкой переменой тона, сморгнул мимолетное безмолвное удивление. — Я хотел бы увидеть, что вы уже умеете, и после этого можно будет сказать, над чем вам требуется работать дальше. Мне придется применить на вас легилименцию, но обещаю, что не стану заглядывать в вашу память намеренно.
— Мне придется попросить вас гарантировать это, — в тон ему отозвался Барти — без тени удивления или возмущения. В конце концов, как еще учиться окклюменции? — Надеюсь, вы понимаете, мистер Руквуд.
В ответ ему смешливый бородач быстро начертил кончиком палочки на столе замысловатый символ. Спустя полсекунды тот вспыхнул ровным голубым свечением полноценной магической печати.
Барти знал этот символ. Это была печать девятого уровня.
Печать Отдела тайн.
Он поднял глаза, ни говоря ни слова. Вот почему отец предпочел иметь дело с Руквудом, а не частным преподавателем, согласным на стирание памяти после каждого сеанса легилименции. И вот почему волшебник-полукровка пользовался подобным вниманием у лордов Визенгамота. Всё дело в миниатюрном магическом чертеже, сияющем на столе перед ним.
Даже как-то до обидного просто.
— Понимаю, — медленно произнес Барти. Все Невыразимцы приносят Нерушимый Обет, а Нерушимый Обет аннулирует любой противоречащий ему магический контракт. Даже если бы он вынудил Руквуда поклясться своей кровью, это попросту не имело бы значения: магия Обета при необходимости лишила бы клятву всякой силы. — Если мы не можем верить Невыразимцам, то кому же тогда верить?.. Что же, мистер Руквуд, считайте, что вы меня убедили.
Руквуд провел над печатью ладонью, и та исчезла, не оставив и следа.
— Вас я всего лишь попрошу о молчании, — с едва заметной тенью улыбки сказал он. — Готовы?
Глубокий вдох.
Небо — огромное, лазурное, безграничное; не знающее о государствах и их мелочных склоках, не помнящее ни подвигов, ни преступлений; его сияющий ветер поднимется над Гольфстримом и коснется Британии, чтобы вскрикнуть грозой над Северным морем…
Выдох.
— Готов, — сказал пятнадцатилетний волшебник, не помня ни собственного имени, ни обязательств перед ним; не помня ничего, кроме морского ветра, ждущего его на выходе из Ферт-оф-Форта, ветра, от которого даже антипогодные чары на метле и одежде спасали едва-едва.
Ветер коснулся его чужим шепотом: Legilimens.
— О, — голос Августа Руквуда чуть потеплел, — так вы еще и любите квиддич.
Небо над Ферт-оф-Фортом распалось на тысячи сверкающих осколков. Барти встряхнул головой, пытаясь прогнать странное ощущение, но на смену дезориентации и впившейся в виски головной боли мгновенно пришло другое чувство.
— Простите.
Руквуд смотрел на него так же внимательно и дружелюбно.
— Я видел гораздо худшие попытки. Попробуйте еще раз, — спокойно предложил он. Барти мельком подумал, что слова ободрения унизительней этих еще надо было постараться найти. — Я вижу, что вам знакомы некоторые основы окклюменционной медитации. Попробуйте запомнить момент, когда ваше сопротивление ломается. Когда вы сможете с точностью определять, когда именно ваш разум поддается вторжению, перейдем к технике.
Барти постарался выбросить из головы «худшие попытки». Получилось так себе, но пришлось кивнуть. Пришлось снова сделать вдох и на выдохе попытаться забыть обо всем, кроме неба над Ферт-оф-Фортом — воспоминания, ставшего его единственным более-менее сносным окклюменционным барьером.
— Legilimens, — сказал Август Руквуд.
***
Все знают, что в этом году Кубок Школы будет за Слизерином.
Первый матч с Гриффиндором — в сентябре, команды еще не вошли в ритм тренировок, а игра уже совсем рядом: Барти на пару с Регом пришлось постараться, чтобы продавить у МакГонагалл подпись на столь ранний матч. В Хогвартсе непривычно тихо без завываний Сириуса, безуспешно пытающегося изобразить High Voltage, и без громких задиристых шуток Джеймса: Мародеры закончили Хогвартс этим летом.
Время реванша.
Барти невинно улыбается в глаза строгому гриффиндорскому декану: мы ведь хотим укрепить дружеский дух соревнования, профессор МакГонагалл, чем раньше начнется сезон, тем проще будет новым игрокам Гриффиндора влиться в команду, правда? Может, найдется даже замена «золотому ловцу», как знать?
У Пуффендуя очень слаженная команда в этом году, задумчиво говорит Рег, когда они выходят из кабинета декана, получив заветную подпись. Барти с легкой иронией выгибает бровь: лучше нашей?
Смеются они вместе.
Барти пятнадцать, и он разгадал величайшую тайну: чтобы быть лучшим, тебе вовсе необязательно быть совершенным волшебником, не знающим промаха ловцом или безупречным окклюментом. Ты можешь быть сколь угодно плох в любом из этих занятий, это не имеет значения, пока ты будешь немножечко лучше всех остальных.
Ни на одном из семи курсов Хогвартса нет ученика, способного обойти его в учебе, и к тому же теперь он — староста факультета. Это значит, что если какой-то кретин-слизеринец решит пойти по стопам Мародеров и лишить свой факультет уймы баллов бессмысленной идиотской выходкой, Барти превратит его жизнь в ад. Все в Слизерине отлично это понимают. К тому же, вряд ли кому-то хочется новых Мародеров в Хогвартсе; ученики слегка подустали от бесконечной войны с директорскими любимчиками. Как будто мало войны, идущей за стенами школьного замка.
Сентябрьский матч Гриффиндор проигрывает почти вчистую. До самого отбоя в коридорах гремит музыка, и Барти, едва пряча усмешку, соглашается на потерю двадцати баллов: по сравнению с баллами, которые они получили за матч, это пустяки.
— Мистер Крауч! Вы же староста! — возмущенно пищит ему профессор Флитвик.
— Профессор, — с не меньшим возмущением кричит ему в ответ Барти, — но ведь сейчас же будет соло!
Из каждого угла оглушительно гремит Machine Head. Все семь курсов знают наизусть каждую ноту альбома, и когда в горячечный ритм первого трека врывается бушующее клавишное соло, в коридорах замирают не только ученики — даже сам профессор Флитвик.
Когда последняя нота Highway Star затихает, Барти мягко взмахивает палочкой, развеивая развешанные по коридорам замка репродукторные чары. В гостиной Слизерина, конечно, они останутся, но гостиную опечатали Квиетусом сразу после матча, поэтому Мерлин с ней.
Профессор Флитвик неподвижно смотрит во двор поверх широкого подоконника.
— Сколько с вас сняли?
Барти косится на него.
— Двадцать.
— Двадцать баллов Слизерину, — вздыхает Флитвик, — нельзя наказывать учеников за любовь к искусству. Только директору…
— Ни слова, — клятвенно обещает Барти.
***
Пустая комната, наполненные чаем чашки, дежурные вопросы о прошедшей неделе. Барти еще только начинал чувствовать подступающую усталость, но Август едва ее скрывал: на Отдел тайн пришлось немало давления; аврорат требовал выдать боевые артефакты для использования против Пожирателей смерти. Барти знал об этом, потому что большая часть этих требований была подписана рукой Бартемия Крауча.
И еще приближался очередной дождливый ноябрь, пророчивший долгую, дождливую и серую зиму. Небо над Ферт-оф-Фортом казалось теперь единственным спасением от вездесущей английской серости.
— Перерыв, — сказал Август. — Хороший блок, Барти. Ты много работал.
Барти сдержанно поблагодарил за похвалу. Радости от нее он почти не ощутил: впереди было еще очень, очень много работы, но ему, конечно, всё равно было приятно. В Хогвартсе и дома все уже привыкли, что Барти Крауч всегда оказывается впереди, и он терпеть не мог, что это принималось как должное или как не требующий никаких усилий талант. Когда у него спрашивали о талантах, он называл только один: родовую способность к языкам, свойственную всем Краучам. Других у него не было.
— Тебе стоит начать практиковаться с окклюменционными личинами, — задумчиво произнес Август. — Окклюменция хорошо тебе удается, это редкость… даже для количества часов, которые ты посвящаешь практике. Обычно это свойственно людям, которые много лгут. И сотрудникам Министерства.
Они рассмеялись вместе. Нет, из всех сотрудников Министерства и тем более Отдела тайн такое мог сказать только Август Руквуд. Возможно, именно поэтому он не казался Барти настолько же омерзительно фальшивым, как прочие, кого он встречал на торжественных вечерах.