Палкой я вырыла из песка бутылку глубокого зеленого цвета. В ней была черная грязь, к бокам прилипли ракушки, но она была того же размера и формы, как обычная бутылка из-под газировки. И я представила девушку моего возраста, которая пила из этой бутылки. Газированная вода щекотала в носу, а солнце, отражаясь от стекла, било в глаза.
Я вздрогнула, когда наступила на пластикового пупса без рук — гораздо более страшного, чем Санта, которого подарил мне Эф. Я вспомнила о «Плюшевом кролике», и подумала о ребенке, который наверняка очень любил этого пупса, пока он был новым.
Я остановилась возле заброшенной, покрытой граффити старой лодки. Она стояла под высохшим деревом, но люди привязали на ветки бутылки и кусочки битого стекла. Когда я села и положила подбородок на колени, надо мной раздался прекрасный стеклянный перезвон.
Я разгребла песок носком ботинка и обнаружила осколок керамического горшка, расписанный синими цветами. Я вытерла его об джинсы, восхищаясь детально прорисованным листочкам и ярким лепесткам.
Возможно, это была сахарница или сервировочная тарелка. Может даже ваза или статуя.
Едва ли тогда можно было подумать о том, что все эти горячо любимые предметы окажутся выброшенными, и никто не узнает их историю.
Как бы я хотела вернуться во времена, когда еще не знала, что сломать можно абсолютно всё.
Как бы я хотела найти здесь Эфа, взять его за руку и никогда не отпускать.
Мы бы закрыли глаза, стоя под этими блестящими, переливающимися на солнце осколками стекла, и слушали, как вокруг нас ходят динозавры.
Но вместо этого в моей руке был глиняный осколок.
Всё, что у меня осталось.
Я сидела и наблюдала за ныряющими чайками, слушала шум волн, разбивающихся о берег, и позвякивание болтающихся стеклянных бутылок над моей головой. На шее висел символ удачи и динозавр. Интересно, хватит мне этого?
Разрисованный лист бумаги
Нью-Йорк
Кат. № 201Х-23
Этой ночью мне снилось, что все динозавры покинули Нью-Йорк.
Они уходили, улетали, уплывали. Великолепные и ужасные. Каждый из них рычал злости и грусти.
И я отпустила их.
В субботу утром я проснулась в 4.13 утра. Первым делом я нащупала на шее кулон с крошечным тираннозавром Рексом. Он был там, где ему и место: поднимался и опускался в такт моему дыханию.
Возможно, мы с Китсом больше никогда не заговорим друг с другом.
Возможно, мы с Одри так и не сможем снова стать друзьями.
Возможно, Грейс и Киран не смогут долго поддерживать отношения на расстоянии.
Возможно, Оскар и Майлз не влюбятся друг в друга.
Возможно, родители Эфа разведутся.
Возможно, Эф еще не раз разобьёт мне сердце.
Возможно, я разобью его.
Возможно, в реальной жизни не бывает счастливых концов.
Но я оглядела свою комнату, теребя кулон на шее, и подумала, что, возможно, в этом и есть смысл: вместо счастливых концов ты получаешь начало. Сотни начинаний каждую секунду глубоко вплетаются в историю, которую ты хочешь прожить, даже если весь мир изменится.
Я знала, что мне нужно сделать, чтобы вернуть Эфа.
Я включила свет и взяла ручку с блокнотом. С другого конца кровати Форд недовольно прищурился.
Пожевав колпачок ручки (на секунду я возгордилась, что не кусаю губу), я написала:
Добро пожаловать в «Музей разочарований»...
Как только я начала писать, я поняла, что рука не успевает за мыслями. Как будто я выиграла джек-пот воспоминаний. Я выстраивала цепочку событий по хронологии, что-то вычеркивая, а что-то обводя в кружки и рисуя стрелочки, делала наброски.
Это был мой вариант тетради с теориями заговора. Я знала, что поступаю верно.
Я сделала заметку спросить у отца насчет музейного чердака.
Добавила звездочку к последнему элементу в списке и подчеркнув его:
Попросить у Грейс гирлянду с « Nevermore »
В какой-то момент Форд перебрался с края кровати поближе к моему бедру, и, не обращая внимания на мою бешеную энергию, мурлыкал, пока не уснул.
Я еще раз перечитала список, машинально поглаживая Форда.
А затем я написала еще кое-что. За окном шел снег, заполняя комнату странным, не ослепляющее белым светом. Я напоминала себе последнего человек на земле, выжившего после зомби-апокалипсиса, но мне не было от этого грустно...
Я продолжала вспоминать то, что делало жизнь прекрасной.
Я прошлась по всему списку, поспешно оставляя описание рядом с каждым предметом. Приходилось постоянно туда-обратно переворачивать листы.
К 5:07 я закончила. Снег, покрывший все за окном, превратил мир во что-то тихое и новое.
Форд так глубоко спал, что даже не мурлыкал, только передняя лапа и нос подергивались от какого-то кошачьего сна. Я высвободила ногу из-под тепла его тела, даже не разбудив. Отлично.
А потом я бесшумно ползала по комнате, собирая то, что мне было нужно.
Экземпляр «Хранителей», который дал мне Эф. Его Китс заметил в нашу первую встречу. Именно он превращал Эфа в малолетнего фаната всякий раз, когда он начинал о нем говорить. А я его читала, потому что он был важен для человека, которого я любила.
Потрепанный экземпляр «В дороге». Мне даже не хотелось просто снова брать его в руки.
Записки с урока химии, в которой Китс позвал меня на свидание; крошечную записную книжку из кафе «Джитан», в котором оно прошло; его комплименты и мой постоянный руменяц от его слов.
Список из книги в «HELVETICA», мои распухшие от поцелуев, а его шершавые губы; мое осознание своей красоты.
История о «Чертовом колесе» с клишированным главным героем и злой отвратительной Дженой.
Записка от жутковато парня в метро, скомканная и пугающая.
Золотая цепочка с косточкой желаний. Терпеть не могу золото, а теперь думаю, что у Черисс есть точно такое же украшение.
Отливающий желтым грузовик «Тонка». С того самого дня, когда мы помогли Одри на детской площадке. С него началась наша дружба.
Мой потрепанный экземпляр «Энн из зеленых мезонинов». Книга, вдохновившая нас на сотни часов историй о Вивьен и Дельфин, их мечтах и желаниях.
Яркий флаер, приглашающий стать частью команды журнала «Nevermore». Это был подарок судьбы.
Первое издание «Nevermore», над которым я работала; первые опубликованные рисунки Эфа; ирокезы, родственные души, семья, моя семья, удивительное волшебство слов, волшебство просто от того, что кто-то на вечеринки зовет тебя по имени.
Мятая обертка из-под «Кит-Кат» — доказательство, что Святой Грааль всё-таки существует.
Полоска стикеров — звездная ночь (или проект современного искусства) в пару черной дыре/черной, как ночь, душе (или просто парню, одетому во всё черное).
Приглашение на вечеринку, которое никогда не было моим; в уголке синие чернила. Великолепная яркая луна.
Старый пластиковый Санта с блошиного рынка Бруклина и мы, которые, по словам Оскара, были не самой лучшей версией самих себя.
Красные ковбойские сапоги; Эф знает меня куда лучше меня самой.
Серый свитер, который я никогда не отдам обратно.
Клочок бумаги с нарисованным на скорую руку тираннозавром Рексом и надписью: «Не неси чушь» по нижнему краю; в углу была крошечная дырочка от канцелярской кнопки.
Глиняный осколок — остаток ушедшей жизни, доказательство, что самое главное остается в нас, даже когда весь мир вокруг меняется.
Самая волшебная вещь Бородатой Леди — жетон метро.
И самая волшебная моя вещь — крошечный злой серебряный динозавр.
Когда я уже не знала, что еще добавить в список, то разместила все эти вещи извилистой линией на деревянном полу (кроме динозавра, я еще была не готова с ним расстаться) и отодвинула стул, чтобы освободить место. Я расставляла и переставляла, заполняла пустые места, размышляла, снова и снова передвигала все с места на место. Вставала на кровать, чтобы оценить экспозицию с воздуха.
Затем я начала маркировать коллекцию.
Я успокоилась, приведя мысли в порядок. Несколько раз я ловила себя на том, что бездумно смотрю на падающий за окном снег, но меня больше не одолевала грусть и чувство безнадёги. Я скорее летала в облаках и со щепоткой надежды ждала чуда. Но на душе было спокойно.
Я написала Эфу записку, которую подброшу в его шкафчик перед началом уроков в понедельник:
Ты приглашен на открытие «Музея разочарований».
В понедельник, после общественных работ, на чердаке Американского музея естественной истории, в 19:00.
В программе будут динозавры.
Утром, когда я проснулась, комнату описывала извилистая линия предметов и белых карточек. Она забиралась под стол, огибала книжный шкаф, брала в кольцо ножки кровати, прокладывала путь, словно тропа из хлебных крошек.
Прокладывала обратный путь.
НАШИ ДНИ
Я на чердаке музея. Хоть черепа слонов и перенесли в другое место, я знаю, что их призраки всё еще здесь, я слышу их мягкое дыхание из пустых углов комнаты.
Я еще раз проверяю, что ключ, который дал мне отец, в кармане, и напоминаю себе запереть дверь, когда закончу.
Всё готово.
Грейс и Майлз помогли мне протянуть гирлянду с маленькими рождественскими огнями по потолку и чердачным окнам, получилось очень красиво: по стенам бродили крошечные тени. Когда ребята ушли, я повесила на дверь табличку: «Добро пожаловать в Музей разочарований».
Всё, что я принесла в рюкзаке, было расставлено на полу, а рядом с каждым предметом поставлена карточка с описанием. Всё на своих местах.
Семь вечера. На чердаке холодно, и я рада, что на мне толстый свитер. Без жетона метро и кулона с динозавром шея кажется голой. Привычка что-то вертеть в руках никуда не делась, руки нужны чем-то занять, но я пытаюсь просто дышать.
Я знаю, что сохраню воспоминание об этом дне — о пустой комнате и о звуке собственных шагов, эхом отражающихся от стен.
Но сейчас все мои мысли в прошлом.
Я вспоминаю, как мы с Одри рыдали после первого просмотра «Титаника», а потом посмотрели его снова, остановив на моменте, когда у истории Джека и Роуз еще мог быть счастливый конец; как мы лежали на пристани у дома её бабушки, считая звезды; как сияла Одри, когда говорила о Париже.
Я думаю о том, как заразительна харизма Грейс, и о том, как много времени потребовалось Майлзу, чтобы оттаять. Зато теперь он ее никуда от себя не отпустит. На собраниях «Nevermore» я чувствовала свою причастность. Я и не думала, что смогу испытать подобное без Эфа и Одри. Они приняли меня не просто такой, какая я есть, а такой, какой я становлюсь в их компании.
Я вспомнила, как Китс проводил рукой по своим темным волосам, и как мне нравилось за этим наблюдать; как он делал меня счастливой; вспоминала его измену мне с Черисс и осознание того, что я больше не люблю его, а может, никогда и не любила. Но без него не было бы «Музея разочарований».
Я подумала о своих родителях: я унаследовала беспокойный характер матери и рвущуюся наружу энергию отца. И все равно у них было много общего. Динозавры, наблюдение за птицами и друзья — обычная, но такая чудесная, волшебная и совершенная любовь.
Я помню, как плакала Эллен, и как стыдно было Джорджу. Я думаю о том, что у них было, и что в итоге осталось.
И, конечно, я думаю о тебе, Эф.
Когда мы встретились, крошечный Супермен вложил твою руку в мою, и ты нежно сжал мои пальцы.
Мы увидели, как целуются твои родители, а потом ты сказал мне, что в музее живет настоящий динозавр, и мы оба хотели в это верить.
Кровь заливает твое лицо, после того, как я ударила тебя, у меня после этого еще несколько дней костяшки болели.
7:05. 7:10.
Я не знаю, что принесет нам будущее, но я помню.
Я нервничаю, и ладони начинают потеть.
7:25.
Я начинаю нервничать и впадать в отчаяние, когда ты наконец приходишь, Эф.
Ты застыл в дверях, руки в карманах пальто, шапка натянута на уши. Осматриваешь комнату, свет, предметы на полу — всё, что между нами осталось.
— Привет, — говорю я мягко, пытаясь заманить тебя внутрь.
— Что это? — спрашиваешь ты, и я слышу ярость галактик в твоем голосе, слышу, как всё рушится во вселенной.
— Это для тебя.
Ты не двигаешься.
— Обертка от «Кит-Кат»? Спасибо, Пэн.
— Нет, это музей. Музей нашей истории.
Твои глаза сужаются, плечи напрягаются, и ты делаешь шаг вперед — один, затем другой — и осторожно рассматриваешь другие предметы.
Ты останавливаешься перед запиской от Китса, в которой он звал меня на свидание.
— Серьезно?
— Если бы не она, мы бы не поцеловались в комиссионном магазине.
Ты поднимаешь на меня глаза, по лицу невозможно понять, о чем ты думаешь.
— А это?
— Глиняный осколок, я нашла его на пляже залива Дэд Хорс.
Ты ждешь.
— Это заставило меня задуматься обо всём, что мы потеряли, обо всём, что ушло. Но еще о том, что пришло взамен.
Ты поднимаешь кулон с динозавром, и я вижу, как воспоминания о том вечере проносятся в твоей голове; воспоминания о том, как твой мир рухнул.
— Эф, мне жаль, что я причинила тебе боль. Мне так жаль. Я хочу, чтобы ты знал, как сильно я сожалею об этом. Просто твои слова... Ты, черт возьми, напугал меня.
Ты внимательно смотришь на кулон, затем поднимаешь взгляд, на твоем лице мелькает тень улыбки.
— Следи за языком, Пенелопа, — говоришь ты.
Я нервно поднимаю и опускаю руки, а потом делаю шаг к тебе.
— Эта неделя без тебя стала худшей за всю мою жизнь. С того вечера в музее моё сердце болит — буквально, физически, словно его пронзают ножом.
Ты вздрагиваешь, ковыряешь ботинком пол.
— Прости, что я вывалил это всё на тебя. И я понимаю, почему ты не хочешь быть со мной... после всего этого... Миа, Отом... После того, что сделал мой отец...
Я вижу, как ты снова опускаешь броню, с лица слетают эмоции, ты словно готовишься защищаться.
— Нет, это не так. Не сейчас. Пожалуйста, ты должен это знать.
Я тянусь, чтобы взять тебя за руку, но останавливаюсь на полпути, неуверенная, заслужила ли я тебя.
— Эф, посмотри на меня. Посмотри на меня. Тем вечером ты разбил мне сердце.
Ты усмехаешься.
— Я разбил тебе сердце?
Я поспешно качаю головой.
— Да, разбил, слегка. Но его разбил и Китс, и Одри, и Грейс, и Майлз, и Оскар, и Мэй... и наши родители...
Ты морщишься.
— И я знаю, что разбила твоё. И мне очень, очень жаль... Но, Эф, что если все эти разочарования были не просто так? Может, благодаря им мы и оказались здесь?
— Где здесь? — спрашиваешь ты.
И я вижу тебя маленьким кареглазым Суперменом, который смело показывал мне динозавров и рассказывал, что последний в мире живет в этом музее, пробираясь ночами по пустым залам. Но я вижу и нынешнего тебя: вязаная шапка, челка на глазах, ты выше меня и такой красивый, знакомый, добрый, с поразительной способностью меня раздражать, но самое главное, что я узнала тебя и с другой стороны.
Моё сердце громко бьётся. Все слишком по-настоящему.
Я делаю шаг к тебе, так близко, как только могу.
Я никогда не забуду того, что происходит дальше.
— Эф, мне так тебя не хватает, — говорю я и, встав на носочки, целую тебя очень-очень нежно в переносицу, ведь я сломала её тебе в детстве, целую плечи — левое, затем правое, ведь я толкнула тебя тогда, целую твоё сердце — ведь я его разбила.
— И, Эф, я люблю тебя. — Целую тебя в губы, делясь с тобой своей любовью, печалью и осколками, которые до сих пор внутри.
— Хм, — говоришь ты, слегка отстраняясь, чтобы видеть моё лицо, но всё еще очень крепко держа меня в объятиях, — а это было не так уж плохо.
— Ты хотел сказать, это было обалдеть как круто?
А затем я беру тебя за руку.