Осколок глиняного горшка
Залив Дэд Хорс
Бруклин, Нью-Йорк
Кат. № 201Х-22
Когда Одри ушла, я расчесалась (по крайней мере, создала видимость), натянула джинсы, повесила на шею цепочку с динозавром и жетон Бородатой Леди и, схватив шапку с пальто, крикнула родителям:
— Я ненадолго.
Я бежала так быстро, как только могла. До дома Эфа было два квартала, а на улице было так холодно, что изо рта вырывались облачка пара. Я ненавидела бег. Лёгкие горели, грудь словно кололи ножами, но я все равно бежала, тяжело дыша. По пути чуть не сбила старушку с тележкой, полной алюминиевых банок.
— Простите, — прокричала я, не оборачиваясь, ноги пульсировали.
Остановила я только у дома Эфа.
Я позвонила в дверь, послышались шаги, и кто-то высокий посмотрел на меня сквозь матовое стекло. Я так надеялась, что это Эф. Сердце замерло, когда дверь открылась. Это был его отец. Джордж выглядел так, будто за последние сутки он успел умереть и вновь воскреснуть: под опухшими глазами черно-серые круги, вчерашняя одежда, запах алкоголя и печали окутывал его, словно облако.
Из него словно выкачали всю радость, опустошили.
— Эфа здесь нет, — сказал он, и до меня донеслось его несвежее дыхание.
— А. — Я не знала, что еще сказать. Джорж смотрел куда-то сквозь меня. — Он вернется к вечеру?
Джордж грустно улыбнулся.
— Нет, они с Эллен утром уехали к её родителям в Покипси. Вернутся только завтра.
— А, — повторила я, мои плечи опустились, я переступила с ноги на ногу. — Если вы будете говорить с ним, скажете, что я заходила?
— Если ты будешь с ним разговаривать, скажешь, что мне очень жаль? — спросил он в ответ.
Я машинально кивнула.
Джордж отвернулся и закрыл передо мной дверь. Я прошла один квартал, радуясь, что под пальто на мне был свитер Эфа. Со мной была хоть какая-то его часть. Руки дрожали. У меня было странное ощущение: энергия, направленная на то, чтобы добраться до его дома, никуда не ушла. Она накапливалась внутри, вызывая беспокойство и раздражение. Домой идти совершенно не хотелось. Я написала Эфу.
Позвони мне?
Я бродила по улицам, пиная листья под ногами, а надо мной кружил полиэтиленовый пакет. Ничего красивого в этом не было, потому что это мусор. Меня он раздражал сам по себе и потому, что в нем мог запутаться какой-нибудь непутевый голубь. Я злилась на себя, потому что из-за роста не могла его достать. Я злилась на Эфа, потому что ему это было по силам, но рядом его не было.
Я позвонила ему, но меня перекинуло на голосовую почту.
Я остановилась посреди тротуара, меня обдувал такой холодный ветер, что с носа потекло, и я поняла, что не знаю, что делать. Вообще.
Если бы все происходило в книгах Джейн Остин, мы с мистером Дарси случайно бы встретились, и из наших ртов вырывались бы облачка пара, пока мы застенчиво, но весьма красноречиво и искренне объяснялись бы друг другу в любви.
В мире Вивьен и Дельфин Джейсон Норт, школьный учитель, по которому я тайно тосковала много лет, понял бы, что тоже любит меня, и побежал бы на вокзал, чтобы успеть перехватить меня до того, как я навсегда исчезну из его жизни.
В «Титанике» Лео взял бы меня за руку, и мы бы сбежали в погоне за нашим счастливым концом. Или могли быть на пути к нему.
Но я стояла одна на нью-йоркском тротуаре, от которого пахло мочой. У меня начался насморк, а носового платка не было. Еще я боялась, что голубь умрет от удушения в этом дурацком полиэтиленовом пакете.
Не похоже, что мне светит счастливый конец.
* * *
Я не рассказала родителям, что видела на чердаке музея.
Я никому не рассказала, что произошло между мной и Китсом.
Рано утром я пришла в школу и разбила лагерь у шкафчика Эфа. Я не знала, что сказать о его отце. Не знала, что думать о поцелуе. Но мне нужно было его увидеть.
Его свитер уже начал пованивать, но я упрямо стала ждать его, прислонившись к стене.
Грейс прошла мимо, затем застыла на месте и вернулась.
— Да, это не мой шкафчик, — сказала я, прежде чем она успела спросить.
— Я только хотела узнать, всё ли у тебя в порядке?
— Нет, — покачала я головой и попыталась улыбнуться, но на глаза навернулись слезы. — Совсем нет.
— Поговорим?.. — начала она, а затем перевела взгляд на что-то позади меня и резко вдохнула.
Я обернулась, заранее опасаясь того, что могла увидеть.
Инстинкты не подвели.
По коридору, вышагивая, словно по подиуму, шла Черисс. Ее волосы сияли, а уверенности позавидовала бы и королева. Весь ее вид говорил о том, что она и есть тот самый Секрет Виктории[25].
И она держала Китса за руку.
— Вот черт! — пробормотала Грейс, крепко хватая мою руку. — Какие же они мерзкие.
Китс заметил меня и замялся, резко замерев посреди коридора. Черисс, не понимая причины заминки, повернулась к нему. Тогда он, видимо, сказал ей что-то обо мне, потому что на мгновение на её лице отразилась простая человеческая эмоция, так похожая на стыд.
— Прости, Пэн, — прошептала Грейс, наклонившись ко мне, и, показав им средний палец, одними губами произнесла: — Пошли вы...
Я хихикнула, хоть слезы и застилали глаза. Китс выглядел обескураженным, но Черисс разозлилась. Презрительно сузив глаза, она силком развернула его в противоположную сторону и потащила за собой, чеканя шаг, как на параде.
Рыдая навзрыд, я засмеялась еще громче.
Я вытерла лицо рукавом свитера, от души надеясь, что не размазала сопли по всему лицу.
— Да нет, все в порядке, правда, Грейс.
Тогда до меня и дошло, что это чистая правда, и я действительно не очень переживаю из-за потери Китса.
Она протянула мне бумажный платок, и я высморкалась.
Это Эф разбил мне сердце и оставил внутри пустоту, которая напоминала черную дыру: бесконечную, непостижимую, ужасную, но все равно удивительную.
Как будто я мысленно призвала его, и из-за угла появилась его долговязая фигура. Он остановился, глядя на разворачивающуюся перед ним сцену: взявшись за руки, в его сторону шли Китс и Черисс, а я, с покрасневшим от слез лицом, вместе с Грейс, которая, судя по ее виду, была готова защищать меня от кровожадных викингов, стояла около его шкафчика.
Я не успела сказать и слова, как, словно в размытой и замедленной съемке, Эф уронил сумку на пол и, бросившись вперед, подобно супергерою, накинулся на Китса. Черисс, теперь сжимавшая воздух вместо руки своего парня, собиралась кричать.
Эф, размахнулся и с яростью, скрежетавшей на зубах, ударил Китса по лицу.
Крик Черисс эхом разнесся по коридору. Вокруг них образовалась толпа, поэтому я не видела, что происходило дальше. Грейс, расталкивая толпу, потянула меня вперед. Воздух трещал от адреналина и запаха пота, но мне нужно было найти Эфа. Когда мы наконец-то прорвались к ним, мистер Гарфилд уже стащил его с Китса. Глаза Эфа были дикими, словно он собирался сражаться со всем миром, но потом он увидел меня.
По телу разлилась жуткая, но прекрасная боль, каждая клеточка и волосок тянулись к нему. Я шагнула вперед, желая сказать, что сожалею обо всем, что между нами произошло, сказать, что я верю ему и люблю.
Но стоило ему встретиться со мной взглядом, с его лица исчезли все эмоции.
Он отвернулся. Грейс взяла меня за руку.
Мистер Гарфилд увел Эфа в кабинет директора.
Миссис Кэролл помогла Китсу подняться. Он застонал и зажал нос. Черисс фыркнула, но, откинув волосы назад, вцепилась в его руку.
Собравшиеся начали перешептываться, смеяться, но постепенно разошлись.
Прозвенел первый звонок. Грейс держала меня за руку.
Прозвенел второй. Грейс всё так же держала меня за руку.
И тогда моё сердце разбилось.
Я упала на колени и заплакала. Да, я самая настоящая Королева Глупости, девушка, которая не ценила то, что имела, пока не потеряла.
* * *
Эфа отстранили от занятий на неделю.
Хотя от него я этого так и не услышала. Я звонила ему семнадцать раз в понедельник, но он так и не ответил.
Об этом мне сообщила Одри, подойдя к моему шкафчику. Для поддержки рядом, будто телохранители, стояли Грейс и Майлз. Она рассказала, что, когда выснилось, что нос Китса сломан, Эфа собирались исключить, но Китс признался, что он его спровоцировал. Этим поступком он немного, совсем чуть-чуть, но поднялся в моих глазах. Так что Эфа отстранили на неделю, а по возвращении ему светит четыре недели общественных работ.
После уроков Одри проводила меня домой и даже повесила моё пальто, пока я укладывалась в кровать. Форд клубочком свернулся на моем бедре.
Вечером я позвонила Эфу еще двенадцать раз, написала четыре сообщения. И все без ответа.
Во вторник утром меня затошнило от одной только мысли о том, что нужно идти в школу. Комната казалась намного спокойней, поэтому я сказала маме, что у меня судороги.
Этой ночью я позвонила Эфу восемь раз и отправила пять сообщений. Тишина.
Проснувшись в среду, я вспомнила о том, что случилось в музее, и снова ударилась в слезы. Поэтому я сказала папе, что у меня желудочный грипп.
Той ночью я позвонила Эфу два раза и отправила два сообщения. После этого мне пришёл автоматический ответ: «Ящик абонента переполнен».
В четверг я проснулась от того, что Форд толкнул меня головой и замурлыкал. Я даже не посмотрела на свой телефон.
Родителям я сказала, что у меня болит сердце. Наверно, я зашла слишком далеко, но мне было все равно. Я вообще больше не собиралась вставать с кровати.
В пятницу утром раздался стук в дверь, и, не дождавшись ответа, в комнату вошла мама. Она сморщила нос от запаха и вида грязных вещей на полу.
Форд громко мяукнул. Предатель.
— Я не пойду в школу, — подала я голос из-под одеяла.
Она сочувственно наклонила голову, но скрестила руки на груди — поза, выражающая и понимание («Я здесь, с тобой»), и родительскую строгость (мимо меня и мышь не проскользнёт).
— Вчера поздно вечером мне позвонила Эллен. Жаль, что вам с Эфом пришлось увидеть всё это...
Я закрыла глаза и наслаждалась темнотой.
— Ты говорила с Эфом?
Я отчаянно покачала головой.
— Кажется, я его потеряла.
Я почувствовала вес её тела, когда она опустилась на край кровати и убрала волосы с моего лба.
— Милая, помнишь тот день, когда ты ударила Эфа и сломала ему нос? Вы были совсем маленькими, и он задрал твою юбку перед всем классом.
Я открыла глаза.
— Да, на его носу до сих пор горбинка.
— Помнишь, что случилось после?
Я не помнила ничего, кроме непрекращающегося потока крови из его носа и жутких булькающих звуков, которые он издавал.
— Когда мне позвонил директор, и я забрала тебя домой, ты отказывалась со мной разговаривать, только плакала без остановки.
Я ничего не ответила.
— Я подумала, что, возможно, ты плакала, потому что он опозорил тебя перед всем классом. И я успокаивала тебя, говорила, что всё будет хорошо, что люди меняются, дружба меняется и что, если ты не хочешь какое-то время разговаривать с ним или быть его другом, это нормально. И тогда ты начала плакать еще сильнее. Твоё лицо покраснело, а плечи тряслись так сильно, что я не на шутку испугалась, Пэн. Я уложила тебя в постель и продолжила успокаивать. Я была в ужасе: мне сложно было поверить, что Эф мог так сильно тебя обидеть, — но ради тебя я успокоилась и продолжала поглаживать тебя по спине.
Я вспомнила мягкие мамины прикосновения к спине и её шёпот: «Всё будет хорошо».
— Когда наконец ты смогла говорить, то рассказала, что расстроилась не потому, что Эф тебя опозорил или что у тебя из-за него проблемы. Ты была расстроена, потому что сделала ему больно. Ты сказала, что заплакала, потому что заплакал он. И потому что ты боялась, что он не захочет больше с тобой дружить.
У меня перехватило дыхание, боль снова вернулась ко мне.
— Всё меняется, Пэн. Люди меняются. Иногда тебе делают больно. А иногда делаешь больно ты. Знаешь, я смотрю на Эллен и Джорджа... — Она прикусила губу, и я поняла, что эта привычка у меня от мамы. — Им обоим очень больно. Но я надеюсь, что любовь, которую они строили столько лет, и память об этой любви помогут им пережить всё это. И неважно, останутся они вместе или нет. Я надеюсь, что, несмотря на всё это безумие и перемены, то, что у них было, поможет им построить будущее.
К концу своей речи, она уже не могла сдержать слез.
Я застыла.
Я никогда не видела, как она плачет. Даже когда умер дедушка, она сохраняла строгое родительское лицо, не позволяя мне видеть, как она расстроена. Но она не просто мама, но еще и обычный человек, который прикусывает губу и беспокоится об окружающих; который любит своих друзей так сильно, что их боль причиняет боль ей. Странно и страшно видеть своих родителей такими уязвимыми, понимать, что они не только родители, но и люди с такими же хрупкими сердцами.
Понимание этого снизошло на меня и наполнило любовью. Я села и обняла её за плечи, чтобы она тоже почувствовала себя в безопасности, как я когда-то в детстве.
Через несколько минут она отодвинулась, громко принюхиваясь.
— Можешь не идти сегодня в школу при одном условии: вставай с постели и поехали с нами в залив Дэд Хорс наблюдать за птицами.
— Разве вам не нужно на работу?
Она пожала плечами.
— Не ты одна любишь прогуливать. Выдвигаемся через полчаса, ладно?
Она поцеловала меня в макушку и вышла.
Я полежала еще несколько минут. Мне было грустно и одиноко, сердце, как и душа, разбито.
Но я нашла в себе силы подняться с кровати и пойти в душ.
* * *
Полтора часа в метро, поездка на автобусе, а потом еще сорокаминутное наблюдение в полной тишине за тем, как пустельга возвращается в гнездо. Родители очень хотели это увидеть. Я теребила свой кулон с динозавром, катая его по цепочке вверх и вниз. Вялость почти исчезла, но кости продолжали ныть.
— Пойду почитаю на пляже, — прошептала я, вытаскивая из сумки «Эмму» Джейн Остен.
Они кивнули и с облегчением улыбнулись: я серьезно усложняла их игру в наблюдение за птицами.
Я направилась к берегу, где камыш был выше меня.
Я уже слышала о Заливе Дэд Хорс — заболоченная местность, на которой раньше располагался завод по переработке лошадиного мяса, а затем тут устроили свалку. Эта часть пляжа была очень странной: тут можно было найти старые бутылки, рваные кожаные башмаки и — внезапно! — лошадиные кости, которые море выбрасывало на берег. Эллен любила бродить здесь, разыскивая старые стеклянные бутылки для своих художественных проектов. Эф рассказывал, как бывал здесь с ней. Создавалось ощущение, что ты в постапокалиптическом мире, из которого уже ушла жизнь.
Неважно, что говорили об этом месте, потому что когда я поднялась на холм, с которого открывался вид на воду, мой разум очистился: ни злости, ни печали, только пустота и благоговение.
Пляж был покрыт бутылками, создавая причудливую мозаику из отполированного водой стекла — чаще зеленого и коричневого, но встречался и кобальтово-синий и молочно-белый. Были там и лошадиные подковы, и обрывки кожи, идеально гладкие коряги и куски пластика.
Я пошла по кромке берега. Хоть это место было просто загрязнено, а не отравлено, я была благодарна толстой подошве своих ботинок за то, что осколки не впивались мне в ступни.
Хотела бы я увидеть, как выглядит пляж в лучах солнца. Сегодня было серо и холодно, небо будто готовилось к зиме, и всё вокруг казалось таким же одиноким, как и я. Все тут было никому не нужно.
Я остановилась рассмотреть маленький стеклянный цилиндр, запачканный чем-то белым. Когда я прополоскала его, на боку появилась надпись «POND’S». В нем когда-то хранили крем. Я подумала о женщине, которая им пользовалась. Как выглядели её руки? Наносила ли она крем, перед тем как идти спать? Плакала ли она, прежде чем заснуть?