Но рука Славура ласково коснулась и сжала руку девушки. От этого прикосновения мягкая волна накрыла её, она с трудом перевела дыхание.
- Ты слаба, о дева Вирэт. Но эта слабость временная, ибо дух твой велик, я ясно вижу это. Тебе не на кого или не на что опереться в миг слабости? Я верю и этому, чувствуя, что презрение и гнев на своих собратьев живут в тебе сейчас. Обопрись же пока на нас, мы с радостью подставим тебе своё плечо, ибо решение нами принято и мы разделим твой путь, пока ты будешь в нас нуждаться. Поверь мне: ты выпрямишься, и велики будут дела твои в этом мире – сродни твоему неукротимому духу, потому что нет пустоты в душе твоей! Я вижу в ней светлый клубок огня, в природе которого ты не в силах пока разобраться, утонченный и высокий настолько, что грубые чувства пока не ощущают его присутствия.
- Светлый огонь, говоришь ты? – через минуту произнесла Вирэт со странной зловещей усмешкой. А потом вздохнула. – Ты ошибаешься, благородный Славур. Отблески Света, живущего в твоих глазах, видишь ты, заглядывая в мою душу. Много скорбей и страданий прокалило и обуглило её, боюсь, что там только копоть и гарь, благородный эльф… Прав ты в том, что не ищу я больше опору среди единородных мне, ибо презираю сущность их, хотя размышления об этой сущности веду я в том числе и из наблюдений над сущностью собственной… Не приходило ли тебе в голову, о Перворожденный, - вдруг горячо и жёстко произнесла девушка, - что отказ мой идти с вами мог быть вызван, прежде всего, опасением причинить вам вред, а желание и решимость умереть – это лишь вынесение моего собственного приговора своей презренной сущности, осознанной во всех её чёрных глубинах?!
Она смотрела в упор в прекрасное лицо эльфа, ожидая увидеть в его лучезарных глазах отвращение и боль от её страшных слов. Но увидела только его улыбку, добрую и ясную, как заря.
- А не приходило ли тебе в голову, о смертная дева, - спокойно сказал он, - что твоё нежелание причинить нам вред и стремление уничтожать Зло, начиная с самой себя, и есть отблеск великого Белого Света в твоей душе и - более того! - его победа?
Она откинулась назад, сражённая его словами, и таково было отразившее это потрясение девичье лицо, что Славур звонко рассмеялся… но тут же посерьёзнел и спокойно, почти буднично добавил:
- Тебе нужно поесть. Впереди долгий путь, мы заберём на юго-запад, к Сираноне и её притокам. И ещё тебе, да и всем нам, нужно хорошенько отдохнуть, набраться сил. Весёлые были у нас эти две ночи…
… Хмурое осеннее утро озарило рассеянным северным светом слабо тлеющее, но ещё странно жаркое костровище и лежавших вповалку вокруг него десятерых эльфов и девушку из рода Людей.
========== Последняя сказка Беарнаса ==========
Долгие годы вновь и вновь обречена была она видеть это во сне.
Серебристая Гавань, прекрасная и величественная, залитая нежнейшим розовым перламутром рассвета. Иссиня-чёрные могучие волны неспешно вздымают готовые к отплытию, расцветающие бутонами парусов корабли. Они прощаются уже накоротко - объятиями и звонкими возгласами-напутствиями, обговорив всё подробно накануне. «До встречи в Валимаре!»
И лишь одна она – никогда не увидит больше уходящих…
… романтично-вдумчивого, юношески стройного и пластичного Гэлдора, учившего её слушать лес, птиц, зверей и деревья, читать травы и звёзды, понимать язык ветра и воды…
… пышноволосого, ясноглазого, порывистого Сэйлора, которому обязана была знанием бесчисленных эльфийских хроник, эпосов, песнопений и баллад и почти свободным владением их наречиями - квенеей, нолдорином и синдарином…
… отважного, мудрого и зоркого Меллеона, непревзойдённого её учителя стрельбы из лука, чьё дивное искусство не раз с благодарностью вспоминалось ею в годы Войны…
… улыбчивого, ласкового, неунывающего Периона, под чуткими гибкими пальцами и ободряющими взглядами которого словно сами собою затягивались раны – телесные и душевные…
… и дивного светозарного Славура, научившего её думать и действовать в свете высшего назначения жизни: осознанного выбора самоценности Света и Добра на пути Детей к Отцу…
А тогда, в Серебристых Гаванях, после всех произнесённых слов прощаний и напутствий, - как красиво и поэтично умеют прощаться эльфы! - у неё было ещё несколько минут, чтобы просто смотреть в его глаза. Из всех провожающих Вирэт единственная не смогла разжать спекшихся губ даже из вежливости… «До встречи в Амане!»… Даже в чертогах Мандоса не встретиться эльфам и человеку!.. даже за Чертой!!. К чему слова?!.
Она только смотрела, скорбной тенью замерев у пирса, как свежий утренний ветер перебирает струящиеся пряди его длинных серебристых волос, развивает полы светлого плаща, как тени-прочерки чаек скользят по граням бриллианта на лбу и нежное марево рассвета переливается на самоцветах древнего валинорского меча.
И Славур не сказал ни слова. Молча подошёл и закрыл собой от всех. Но лицо Вирэт не дрожало; запрокинув голову, она тихо и безжизненно смотрела последний раз в эти родные и самые красивые на свете лучистые глаза, такие бездонные, что в них даже не отражалось её лицо. И когда он поцеловал её в лоб, - не шевельнулась, не вздрогнула, только, прикрыв глаза, задержала дыхание, чтобы сохранить в памяти его запах, - сладковато-пряный, странно-тревожный запах эльфа. Запах их бесконечных бесед, полных печальной и светлой эльфийской мудрости, развернувших перед очарованным взором девушки дивную панораму эпох давно минувших, древних хроник и битв, встающих и рушащихся царств, расцвеченных таинственными отблесками огня на старинных фолиантах и свитках, на лезвиях скрещенных мечей и сияющих эльфийских щитов, когда видения её снов чудесно переходили в явь, одаривая прикосновением к самому великому в мире сокровищу – его раскрывающейся родственному сердцу душе, ранимой, сострадающей, светлой и высокой эльфийской душе… душе Учителя и Друга.
Что ж, она знала всегда, что придёт этот день неминуемо! Кончалась эльфийская эпоха Арды. Давно проводила Серебристая Гавань белоснежные корабли с уплывшими в Благословенный Край нолдорами и синдарами. Последние отряды лесного народа короля Трандуила тоже готовились к отплытию. Сумеречных эльфов-Авари да мореходов владыки Серебристых Гаваней Кэрдана Корабела только и можно было ещё встретить редкому счастливчику на Окраинном Западе. Недолог был и их срок в Средиземье… Она знала… Но разве от этого было ей легче?!
Никогда не спрашивала Вирэт пятерых уходящих – почему они уже уходят? Как никогда не спрашивала пятерых остающихся - почему ещё остаются они. Были в их отношениях области и темы, на которые смертная дева не получала ответа. Эльфийские заботы и печали, эльфийские пути и судьбы не всегда постижимы для простых смертных. Да и редко кого вообще из людей посвящали эльфы в свои тайны и проблемы, редко кого нарекали Друзьями, с кем делили трапезу и огонь в пути. Ей ли, найдёнышу без рода и племени, одаренную эльфийской дружбой и возможностью черпать из кладезя сокровенной эльфийской мудрости, было роптать на Судьбу?!
Она не роптала. И благословляла эту боль, своё потаённое, безнадежное, скорбное счастье дышать этой неизбывной болью, носящей имя – эльф Славур… Знал ли он об этом? Теперь Вирэт была уверена, что да. И возможно, что именно это и повлияло на его решение уйти в Валинор. Славур всегда был мудр и чуток; ей ли было, как тщательно ни старалась она, скрыть от него сокровенное своей души, которую и так читал он как раскрытую книгу? Ведь когда Сэйлор Анарсул - Солнечный Ветер, который больше всех братьев был и душой, и внешностью похож на отца, стал склоняться к тому, чтобы пока всё же остаться в Средиземье, Славур говорил с ним наедине целую ночь перед отходом и наутро Сэйлор уже не колебался.
На другое утро после проводов эльфы нашли девушку в бреду тяжёлой горячки.
Позднее, вышучивая по какому-то поводу своего друга Беарнаса, поставленного Славуром предводителем оставшихся в Арде эльдаров, золотоволосый Амрод проговорился, что именно нолдор «захватнически узурпировал лекарские права» в их отряде и на протяжении нескольких суток никого другого к постели больной не подпускал «на добрую лигу»… До тех пор, пока Вирэт не пришла в сознание. В тот миг, когда встретились впервые их взгляды, как молнией поразила беззащитную душу девушки сострадающая боль в глазах эльфа; с ужасом поняла она, что причина, вызвавшая такой внезапный надлом в её здоровье, известна стала уже и им… Через некоторое время – после шутливой реплики Амрода – что только одному из них… Беарнас молчал, ни словом, ни взглядом не напоминая Вирэт о том, свидетелем каких откровенностей мог оказаться он за эти несколько суток. Более того, старался лишний раз не тревожить её своим присутствием, понимая, как тяжело ей видеть его теперь. Но всякий раз, когда нужна была его помощь, мгновенно и ненавязчиво оказывался рядом. И как-то раз увидела она вновь его глаза – в тени, за спинами других эльфов, чьи жизнерадостные песни и шутки стали основными «лекарственными процедурами» для выздоравливающего друга. И замолчал Амрод, обернулся изумлённо, недоумевая, к чему так странно приковались глаза Вирэт.
Она внезапно протянула руку. И Беарнас шагнул из тени. Лицо его, обычно скорбное и строгое, озарилось улыбкой редкостной красоты. Он бережно взял её руку, ещё бережнее накрыл другой рукой. Глаза словно пролились в глаза, и, освободившись от телесных оболочек, соприкоснулись души, чудесно осознавшие своё удивительное родство и способность к состраданию и сопереживанию. Вирэт не знала ещё тогда, какой трагедией была и для Беарнаса потеря Славура. Но ощутила сразу, каким счастьем оказалось для обоих на фоне этой трагедии их обретение друг друга.
Потому что именно в те дни заложились корни трещины, расколовшей эльфийский отряд в недалёком будущем вновь. Именно тогда, когда Беарнас на несколько суток «узурпировал» право на тайну кровоточащей от боли души Вирэт, громогласно заявил Теор о том, что «этот из милости принятый нолдор слишком быстро возвысился в своих глазах и рановато почувствовал себя полновластным предводителем»…
Никто не звал тогда Вирэт в кружок эльфов, решающих чисто эльфийские проблемы. Она не слышала ни обвинений, ни возражений, ни оправданий - она услышала тогда только страшное и горькое одинокое молчание Беарнаса (не смотря на то, что ваниар Амрод и тэлери Мэлнор всячески защищали нолдора). Тихо подошла, - и все замолчали, вскинув на неё глаза. Она тихо попросила прощения за вторжение, тихо шагнула за спину Беарнаса и – на несколько секунд просто положила ладони на его плечи… а затем поклонилась и ушла. И долгая тишина была после её ухода. Потом встал Беарнас и подошёл к Амроду, опустился на одно колено, - и голос его был твёрд и спокоен, и не было ни тени обиды в глазах, а только любовь и прощение:
- Брат… норо мэ эльво, делло… передаю тебе…
Она нашла его после эльфийского совета в бывших покоях Славура, - сердцем понимая, где нужно искать. За узким окном стояла непроглядная осенняя ночь с одинокой печальной звездой в прорези рваных облаков. Крохотный огонёк светильника на низком столике слабо освещал скорбное склонённое лицо. Беарнас всегда одевался в тёмное, за что и прозвали его Сумеречным Эльфом, и сейчас при виде этой траурной фигуры уже знакомой болью понимания и сострадания сжалось сердце. Она опустилась рядом на колени, ласково обняла ладонями его сжатые в замок руки:
- Брат… твою боль – мне…
Он рассказал ей в ту ночь о себе всё – горько и беспощадно взламывая пласты вновь окровавившейся, поруганной памяти. Ошеломлённая трагичностью и красотой этой одинокой в целом мире души, такой похожей на её не менее странную душу, поняла Вирэт, что связала их уже не только общая любовь к Славуру и общее горе от потери его. Жизненный путь обоих – одиночество, непонятость, изобилие страданий, - выработали и у эльфа, и у девушки из рода людей особую шкалу ценностей; ещё до этой драгоценной для обоих ночи чувствовала она, что слишком уж часто, чтобы оказаться случайным, совпадали раньше их с Беарнасом мысли и мнения, слишком легко – с полуслова, с полувзгляда, - понимал её этот эльф.
А потом Вирэт рассказала ему о себе - второму эльфу в отряде после Славура. Она не знала о своей семье, своих родичах ничего, только помнила…Зима, стылый ветер перевалов… вековечные синие заснеженные ели… запах смолы и горящей в костре хвои… Высокий суровый темноволосый мужчина с длинным воронёным мечом за поясом – отец. Двое рослых и стройных парней рядом с ним – братья. Ветер рвёт тяжёлые тёмные плащи… руки на заиндевелых рукоятях мечей… Она не помнит ни лиц, ни имён, ни голосов… точно они всегда молчали, и в молчании этом были – смертельная усталость и скорбное мужество обречённых. Женщина в сером плаще с капюшоном, тихонько напевая, укачивает её, девчушку лет пяти, под навесом у походного костра. Тёмная прядка выбилась из-под капюшона, щекочет детскую щёку… Вирэт не помнит ни материнского голоса, ни мелодии колыбельной… была то странная, - суровая и прекрасная, - песнь о летучей звезде, сияющей на шлеме дивного витязя, и о крылатой ладье, уносящей его в недоступные смертным заоблачные выси. Звезда эта – и путь, и надежда, и свет, иди за ней, твоей путеводной звездой…
… А потом был бесконечный чёрный каньон… затоптанный сотнями лошадиных копыт снег… трое воинов с мечами против лавины визжащих низкорослых всадников… и жуткий плотный свист стрел… и окровавленный снег… и детские ручонки, с криком тянущие за рукав, за полу плаща упавшую женщину… и сверкнувшее над её запрокинутым, залитым слезами личиком лезвие странного – полумесяцем – клинка… Но клинок не упал, - перехватила чья-то рука. Двое чужаков гортанно и яростно орут друг на друга … Жёсткая рука хватает её поперёк живота, швыряет на седло… И пока не угасло сознание, захлёбываясь кричит и тянется ребёнок к остающимся на снегу, улетающим навсегда из её жизни, бесконечно дорогим фигурам в глубине ущелья…
Дальнейшее помнить не хотелось. Она просто знала, - у спасшего ей жизнь воина была старая больная мать, и он привёз ей в помощницы пленную девочку. Но воин вскоре погиб в бою, ненадолго пережила его и старуха. Вирэт сменила ещё несколько хозяев, - разных и по-разному относившихся к ней: где сытнее кормили, где больнее били, где нагружали работой так, что мечталось только доползти в конце дня до подстилки. Последние хозяева были сравнительно добрее других; может, она смогла бы даже стать своею в этой семье, если бы захотела, тем более что там не было дочерей. Но что хотела она, эта странная тоненькая девочка с точно летящими впереди лица тёмными скорбными глазами? Она хотела одного – не забыть. Не забыть, что она здесь – чужая. Что люди, бросающие ей кусок или бьющие плетью, - убийцы её родных, враги. Потрясающее равнодушие к ласке и нечувствительность к побоям выделяли её с малых лет, она говорила себе, что эта ласка – врагов, и предпочитала ей боль. Распростёртые на кровавом снегу фигуры в мрачном ущелье, колышащаяся на снежном ветру прядка матери, сильная рука высокого, молчаливого воина на её плече… - она боялась забыть это больше, чем умереть. Она не хотела становиться своей среди этого дикого и вольного народа смуглых желтоволосых кочевников, с малых лет врастающих в сёдла мохнатых неприхотливых лошадок, вся жизнь которых была: охота и выпас табунов, военные стычки с соседями и гортанные песни у степных костров, выделка шкур и заготовка мяса, рукоделие из бисера и кости, долгие разгульные свадьбы и праздничные скачки-состязания…
Шли годы. Девочка становилась девушкой, - диковатой, молчаливой, с прилежными пальцами и глубокими скорбными глазами, всегда опущенными в работу. Лишь сны по-прежнему напоминали о далёкой и неизбывной боли. Они часто снились ей, - трое суровых воинов с мечами и женщина в плаще с капюшоном чуть позади них; высокие, в тёмном, - как запомнились с детства. Рукой с зажатым в ней мечом отец указывает в небо – всегда лазурно-яркое, совсем не ночное, но полное сияющих звёзд, с которого спускается залитая чудесным нежным светом ладья. Иногда с боков её поддерживают гигантские белоснежные крылья, иногда упряжка крылатых коней несёт над миром лучезарную лодку. Вирэт бежит к ней сквозь душистые степные травы, уже отчётливо видя затейливую резьбу на крутобоких бортах, сияние самоцветов, вплетённых в узоры… Тает сон, тает надежда на чудо, хрупкая, смешная детская вера в сказку…
Кто она? Чем так отличается от других? Для чего живут они? Для чего живёт она? Почему она – чужая? Ведь её тело так же чувствует усталость и боль, нуждается в тепле и пище. У неё зоркие глаза, она умеет метать тяжёлый дротик, скакать без седла, готовить запасы на зиму и выделывать шкуры. Но она точно знает, что ни один парень из племени хазгов, даже хромой Тэнк, - не возьмёт её в жены. И не потому, что у неё тёмные волосы и она рабыня. Глаза, через которые светится душа, выдают, что она – чужая. Вирэт знает, что у неё свой путь в этом мире. Меч отца указывает на Звезду. Но напрасно с такой тоской обшаривают вечернее небо скорбно-отрешённые глаза. Не появляется на нём крылатая лодка. Да и откуда она может взяться?!
Но лодка – появилась.
Они прорвались сквозь ущелье на Серые Равнины, - разбитые в пух и прах соседями-дефингами, потерявшие свои знаменитые табуны, израненные, голодные и озлобленные. Забивали последних заводных лошадей, - какая охота в зимней тундре? Потеря верховых лошадей обрекала на смерть. Стоны, вой и плач стояли над временным лагерем, - несколько палаток для вождей, море костров, жмущиеся к огню скорченные фигурки… Пал верховный вождь и четверо его сыновей. Терлог Хоторинг, Волк Терлог, младший брат вождя и хозяин Вирэт, собрал в своей палатке старейшин родов. Девушку выслали вон, едва она занесла баклагу с вином и берестяные чарки. Ничего иного она и не желала: от голода и усталости ноги едва держали её, но жизнь уже несколько месяцев упорно цеплялась за иссохшее, выдубленное смертельным переходом тело; а ведь очень многие остались в ледяных ущельях, сраженные голодом, холодом и вражьими стрелами. Она – оставалась жить. Засыпая, не ведала, будет ли утро… Но утро наступало для неё раз за разом. Словно неведомая сила укрепляла её душу, а душа волочила на себе тело, как одежду. И каждый вечер поднимались в сияющее небо тоскливые глаза, лишь оттуда ожидая ответа на свои неясные вопросы…